Ольга Степнова - Тень секретарши Гамлета
Он закончил работу в полтретьего ночи и заснул прямо в кресле, уронив на стол голову.
Проснулся Фокин прикрытый шерстяным одеялом, с подушкой под головой и со снятыми ботинками.
– Драма Ивановна! – крикнул Севка.
– Слушаю! – впрыгнула она в кабинет.
– Зачем вы меня раздели?!
– Я… это… только ботинки. Вредно в обуви спать.
– Вредно трогать меня, когда я сплю!
– Если вы волнуетесь, что у вас носки дырявые, то я их не видела. Я глаза закрыла.
– Уволены! – ударил по столу кулаком Севка.
– Хорошо, – кивнула Драма Ивановна и вышла.
Севка стянул дырявые носки и понюхал. Пахли носки не розами.
И не тюльпанами.
Пахли они мужиком с нормальным потоотделением.
Вряд ли мисс Пицунда, закрыв глаза, зажимала еще и нос, когда снимала с него ботинки.
Тихонько матерясь, Севка сбегал в туалет, постирал носки и ополоснулся до пояса.
– Вы еще здесь? – спросил он у мисс Пицунды, возвращаясь в кабинет голый по пояс и с мокрыми носками в руках. – Я же вас уволил!
– Вы меня десять раз на дню увольняете, и что? – откликнулась Драма Ивановна, рыская в Интернете. – Если на вас реагировать, Всеволод Генрихович, никаких нервов не хватит. Лучше дайте ваши носки, я пятки заштопаю.
Севка зашел в кабинет, но тут же выглянул в коридор.
– У вас на колготках стрелки! – решил отомстить он мисс Пицунде.
– Это не стрелки, это душевные раны, – не отрываясь от Интернета, невозмутимо ответила Драма Ивановна. – Говорю вам, носки давайте, я пятки заштопаю!
Севка со злостью захлопнул дверь.
У нее, видите ли, душевные раны, а у него – дырки.
Тьфу!
И пахнет от нее сиренью, а не мужским потом.
Не найдя, куда пристроить мокрые носки, он повесил их на спинку кресла. Решив заняться зарядкой, Севка отодвинул стул в угол и начал делать сто отжиманий на кулаках. Он всегда сдыхал на сорок втором отжимании, но цели не менял и с энтузиазмом планировал сто.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, – бормотал Севка под нос, – двадцать, двадцать два, двадцать четыре…
Когда до сорока двух оставалось два отжимания, в кабинет ворвалась мисс Пицунда.
– Там… там… там… там… – выпучив глаза, что-то попыталась сказать она.
– Что вы тамкаете? – вспотевший Севка поднялся и подул на болевшие кулаки.
– Там! Там, там! – не унималась Драма Ивановна, показывая пальцем себе за спину. – Там!
Севка посмотрел в направлении ее пальца и…
Земля ушла у него из-под ног.
Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда! Потому что он – Севка Фокин, а не Никита Михалков, не Федор Бондарчук и даже не президент Соединенных Штатов.
Тем не менее в коридоре улыбалась ему, Севке Фокину, несравненная, неповторимая, лучезарная и бесподобно прекрасная Мила Милавина. Это точно была она, хотя и без косметики, в простых джинсах и белой рубашке навыпуск.
– Мила Милавина, – сделав неуклюжий реверанс, доложила мисс Пицунда и ретировалась в коридор.
Севка, метнувшись к носкам, попытался надеть их вместо рубашки. Кошмар заключался в том, что носки ни на что не налезли, рубашка, кажется, осталась в туалете, а еще от него воняло все тем же мужским потом. Сорок отжиманий все-таки…
Милавина зашла в кабинет, захлопнув дверь перед носом у Драмы Ивановны.
– Да не суетитесь вы, – улыбнувшись, обратилась она к Севке. – Я всего лишь Мила Милавина, а не английская королева. Так что форма одежды свободная!
– Всего лишь… – пробормотал Севка, вытирая мокрыми носками лицо. – Черт, я рубашку где-то потерял. Извините…
– Хорошо, что не штаны, – усмехнулась Мила, придвигая к столу стул и усаживаясь.
– Хорошо, – согласился Севка и зачем-то объяснил: – Я это… мылся, потом отжимался. Извините…
Она могла бы пошутить и по этому поводу, но Мила достала сигареты и закурила.
– Ой, ну я не могу, – отбросив носки на стол, Севка схватился за голову. – Это же надо, так некстати потерять рубашку! Вы по делу? – уставился он на Милавину.
– Ну не на фотосессию же, – снова усмехнулась она.
– Тогда… ничего если…
Дверь открылась, и впорхнула Драма Ивановна. Она положила на стол сорочку. Новую. В упаковке. Пахнущую тюльпанами и сиренью.
Севка убежал на балкон и оделся.
Когда он вернулся, Милавина уже не курила, а рассматривала свой маникюр.
