Ася Калиновская - Грех
Обзор книги Ася Калиновская - Грех
Ася Валентиновна Калиновская
Грех
Гордыня, жадность, похоть и злословие —
За эти свойства люди платят кровью.
А. Навои
На скамье подсудимых сидела женщина с всклокоченными волосами – глубокая седина отросшего слоя смешивалась со смытым цветом когда-то окрашенных волос, теперь этот цвет был пего-коричнево-серым; лохмы, давно забывшие ножницы парикмахера, были неровными и висели отдельными неряшливыми прядями. Погасшие, мутные глаза бессмысленно блуждали по залу, по присяжным, по сидящим на скамьях людям, ни на ком не останавливаясь, как будто скользили по спокойному, безграничному и пустому морю.
Вдруг она вздрогнула, ее взгляд изменился, в нем промелькнула осознанность, радость, бесконечное удивление.
Взгляды пересеклись – с другой стороны клетки, на крайней скамье сидела молодая, красивая, богато одетая, ухоженная женщина и смотрела на немолодую подсудимую с брезгливой жалостью, с презрением и недоумением.
Встреча была совершенно неожиданной для пожилой и, наверное, ненужной ни той, ни другой. «А вот ведь, пришла на суд, откуда она узнала, кто ей сказал, кто ее нашел?» – думала пожилая, впервые за годы разлуки и неведения увидевшая свою дочь. После содеянного, немыслимо жестокого убийства и ареста, она не произнесла ни одного слова ни в свою защиту, ни в оправдание. Она не проронила ни единого слова.
Женщина смотрела на дочь пристально, не отрывая вопрошающего взгляда, а дочь, не выдерживая этот взгляд, отводила свой, потом снова вскидывала глаза на мать, снова отводила, и наконец, не выдержав этой пристальности, встала и вышла из зала.
Адвокат заметил перемену в поведении подзащитной, отследил ее взгляд, резко поднялся и быстрым шагом поспешил за вышедшей из зала. Догнав ее, он попросил ее задержаться, процесс уже начинался, и он должен был быть в зале суда, но женщина, резко обернувшись, отрывисто сказала:
– Это моя мать. И она убила моего отца. Я ее ненавижу! – так же резко развернулась и пошла к выходу.
Адвокат пытался удержать ее, взял под локоть, но женщина выдернула руку и добавила:
– И не ищите меня! Ни оправдывать ее, ни защищать ее не буду!
Дверь за женщиной резко, с шумом захлопнулась.
Адвокат вошел в зал, судья посмотрел в его сторону с порицанием и удивлением и предоставил слово государственному обвинителю.
Прокурор жестко и четко предъявил обвинение, представив вещественные доказательства, и попутно обвинил подсудимую в нежелании сотрудничества со следствием, в полном отказе от него, добавив, что жестокое преступление было продуманным и хорошо подготовленным.
Но ему самому, видимо, казалось странным, что эта маленькая, щуплая, безучастная ко всему и ко всем женщина могла тщательно подготовиться и совершить невиданное и ужасное преступление.
После выступления прокурора адвокат обратился к судье:
– Ваша честь! Внезапно открылись новые обстоятельства дела, я прошу Вас объявить перерыв и дать мне возможность побеседовать с моей подзащитной.
Все участники процесса с нескрываемым недоумением, ропотом и досадой смотрели на адвоката: какие дополнительные обстоятельства могли возникнуть? Женщина в клетке вскидывала взгляд, в котором вдруг появились осознанность, беспокойство, на адвоката, на судью, на прокурора; руки ее дрожали, она беспокойно шарила ими по коленям, поправляла свои бесформенные лохмы, она как бы начала оживать и понимать, где она и что происходит вокруг.
Адвокат повторил свою просьбу. Судья с видимым неудовольствием – все же понятно, улики представлены, подсудимая свою вину не отрицает, дело практически решенное – все-таки объявил о переносе рассмотрения дела на другой срок.
Прокурор смотрел на защитника, хорошо ему знакомого еще со студенческих лет, не просто с удивлением, а со злым любопытством. Ладно бы деньги ему заплатили огромные или хоть какая-то заинтересованность в исходе дела была бы, а то ведь его назначили защитником сумасшедшей бабки, и ничего, кроме траты времени, этот процесс ему не давал…
Старуха – да какая уж старуха, ей еще до шестидесяти жить да жить! – стала разговаривать с адвокатом.
Первым делом она спросила о дочери: где она? Где живет, есть ли у нее семья, чем она занимается? Ни одному слову Петра перед его кончиной она не верила. А что адвокат мог ей ответить? Что женщина отказалась от матери? Что он не знает, где ее искать, а главное, кого искать? Мать знала только ее имя и фамилию, ту фамилию, что дали ей при рождении ее старшая сестра и ее муж, взявшие у еще не достигшей пятнадцатилетнего возраста девочки тайно рожденную недоношенную крошку.
