Илона Волынская - Приключение в наследство
– Это мне говорит хлопец, что стоит на карачках с туеском в зубах? – шепотом окрысилась Катерина.
Савка вытащил туесок из зубов:
– Бежим!
Двор на краткий миг опустел, Савка кинулся к нижней галерее замка. Подтянулся, роняя крошки каши из туеска, перескочил балюстраду и втянул Катерину за собой. По галерее сновали слуги: торжественным шагом несли полные блюда с яствами, а обратно двигались торопливой побежкой, волоча опустевшие ступки и казаны, корзины с обглоданными костями, катили пустые бочонки. Савка с Катериной миновали галерею и нырнули в низенький проход. Савка стремительно понесся по узкой винтовой лестнице, Катерина едва поспевала за ним. На галерее раздался грохот падающей посуды и густая ругань, перекрывая все и всех, слышался рев Охрима:
– С дороги! Геть! Тут они! Трымай лазутчиков!
– Простите, пан! – Савка подхватил с подноса оловянную супницу, водрузил на ее место туесок с кашей и рванул вверх, обгоняя вереницу слуг.
– Что? Куда? – завопил обездоленный слуга.
– Ты неси куда нес! Так велено! – через плечо бросил Савка и гадюкой зашипел на Катерину: – Возьми хоть что!
– А ну пусти! – орали снизу лестницы, а кто-то пронзительно верещал в ответ:
– Куда прешь, там паны старшина гулять изволят!
Движение слуг на лестнице сбилось, вытягивая шеи, они пытались заглянуть вниз… Катерина выдернула из чьих-то рук кувшин с вином и, прикрывая им рваную рубаху, побежала за Савкой.
– Спокойно иди! – снова зашипел он, и в середине вереницы слуг они вступили в зал.
В зале было светло как днем от множества свечей в сотнях беспорядочно расставленных подсвечниках, настолько разных, что можно было не сомневаться: это взятая по шляхетским имениям и княжьим городам добыча. В углу на скамье старый казак перебирал струны кобзы[26], негромко напевая:
– У Царьграде та на рыночку, ой, пье Байда мед-горилочку…
Его голос терялся в воинственных возгласах и стуке поднятых чаш – за длинным пиршественным столом гуляли паны старшина.
– Здравия пану гетману Косинскому и за погибель всего семейства Острожских! – взревел краснолицый полковник, вздымая серебряный кубок. Стол откликнулся дружным ревом десятка здоровых глоток, застучали подковы богатых сапог, с лязгом вылетали и снова вбрасывались в ножны казацкие сабли. Сидящий во главе стола Косинский чуть склонил голову, позволяя перьям на шапке качнуться:
– А я пью за славное лыцарство запорожское!
И снова приветственный рев, распугивающий бродящих по залу псов и куда более многочисленных свиней.
– На тебе, хрюшка моя, сальца! – забормотал растроганный полковник, подманивая изрядно раскормленного хряка. – Ты гляди, жрет! Сало! То ты, может, мамку свою сожрал, бовдур[27] свинячий! Сейчас ты сальце ешь, а потом я тебя съем! – и, довольный этой немудрящей шуткой, захохотал, тряся откормленным чревом.
– Кто вас пустил сюда в таком виде?
Катерина едва не уронила кувшин. Распорядитель пира залепил Савке по лбу ложкой, которой пробовал блюда.
– Оборванцы в зале! Вовсе замок оскотинился при этих лотрах-казаках! – выпалил распорядитель в сердцах и тут же осекся, со страхом и ненавистью покосившись на ребят. – Несите то до покоев пана каштеляна… ох, Езус-Мария, до покоев пана гетмана, и чтобы я вас никогда больше не видел!
– Как скажете, пан! – Савка поклонился и бегом рванул через зал, потому что на лестнице уже слышались вопли. В зал кубарем влетел вбитый сквозь двери слуга, и на пороге нарисовался ревущий от ярости Охрим. Катерина успела заметить, что рот и голова у него окровавлены, и от ужаса ноги у нее подогнулись: если он сейчас ее увидит…
– Кто впустил сюда хама? – взревели паны старшина, и вскакивающие из-за стола высокие мужчины закрыли бегущую через зал маленькую девочку с медным кувшином.
– Сюда, живо! – Дубовая створка захлопнулась за спиной у ребят, отрезая стоящий в зале ор. Словно потерявший след пес, Савка завертелся на месте – узкий и короткий коридор вел всего к одной двери: ни лестницы сбежать, ни хоть бойницы, чтоб осмотреться.
– Добре! – решившись, Савка распахнул единственную дверь… ребята испуганно замерли на пороге. Они и впрямь попали в покои каштеляна. Слабо теплящаяся лампадка выхватывала из темноты кровать – льняной балдахин распорот ударом сабли, да так и не зашит, зато пуховую перину недавно взбили и застелили меховым покрывалом. Сундуки у стен переворошили – крышки выломаны или изрублены. Единственной целой мебелью оказалось деревянное кресло с прикрепленным к нему наклонным пюпитром.
