Тамара Михеева - Легкие горы
– А говорят, детдомовские дети смеяться не умеют.
Мама посмотрела на тетю Аню как-то странно, ответила помолчав:
– Просто уже много времени прошло.
– Не жалеешь?
– О чем?
– Ну… Сережа… Может быть, не стоило брать ребенка из детдома?
– Это была его идея, – угрюмо сказала мама.
Дальше слушать Динка не стала. Вот еще, очень надо! Тетя Аня сама не знает, что говорит, всякую ерунду!
И чем больше Динка злилась, тем заливистее смеялась. Громче и громче, лишь бы не слышать, о чем там они говорят…
… Это была его идея. Правда, он хотел взять мальчика, но Катя, как увидела Динку, ни о ком больше думать не могла. Она уговорила его. Сказала: «А потом возьмем мальчика. А Дина будет помогать».
– Почему же он ушел?
– Потому что это непросто – воспитывать ребенка, – начинала закипать Катя.
– Да еще и чужого, – согласно закивала Аня.
Катя отвела глаза. Она сама об этом думала постоянно. Труднее воспитывать «чужого»? И когда «чужой» становится «своим»? Динка сначала была… ну, как дочка знакомых, которые уехали и попросили присмотреть за ребенком. Катя присматривала. Кормила, гладила платья, заплетала волосы, уроки помогала делать, сказки на ночь читала. Целовала. Иногда через силу. Особенно в первое время. Пока не выветрился из Динкиной кожи запах тухлой воды и серых коридоров. Иногда забывала. Иногда начинала строить планы и вдруг с досадой понимала: ах да, Дина же, ее-то куда…
Когда, в какой день и час эта чужая девочка стала своей, Катя не знала. Не просто своей, а дороже, важнее единственного, любимого Сереженьки, с которым прожили душа в душу двенадцать лет.
– Просто жалко, – сказала опять Аня. – Вы были такой парой, так хорошо жили…
– И что?! – не выдержала-таки Катя, взорвалась. – Мне надо было вернуть ее в детдом? Из-за того, что он не смог привыкнуть? Не научился жить, согласуясь еще с чьими-то интересами? Не полюбил, не принял? Мне надо было отдать ее обратно? – шипела Катя.
Динка с Юлой продолжали свою игру.
– Нет, нет, что ты… – отодвинулась Аня. – Я совсем не это имела в виду… Просто вы такая красивая была пара, и мы все его так любили… а теперь…
– А теперь любите Динку! – сурово сказала Катя. – Она моя дочь, она моя, и мне все равно, что вы все об этом думаете!
Катя вскочила и бросилась вон из огорода, из дома в лес, плакать.
– Мама! – понеслось ей вслед Динкино растерянное.
– Мама сейчас придет, Дина, – сказала тетя Аня.
«Женька, наверное, тоже детдомовский, – подумала сейчас Динка, глядя на него с носа лодки, – никогда не улыбается».
Он ей не нравился. Не нравилось, что Женькин взгляд проскальзывает мимо, будто она скучное дерево или камень. Мимо всего скользит Женькин взгляд, он не улыбается. А если дядя Саша начинает рассказывать что-нибудь смешное, он только кривит рот, будто и хочет улыбнуться, но что-то держит внутри его улыбку, какая-то пружинка. Женьку не любит Юрась.
– Уткнется в свой фотик, и будто нет никого, – ворчал Юрась.
Женька и правда много фотографировал, но тоже как-то без интереса, будто от скуки. Потом долго просматривал снимки на экранчике цифрового фотоаппарата. Никому не показывал, да никто и не просил. Наверное, они все были неудачными, потому что Женька много стирал. Из-за этого он пропускал самое интересное: как проплыла совсем рядом с лодкой коричневая утка с утятами, как прыгнули с листа кувшинки три зеленых лягушонка, как кружил над ними ястреб и кричал, будто заблудившийся жеребенок, как дядя Саша вытащил первого окуня…
– Женька, смотри, какой окунь!
– Угу, – отвечал Женька, отводя скучающий взгляд.
Когда затаскивали лодку, когда ставили палатку, костер разводили, Женька все так же сидел в стороне. Теперь он достал телефон и играл в игры.
– Красота-то какая, а! – потянулся дядя Саша, почесал живот. – Красота?
– Красота! – согласилась Динка.
Они встали у белой скалы, которую дядя Саша называл Аленушкой. У ее подножья текла узкая горная речка Безымянка, несла ледяную воду в озеро.
– Утром на зорьку пойдем… Ох и клюет здесь утречком! А потом тройную уху зарядим, да, Женька?
Женька криво улыбнулся.
– Чего он вообще поехал, – проворчал себе под нос Юрась, – сидел бы дома со своим телефоном.
Юрась тихо сказал, но дядя Саша все равно услышал и погрозил ему пальцем. Он вроде бы и не замечал, что Женьке скучно. Шутил с ним, разговаривал. А Динка и Юрась злились.
Когда совсем стемнело, все, кроме Женьки, пошли купаться. Вода была теплая, тихая, кувшинки светились в сумерках розово-желтыми свечками, шумели камыши. Женька сидел у костра и смотрел на них. Наверное, с завистью.
