Геннадий Дубовой - Рыцари Новороссии. Хроники корреспондента легендарного Моторолы
В это время вторая «корова» сбрасывает десант за зеленкой в направлении ожидаемых БТРов (там была передовая засада ополченцев). Звуки боя все громче, и уже не только в Царицыно, но и где-то левее за спиной. Впечатление, что нас окружили со всех сторон. Позже мы узнали, это началось сражение на подступах к Семеновке.
– Боцман, – спрашивает Воха, доставивший нас сюда водитель Моторолы, – десанты совсем рядом. Нас могут взять в плен?
– Не исключено, – весело скалится тот. – Только не сейчас. Накормили ночью гнилым салатом, пойду в кустики, а потом решим.
– Что будем делать? – спрашиваю. – Не хочу я в плен к «правосекам».
Каска Боцмана приподнялась над кустиками, потом показалась и довольная бородатая физия:
– Что делать, что делать. Журналист. Ждем броню, ок? Долбанем. А если окружат «правосеки»… Хм. Самоподорвемся, а потом будем просачиваться. Все ясно? Влажная салфетка у кого-нибудь есть?
Снова ждем, периодически залезая в зеленку и прячась от «вертушек». Воха оставил «джихад-мобиль» на открытом месте и нервничает: разнесут с воздуха любимую игрушку – Моторола «включит истерику», а это не многим легче, чем прорываться из окружения «правосеков». Орудийные и минометные выстрелы, та-та-та и бух-бух-бух все ближе и напряженнее. А «коробочки» украинской армии все не идут. Расчет второго ПТУРСа тоже встревожен. В плен к черным наци не хочется никому.
Ждем. Связь периодически пропадает, с блокпоста не отвечают, стрельба уже и спереди, наша передовая засада открыла огонь по десанту, и сзади, все ближе, ближе…
Звонок. Воха хватает трубку. Моторола орет:
– Боцман, вы где?! Какого хрена вы там торчите? Эвакуация, срочно! ПТУРСы на «передок», у нас танки, прорывайтесь к нам, быстро!
Как прорываться? Ехали мы ночью окольными путями вслед за машиной провожатого, обратной дороги никто не знает. На блокпосту неместные, объяснить ничего не могут. Нам приказали возвращаться в Семеновку, им – оставаться. Смотрят на нас как на предателей. Забираем бойца со «Шмелем» и наугад назад, в Красный Лиман. Добрались до штаба, там авианалет украинских штурмовиков. Пережили, никого не задело. Объяснили ситуацию. Ребята из штаба вникли. Их машина впереди, по известным только ополченцам проселочным дорогам гоним вслед за ней. Вывели нас на Ямполь, объяснили, как проехать до Николаевки, оттуда до Семеновки рукой подать.
Несемся на пределе. На рытвинах и поворотах я в багажнике кувыркаюсь, тела уже не ощущаю, одна сплошная боль. Стоп! Впереди подозрительный блокпост. Вчера его еще не было, этот участок дороги наш водитель запомнил. Боцман велит бойцу из расчета второго ПТУРСа:
– У тебя форма украинского десантника. Каску надень, сгоняй, кто там. Пароль проори, дальше по ситуации.
Побежал. Орет. Присел. Опрометью назад: «Укры! Десантники, человек двадцать с ПК и РПГ». Прыг в машину, задний ход, поворот в лес, по едва заметной грунтовке влетаем на захламленную площадку перед заброшенным мини-отелем. Навстречу какой-то старик выезжает в жигуленке. Пока мы занимаем круговую оборону, Боцман просит: «Отец, тебе в сторону Славянска? Проедешь блокпост, отзвонись, сколько точно там украинских десантников и есть ли дальше наши посты». Жигуленок почему-то сразу глохнет. И не заводится.
– Ребята, я не против, но карбюратор… Ребята, если вам на Семеновку, вот за теми отвалами дорога, пропетляете по лесу, выедете на край Николаевки, там спросите, как дальше проехать.
Едем. Петляем. Я снова в багажнике (к слову, открывается он снаружи, при обстреле из него не выбраться, если открыть забудут, или не успеют, или некому уже будет открывать – все, могила).
Спина, руки, ноги отбиты, ору благим матом. Снаружи пунктирно промелькивают, порой сливаясь в ослепительную зелено-золотую линию, простреливаемые солнцем сосны. Стекла в дверцах авто приспущены, высунуты стволы «калашей» и ручных пулеметов.
Домчались. Семеновка. Вынырнули метров за 30 от передового поста. Кричу: «Багажник, блин, откройте!» Вываливаюсь и на карачках, волоча автомат, в блиндаж. Заходят в атаку «сушки», вой, лохматые полосы ракетного залпа, скрежет. На секунду – тьма и беззвучие, потом резко – воющий гул очередной атаки самолетов.
На обочине Моторола, в футболке, без снаряжения, швыряет мины в ствол, орет:
– Танки на мосту? На … сжечь! П…! – Это нам. – Где шатались, суки? ПТУРСы быстро на позицию! Е…м технику, всю на хрен броню сжечь!