Это была хоть какая-то ниточка, тоненькая-претоненькая, но все-таки она давала видимость надежды отыскать в огромном мегаполисе человека почти без всяких данных о нем.
Адвокат стал делать запросы по месту проживания ее приемных родителей в Эстонии, где отец дослуживал службу после Белоруссии и Узбекистана; там они и умерли с женою в один день и, наверное, в один час. Жили они тогда уже вдвоем и к той поре пили запойно оба, так и умерли, напившись какой-то паленой водки. Где к той поре была их двадцатипятилетняя непокорная, дерзкая, гулящая приемная дочь, они не знали.После очередного ее загула вымотанные постоянной тревогой и поисками приемные родители, принявшие теперь уже необходимую очередную «дозу» и вконец измотанные этой тревогой и беспокойством, вдруг в сердцах и в отчаянии объявили ей, что она – подкидыш, что они ее растили оттого, что своего ребенка не могли иметь, что родила ее пятнадцатилетняя младшая сестра матери, а они не сбросили ее в детдом, кровь-то родная, растили и холили, а теперь у них уже больше нет сил терпеть все ее выходки.
Девочка была ошеломлена до такой степени, что замерла с открытым ртом, из которого только что лился поток ругательств, упреков, требований.
– Повтори, что ты сказала? Кто меня родил? – она схватила мать за плечи и стала трясти с такой силой, что голова женщины моталась из стороны в сторону, она почти протрезвела и наконец поняла, что наделала, открыв тайну рождения девочки. Отнекиваться было бессмысленно, ей пришлось повторить:
– Мы с отцом тогда прожили вместе десять лет, я родить не могла. А с младшей сестренкой случилась беда, она забеременела и родила недоношенную девочку, тебя. Мы хотели ребенка взять из детдома, а тут Бог тебя послал, мы тебя сразу на себя записали, любили всей душой и всю жизнь тебе отдали, ты же моя родная кровиночка. А выросла ты гадиной и стервой!
– Будьте вы все прокляты! И ты, и твой муж, и моя сопливая мамаша.
Девочка собрала какие-то свои вещички, недобро посмотрела на мать и отца, растивших ее полных восемнадцать лет, отдавших ей и молодость свою, и жизнь, и любовь, и заботу, но так и не сумевших вложить в нее доброту, отзывчивость, ответственность, посмотрела и повторила, теперь уже почти шепотом, но с такой жестокостью и ненавистью, что шепот казался громким криком:
– Ненавижу! Чтоб вы сдохли! А мать свою, сучку-малолетку, я найду. И достанется ей по самое не хочу! Порыдает она у меня, умоется кровавыми слезами.
Дверь захлопнулась. Оказалось – навсегда. Начались новые страдания: любили они свою порочную, наглую и глупую девчонку до глубины души. Поиски собственные и с помощью милиции ничего не давали, девчонка словно сквозь землю провалилась.
И попробуй теперь найти ее, теперь все независимы, теперь все – заграница, со своими законами, своими чиновниками, которые нигде и никогда не почешутся, чтоб быстро откликнуться на чужую беду. И много-много времени, бумаги, а главное, сил тратил адвокат на поиски дочери своей подзащитной.
Судебный процесс приостановили, адвокат убедил подследственную, и та стала давать показания.Зайнап была последним, шестым ребенком в семье. Мать ее была украинкой, ее родители переселились сюда от голода на Украине, да так навсегда и остались в этих теплых краях. Отец был узбеком. Семья жила дружно и весело в своем, не очень большом доме, со своим двориком, увитым виноградными лозами, на окраине города; держали коз, кроликов, кур; сажали свои овощи, хозяйство было натуральное, кормились с него. Отец работал один, был бригадиром на стройке, зарабатывал по тем временам неплохо, но обуть и одеть восьмерых, купить сахар, какую-нибудь крупу было не просто, и его заработок почти весь без остатка тратился на ежедневные нужды. Новые одежда и обувь покупались только старшим, а младшие донашивали перешитые и залатанные вещички за старшими. Обуви не хватало хронически, она «горела», ремонтировалась и ремонтировалась, и все равно эта проблема была неразрешимой.
Мальчиков отец сам называл узбекскими именами – Сабир и Азиз. А девочек называла мать, и все имена были русскими, кроме последней, поздней, принятой отцом с радостью и счастьем и названной им же – Зайнап, Звездочка. Это была его радость и отрада.
