Николай Ященко - С отцами вместе
Ленька потянул за кольцо, тяжелая крышка немного приподнялась, сейчас же снизу, из темноты грохнул выстрел. Пуля просвистела мимо Ленькиного уха. Ленька бросил крышку и отскочил к печке.
— Там мыши балуются? — повернулся к регенту Прейс.
— Мы… Мы… Мы… — бормотал, крестясь, хозяин.
Прейс взял его за руку и вывел на крыльцо.
— Покараульте, ребятки, божьего человека!
На крыльце стоял Пронька, против окон — Вера и Кузя. Комсомольцы обступили регента. Вера вспомнила, как поймали Кикадзе, и предложила связать старику руки. Кузя снял с себя школьный ремень. Регент начал отчаянно пинаться, потом неожиданно расхныкался.
— Отпустите, дети, душу мою на покаяние. Век за вас буду бога молить!
— Чудненько! Славненько! — приговаривал Кузя, осматривая крепко связанные руки любителя церковного пения.
В квартире регента хозяйничал Прейс. Он снял со стены трость, поддел ручкой кольцо и, пригнувшись, приоткрыл на себя крышку. В узком отверстии блеснул огонек выстрела. Не более чем через полминуты сидевший в подполье выстрелил еще раз, но это был приглушенный выстрел.
— Себе пулю пустил, значит, последний патрон! — сказал Прейс, без опаски поднимая крышку.
Спускаясь вниз, чекист попросил Леньку посветить ему. Ленька взял со стола лампу, поставил ее у края подполья и тоже прыгнул в темноту. События так нарастали, что у него захватывало дух. Теперь-то уж он кое-что расскажет в ячейке и в школе о ночных приключениях и своих подвигах!
Костя помог Прейсу и Леньке вытащить наверх труп самоубийцы и положить его на широкий деревянный диван… Черные усики отросли, пенсне свалилось с переносицы и болталось на шнурочке. Леньке почудилось, что стекляшки живые. Все узнали Химозу, но никто не назвал его имени. Прейс положил в карман шинели подобранный в подполье револьвер. Это было все, что осталось от эсера.
Глава двадцать девятая
Трансвааль, страна моя!
Гроза на востоке все-таки разразилась. Правительство Меркулова при поддержке Японии науськало своих белогвардейских псов на Дальневосточную республику. Наступление началось из Южного Приморья на Хабаровск. Меркуловские войска состояли из каппелевцев, семеновцев, врангелевцев, и других недобитых хищников, слетевшихся к берегам Тихого океана. Владивостокские газеты начали шуметь о том, что существуют две России — большевистская и национальная. По их утверждению, в Приморье сохранилась национальная Россия, она-то и объявила войну большевикам.
Дальневосточный комитет комсомола обратился с призывом ко всей трудящейся молодежи буферного государства:
«Юные пролетарии! Вспомните, как вы сражались против Семенова, Колчака и других атаманов, как скитались по сопкам и тайге. Вы завоевали свободу для трудового народа. Так неужели мы теперь будем спокойно смотреть, как эту свободу у нас хотят отнять?
Молодежь должна быть в первых рядах Народно-революционной армии. В прифронтовой полосе все организации КСМ уже влились в войска республики. В тылу члены комсомола готовятся к бою…»
* * *— Ты, Кравченко, теперь шишка на ровном месте, секретарь поселковой ячейки. Говорят, под твоим командованием сто комсомольцев. А я скажу, что ты граф Трепачевский! Трепач, проще сказать!..
У карты Азии старшеклассники вели оживленный разговор о наступлении белых. Большого спора не было. К началу учебного года соучраб в школе фактически развалился. Его идейный руководитель Химоза скрылся, а потом отправился на тот свет, химозовский подручный Кикадзе по независящим от него причинам сменил адрес — из последнего класса школы второй ступени перешел в тюремную камеру. А главное — сами учащиеся раскусили соучраб и поняли, чем он пахнет. Только сын начальника лесничества, юноша с большими черными глазами и густыми черными волосами, еще держался независимо, считал себя непримиримым противником комсомола и советской власти. Это он назвал Костю Кравченко графом Трепачевским.
— Да, ты трепач! Что твердила ваша милость на этом месте перед летними каникулами? Ты болтал: «Большевики вышибут владивостокскую пробку. Осенью придем в школу и увидим, что изменилось на карте…» Ну, и что изменилось? Вот она, карта Азии! Владивосток стоит, как скала! Напирает на вас доблестная армия Меркулова! Кто же прав? Гога Кикадзе! Не бывать большевикам в Приморье, не видать им Тихого океана, как своих ушей!
Приглаживая пятерней непослушный вихор, Костя сказал:
— Называй меня графом Трепачевским или маркизом де Вру, но ваша песенка спета!