– Приступим! – Фокин уселся за стол, чувствуя себя дураком.
– К чему? – вскинула она на него фиалковые глаза.
– Ну не к фотосессии же, – пробормотал он, чувствуя себя дураком трижды, потому что мокрые носки лежали на столе, а ботинки он так и не надел. – В жизни вы еще прекраснее, чем на обложках журналов, – сделал Севка неуклюжий комплимент, поджав на ногах пальцы, словно это могло уменьшить их босость и беззащитность.
– Спасибо. Хотя, если честно, я так устала быть прекрасной… Особенно в жизни. Вы уже знаете о моей беде?
– Беде? – поразился Севка. – Разве у топ-модели мирового класса может случиться что-то ужасное?
– Раз я здесь, значит, может, – отрезала Мила. – Моего дядю убили.
– Господи… Ужас какой. Простите, я не читаю газет и не смотрю телевизор. Работы невпроворот. А ваш дядя, если не ошибаюсь…
– Да, мой дядя – известный коллекционер Роберт Грачевский, вы не ошибаетесь. Его убили прошлой ночью в собственном доме ударом по голове и украли из коллекции десять полотен русских художников девятнадцатого века. Больше в доме ничего не тронули, хотя у дяди много других ценностей. Взяли только эти картины… – Милавина вдруг зарыдала, слезы градом хлынули на ее сумку и джинсы.
– Что вы от меня хотите? – осторожно поинтересовался Севка, обескураженный этими слезами.
– Найдите картины! И… убийцу моего дяди тоже найдите! – Милавина взяла себя в руки, достала из сумки платок и деликатно высморкалась. – Найдите!
– Так убийцу или картины? – уточнил Севка.
– И то и другое.
Влетела Драма Ивановна, вытерла носками стол, поставила кофе и крекеры в вазочке.
– Вон, – зашипел на нее Севка, и мисс Пицунда вышмыгнула за дверь, словно нашкодившая кошка.
У Севки как-то вмиг замерзли босые ноги. Он мечтал о серьезном и интересном деле, но, получив его, почему-то вдруг испугался.
Какого черта эта звезда подиумов, светская львица, тусовщица и сногсшибательная красотка приперлась к нему со своими проблемами? Почему он должен искать убийцу ее дяди и картины русских художников?!
– Извините… – Севка нырнул под стол и начал напяливать на босые ноги ботинки.
Есть две минуты подумать.
Стоит ли браться за дело, в которое наверняка уже вцепились все службы и органы?
– Так вы согласны? – наклонилась она к нему. От слез и следа не осталось на ее милом лице без косметики.
Она была хороша, как капля росы на рассвете. И чиста, как все та же капля.
Сердце у Севки рухнуло вниз и протелеграфировало мозгу: «Это она! Любовь всей твоей жизни! Ты нашел ее!»
– Да, – прошептал Фокин из-под стола, едва не теряя сознание от нахлынувших чувств. – Я согласен.
Ее глаза повеселели, и один из них подмигнул Севке.
– Вот и отлично! – разогнулась она. – Вылезайте, я вам все расскажу.
Севка вылез из-под стола и постарался принять серьезный вид.
– Вот посмотрите, – Мила достала из сумки фотографии и разложила их перед Фокиным.
– Что это?
– Снимки картин, которые украли. Дядя сделал их при жизни для картотеки. Вот, смотрите, это очень ценные картины! Верещагин, Семирадский, Маковский, Толстой, Бакст, Бенуа, Васильев, Щедрин, Коровин, Боровиковский… Эти полотна стоят бешеных денег! Вы знаете, что русская живопись девятнадцатого-двадцатого веков сейчас в большой моде за рубежом?
– Нет, – честно признался Севка, рассматривая фотографии. – Я вообще мало что о живописи знаю.
– Да будет вам известно, уважаемый детектив, что за последние несколько лет русская живопись вошла в моду у коллекционеров всего мира! За нее платят бешеные деньги и не гнушаются ничем, чтобы заполучить картины русских художников! Те десять картин, которые пропали из коллекции моего дяди, стоят несколько сотен тысяч, а то и миллион долларов, хотя еще года четыре назад за них заплатили бы вдвое меньше. – Мила встала и взволнованно прошлась от стола к двери и обратно. – Подумать только! Коровин! Верещагин! Васильев! Маковский! Моего дядю выследили! – шепотом сказала она, наклонившись в Фокину, и он уловил ее запах – словно морским бризом повеяло или чем-то вроде того…
– А… дядю… простите… Обстоятельства убийства, если можно… – пробормотал Севка.
– Вот! – ткнула пальцем Милавина в одну из фотографий. – Вот обстоятельства его смерти!
На снимке, который Фокин сначала принял за художественное полотно, был запечатлен старик в домашнем халате, лежащий на диване с гнутыми золотыми ножками. Закрытые глаза старика, его мертвенно-бледное лицо и испачканная кровью шелковая обивка дивана говорили о том, что произошла трагедия.