После купания дядя Саша заварил чай и открыл своим старым охотничьим ножом сгущенку. Юла повела носом и уселась рядом с банкой, переступая передними лапами. Но дядя Саша Юле сгущенки не дал, убрал подальше. Тогда Юла ткнулась Динке в ладонь, выпрашивая конфету. Мама разливала чай, будто речку Безымянку в кружках раздавала. И плавали в чае лесные травы.
– Хорошо! – крякнул дядя Саша.
Женька пять кубиков сахара бросил в кружку, а потом сделал два глотка, выплеснул остатки в кусты и, не попрощавшись, полез в палатку. Юрась чуть не задохнулся от возмущения, но дядя Саша быстро сказал:
– Да, хорошо! – Он погладил Юлу, которая уже разгрызла конфету и теперь лежала у дяди Сашиных ног, жмурилась на огонь.
– А вот знаете, ведь Юла мне здесь жизнь спасла. Да и не только мне: семь человек ей жизнью обязаны.
– Как так? – спросила мама, а Динка вытянулась в струнку, чтобы дядя Саша видел, как ей интересно.
– Ну, – начал дядя Саша, – это прошлой весной было. Она тогда совсем молодая была… А у меня друг есть, мы давно с ним дружим, еще с института, и вот… А, да, он спелеолог. Знаешь, Динка, кто такой спелеолог? Это человек, который пещеры изучает. Ну вот и мой друг, кроме всего прочего, еще в детском центре работает, кружок ведет.
И вот он звонит мне как-то и просит, чтобы я его в Лалову пещеру сводил. Это чуть выше по течению, пещера знаменитая в своем роде, там рисунки древнего человека нашли. Ладно, говорю, приезжай, только весна, распутица, места глухие, от Кувшинова придется пешком идти. «Ничего, – говорит, – у меня ребята привычные». Ну, не важно!
Приехали они в Лесногорск, потом на газели мы до Кувшинова доехали и пешком до Лаловой пошли. Ребята такие хорошие, умные, пять человек, лет по пятнадцать-шестнадцать, наверное. Снаряжения у них – тьма! Какие-то веревки, карабины, каски, фонарики… В общем, все всерьез. А всю дорогу дождь лил как из ведра, вымокли мы капитально. Ну, дошли, костер развели, обсохли немного…
А Лалова пещера красива необычайно! У нее сначала первый зал весь с окнами, дыры такие в стенах, будто специально кто прорубил, света много, сухо, хорошо. Там костер и развели. Ребята там даже ночевать решили. Ну а дальше как полагается уже в пещерах: темно, холодно, скользко. Я в первый день с ними пошел. Они на разведку ходили, ненадолго, вещи в первом зале оставили. Хотели ненадолго, а вышло…
В общем, идем мы по пещере, во весь рост еще идем, темно хоть глаз выколи, фонарики только по стенам рыскают. Стены влажные, под ногами хлюпает, глина, грязь… Не знаю, не люблю я эти пещеры.
Вдруг смотрю, друг мой насторожился. Ну, он человек бывалый! Прислушивается, даже на ребят прикрикнул: тихо, мол. Мы все тут замерли и слышим – гул такой идет, будто вода приближается. Смотрю: друг мой побелел весь и одними губами шепчет: обвал. Мы назад рванули. Только поздно. Завалило пещеру.
Динка даже вскрикнула, так живо ей представилось все, что дядя Саша рассказывал. И хотя она знала, что все хорошо будет, все-таки поближе к маме прижалась.
– Это мы потом уже узнали, что дожди размыли верхний слой земли, ну и вроде как сель сошел, да еще в самой пещере обвал небольшой случился. Чудом мы под ним не оказались. Но зато замурованы. Я вам даже описать не могу, как это страшно – вот так в пещере оказаться. Еды с собой – никакой, воды – во фляжках только маленьких, фонарики тоже долго не протянут. И искать нас неделю никто не будет, они же на неделю ушли в поход. В общем, молитесь за нас.
Друг мой сказал, что такая пещера должна еще один выход иметь. Решили искать. Только тоже ведь: детей одних не отпустишь, я со снаряжением работать не умею. Ну, что могли, ближайшие ответвления, разведали – ничего. Зато подземное озеро нашли. Хоть смерть от жажды нам не грозила теперь. Решили экономить свет. Сидели в темноте, друг к другу прижавшись. В слова играли, стихи читали… У одной девочки истерика случилась, еле успокоили. Ужас, конечно. Даже в туалет далеко не отойдешь – страшно потеряться. Не знаю, сколько времени прошло, решили мы завал откапывать. Копали, копали по очереди, через силу. Только бесполезно. Наглухо засыпало. В общем, мы пять дней там сидели. В темноте и холоде. Из еды у нас был только пакетик орехов, это Вовка Григорьев, славный такой малый, с собой прихватил. Ослабели, конечно. И уже не страшно ничего. Лишь бы кончилось все поскорее. От бездействия такого в какой-то обморок все время проваливаешься…