Костя обвел пальцем по карте вокруг Владивостока.
— Отсюда меркуловцам одна дорога: на дно океана. А на берегах осядут большевики! Положение пока изменилось не в нашу пользу, но нас теперь стало больше и мы сильнее!
— Подумаешь, раскудахтался! — Костин спорщик презрительно хмыкнул. — Посмотрим, как закукарекаешь, когда меркуловцы возьмут Хабаровск!
Считая долгом комсомольца помочь Косте, Ленька Индеец протискался к сыну начальника лесничества.
— Хабаровск назад отберем, если что! Ты лучше скажи, где ваш соучраб похоронен? Поминки бы справить!
Школьники засмеялись.
В толкучке не было видно Проньки и Кузи. Они сидели на парте в пустом классе и секретничали. Кузя держал в руке письмо, полученное от Свиридка с Урала. Мандолина сообщал, что работает учеником слесаря на заводе, его обещают принять в комсомол. Кузя сомневался, надо ли говорить в ячейке об этом письме, кто его знает, как отнесется к этому новый секретарь Костя Кравченко, вдруг еще начнет ругать за связь с бывшим соучрабовцем. Пронька щелкнул Кузю в лоб.
— Плохо варит твой котелок! Письмо можно даже на собрании зачитать… Ну, айда погуляем!
— Погоди! — Кузя потер переносицу. — Проха, много деньжищ будет загребать Костя? Секретарь такой ячейки — это тебе не фунт изюма!
Пронька дал еще щелчка своему другу.
— Ты, Рыжик, из-за угла мешком ударенный. Костя по комсомольской совести в работу впрягается, а не за деньги.
— За так? — удивился Кузя, моргая белыми ресницами.
— За так! Старших ребят на фронт отправляют, а его выбрали, потому что он имеет авторитет!..
Надо бы спросить, что значит авторитет, но в коридоре раздался дружный смех, и Кузя потянул Проньку из класса. Там, у карты, кто-то из учеников присел за спиной сына начальника лесничества, а Ленька Индеец толкнул его в грудь. Последний представитель соучрабовского племени, перевернувшись, растянулся на полу.
— Долой Меркулова! — закричали школьники.
— Даешь Тихий океан!
Соучрабовец рассвирепел и готов был кинуться на Леньку Индейца, считая его зачинщиком злой шутки, разыгранной с ним, как с первоклашкой. Но кто-то вовремя предупредил скандал.
— Тихо! Лидия Ивановна идет!..
Учительница стояла у входных дверей, качая головой.
— Узнаю!.. Сошлись враги, опять война!..
Ученики плотной толпой окружили Лидию Ивановну и Веру, которая держала небольшую корзинку с имуществом старой учительницы. Лидия Ивановна, прищурившись, осматривала своих, ставших великовозрастными, питомцев, переборола нахлынувшее волнение и сказала:
— Вот и хорошо, что вы все вместе. Я прощаюсь с вами! Уезжаю, ребятки, в Осиновку продолжать дело, начатое комсомолкой Анной Гречко. Эту девушку застрелил эсер Химоза — так вы его, кажется, называли. Поймите, что случилось! Учитель убил учителя. Почему? Идет классовая борьба, товарищи! Анна Гречко и Химоза стояли не по одну сторону баррикады. И я хочу, чтобы вы были в лагере Анны Гречко. Надеюсь, мы не зря изучали русскую литературу и вы помните слова поэта!.. «Где трудно дышится, где стоны слышатся, будь первым там!» Приезжайте в Осиновку! Мне нужна ваша помощь!..
Все вышли во двор проводить учительницу.
* * *Вечером того же дня на восток уезжали добровольцы: Митя Мокин, телеграфист Уваров, Андрей Котельников, инструктор укома в буденновском шлеме. Митинг был короткий. С тормозной площадки одного из вагонов воинского эшелона говорил Блохин:
— Нападение меркуловских банд — еще одна попытка отнять революционные завоевания трудящихся Дальнего Востока и создать угрозу нашей родной стране — Красной Советской России…
Тимофей Ефимович и Храпчук стояли около водокачки. Машинист показал на флаг, трепетавший на крыше вокзала.
— Держится синяя заплатка. Верно ты, Ефимыч, говорил, что ее надо беречь, чтобы не потерять весь флаг. Вот хлопцы едут, они накостыляют Меркулову и всей его компании!
На старика зашикали, как раз в эту минуту на тормоз для ответного слова от добровольцев забрался инструктор укома…
— Буфер стоит впереди вагона или паровоза и всегда принимает на себя удар. Мы принимаем удар врага, но и сами будем бить его так, чтобы меркуловщина свалилась под откос истории. Даешь Владивосток!
— Даешь! Даешь! — покатилось по вагонам и перрону вокзала.