«Двухсотые». «Трехсотые». Танк бьет прямой наводкойТугой, как кувалдой по наковальне, прямо над ухом звон выстрелов из танка Т-64, бьющего прямой наводкой вдоль по передовому блокпосту. Оттуда отвечают из противотанковых ружей. За танком – бульдозер, далее четыре БТРа и еще один, замыкающий, танк. С флангов по ним бьют ополченцы из гранатометов и «Утесов» (крупнокалиберных пулеметов). Стрелки отсекают украинских пехотинцев. В начале атаки они еще сидели на броне, как рейнджеры в американском фильме, потом одни драпанули, другие, раненые, падают на землю.
В паузах между тугим кувалдовым звоном танковых выстрелов – отвратительный, змеино-шипящий, нервирующий звук мин-хвостаток. Великанье топанье – гуп! гуп! – гаубичных разрывов. Неуследимые, почти одновременно вспарывающие пространство выхлесты из «Градов». Пауза, околоминутный провал, выскребающее мозг беззвучие и голодное урчание дизелей. И вот поперла из-за моста бронетехника.
– Патрон!
– Есть патрон!
Из противотанкового ружья времен Великой Отечественной лупит безостановочно в подползающий к блокпосту Т-64 командир расчета Ермак. Есть! Попадание! Еще! И еще! А махина все прет и прет. Даже гусеницу такого танка из противотанкового ружья времен прошлой войны в упор сбить проблемно. Прет. И лупит. Куда выше нас, вдоль дороги по второй и третьей линиям обороны. И «сушки» заходят снова. И «крокодилы» крошат. Не видно ни хрена. И уже не слышно ничего, только тугой звон в ушах. Ермак перезаряжает ПТР, поднимает глаза:
– Господи, помилуй…
А танк прет, прет, прет – уже метрах в 25.
Все, думаю, конец. А он остановился, замер. Нет, еще до того, как подожгли его, просто застыл, неповрежденный. Если бы не остановился, за это время как раз дополз бы до нас, передавил бы здесь все и всех. Реальный Сталинград.
За день до этого на том блокпосту Боцман, обычно спокойный, как сытый лев, неожиданно для всех рассвирепел из-за того, что икона Георгия Победоносца не обращена лицом к противнику. Икону повернули, закрепили, так она и стояла, пока длился бой.
Как только танк снова двинулся, справа с замаскированной в брошенном доме позиции 12,7-мм «Утеса» лупанули в топливный бак очередью. Вспышка. Резко – густой черный дым. Башня как-то очень быстро стала поворачиваться для «ответки». Командир расчета «Утесов» потом рассказал:
– Как в кино. Приникаю к прицелу – огромное дуло, из него легкий дымок, все замедленно, рывками, фрагментами видишь. И, кажется, чувствуешь, как набирает скорость предназначенный тебе снаряд. Я к двери. Бабах! Вместе со стрелком выметнуло во двор, засыпало могильно. Ничего. Выцарапались, выгреблись, пацаны помогли. Слегка контузило и все.
Слева грохнули из РПГ, по прямой – под башню – всадил Ермак. Потом еще и еще колошматили эту махину. Башню заклинило. Подполз второй танк, дал несколько прицельных вдоль дороги, стал оттаскивать поврежденного товарища. Из поврежденного танка еще лупанули по блокпосту. Не прицельно. От злости. Но ополченцев разметало. Пилота покрошило осколками основательно. Думали – насмерть.
– Уходим! Нас всего трое осталось, «двухсотого» потом заберем.
Кто это крикнул, я не понял. Ермак возмутился:
– Охренели? Пусть «двухсотый» (груз 200, убитый. – «Репортер»), он свой, бросать нельзя.
Подползли к Пилоту – жив! Из дыма, грохота, осколочного воя вползли в блиндаж те самые бойцы расчета «Утеса». Еще кто-то. Погрузили раненого на плащ-палатку, потащили.
– Корреспондент, ты живой? – это Моторола, уже в полном боевом снаряжении. – На хрен отсюда, там два «двухсотых», быстро туда, снимай все на видео!
Легко сказать. Видео на подзарядке на базе. Рванул туда, там подарок от Т-64, прямой наводкой прямо в окно комнаты, где жили мы. Взбегаю: моя крохотная комнатка рядом с основной почти цела, камера на месте.
«Двухсотые». Север и Цыган. Расчет ПТР. Вчера вечером, незадолго до приказа Моторолы о полной боевой готовности, я делал с ними интервью. За ужином Север попросил не выкладывать видео до победы:
– Дети у меня, мало ли что. Победим – тогда посмотрим, вспомним, документальный фильм сделаем.
И угостил меня соленым помидором: «Последний, ешь, домашний».
По-настоящему страшно за все время в Семеновке мне было только в тот момент, когда я снимал на видео тела Севера и Цыгана. С соседней позиции видели: их расчет накрыло прямым попаданием из танка. Грохнуло так, что бетонные блоки подпрыгнули чуть ли не на метр и раскололись. А трупы (должно быть, их тоже подбросило и влепило потом в асфальт) выглядели какими-то удлиненными, перекрученными, мягкими как на солнце пластилин… Пока я бежал к ним по траншее, узнал: кроме трех патронов, весь остальной боезапас они перед смертью вколотили в тот самый танк, который позже подожгли. Вгрызлось в меня чувство, что вот сейчас по мне, как и по ним, второй, неповрежденный танк шарахнет прямой наводкой и…