– Что тут? – шепотом, точно боясь потревожить тишину покоев, прошептал Савка.
– Свитки всякие, бумаги… На польском, на латыни, на руськой мове[28]… – в неверном свете приглядываясь к листкам, прошептала Катерина.
– Ты чего? Все разумеешь? – изумился Савка.
Катерина прикусила губу. Похвастаться хотелось сильно, но… а если по-латыни читать придется, выглядеть будешь дура дурой.
– Не все, – пробормотала она. – Меня дьяк учил…
А теперь он мертв. Кувшин с вином вдруг стал невыносимо тяжелым, и Катерина поторопилась пристроить его на сундук, рядом с уже стоящими там кружками.
– Глянь, а это? – любопытный Савка все водил носом по свиткам.
– Дите малое малевало, – без интереса заглядывая ему через плечо, бросила Катерина. – Я сама так чиркала, когда перо в первый раз в руку взяла.
Савка наклонился к листку и, показывая, что и сам не чужой письменному делу, прочитал:
– О-стро-поль…
– Острополь и есть, мы-то где? – рассердилась Катерина. – Говорю ж – дите! Разве так пишут? Вкось, поперек листа и буквы кривые!
– Разве ты тут детей видела? Да еще в гетманских покоях?
– Видела! – зло бросила Катерина, вспоминая два маленьких тельца на воротной решетке. Сердце свело мучительной судорогой. – Лучше думай, что делать будем, если сюда кто зайдет. И впрямь за лазутчиков примут.
– Обратного хода нам все едино нет, переждать надо. – Савка огляделся и, не выпуская супницу из рук, сунул голову за скромную тканую занавеску в углу покоев. – Вроде камора какая-то! Посидим тут, даже если кто войдет, панам в каморке делать нечего.
Катерина торопливо забралась следом. Ее окружила полная темнота. Вытянутая рука уперлась в стену – камора была крохотная.
– Тут вроде скамейки… Осторожно! Дырка! – тихо вскрикнул Савка.
Катерина, едва не плюхнувшаяся прямо в дыру, отпрянула к другой стене. И правда, скамейка с дыркой – сквозь нее ощутимо тянуло ночным холодком. Не иначе проломили, когда замок брали. Она примостилась на жестких досках, привалившись плечом к стене: задняя оказалась деревянной, зато боковая холодила нетесаным камнем, точно камору пристроили к внешней стене донжона.
– Ешь! На хлебе с луком живо ноги протянешь.
Глаза уже немного привыкли к темноте, и Катерина разглядела протянутую над дыркой супницу. Хлебнула… и судорожно закашлялась, чуть не уронив супницу в дыру.
– Фарамушка, – по голосу было слышно, что Савка подсмеивается. – Суп на пиве.
– На че-ом? – охнула Катерина и попыталась сунуть супницу обратно Савке.
– Много ты понимаешь – самое панское блюдо! У хозяина моего только по большим праздникам готовилось, а я не абы у кого – в подмастерьях у крамаря[29] был. У него лавки по всему Киеву! Тут одних специй, может, и на целый злотый!
Впечатленная Катерина глотнула из супницы еще раз. Теперь фарамушка не казалась такой противной. Но вкус все-таки был… необычным.
– Так уж и в подмастерьях… – проворчала она.
– Ладно, в учениках, – так же ворчливо согласился Савка. – Меня вот-вот в подмастерья принять должны были! Хозяин говорил, я лучше всех торгуюсь! – выпалил он и тут же словно погас. – Только не лучше его. Он сразу присягу принял, как город взяли, вот с него большого откупа и не требовали, меня как раз хватило. Я отбиваться стал, так хозяин еще и удивился: не лавку ж ему разорять, говорит, у него свои внуки есть, их кормить-одевать надо.
Катерина смотрела на смутно белеющее в темноте лицо Савки. Очень хотелось протянуть руку, погладить по плечу… Она попыталась поставить проклятую супницу, но между ней и Савкой была все та же дырка.
– А родные? – пристраивая супницу на коленях, тихонько спросила она.
– Так меня малого в ученики отдали. Я сам не киевский, с хутора. Мамка померла, а у отца кроме меня еще двое, хотя кто знает, может, их всех уже и в живых-то нет. Война…
– У меня теперь тоже мамы нет. И брата. Дмитро в Охрима стрелял, когда тот маму схватил. Казаки за ним в хату, а я побежала…
– Силен твой братец. А я-то думаю, чего за тобой Охрим гоняется, – с грустным уважением вздохнул Савка. Катерина отчаянно надеялась, что хотя бы он ей скажет, что Дмитро может быть жив, ведь она не видела, как его убивают. Но Савка не сказал, и она беззвучно заплакала:
– Почему… с нами так? Мама… Дмитро… А меня сюда, как козу на веревке!
