Николай Ященко - С отцами вместе
— Хлебушко собрали? — начал Митя деловой разговор.
Ему рассказали, что собранное зерно лежит в бывшем поповском амбаре и охраняется комсомольцами, не забыли и о ночном походе по дворам. К удивлению Андрея, член укома Митя одобрил разгром самогонных аппаратов.
— Голодающие спасибо вам скажут, а что перегнули самую малость — это ничего, исправим ваш промах.
У Мити уже созрел план действий. Андрей и Анна сейчас же начнут обход деревни с двух концов и пригласят в клуб всех, у кого нашли самогонные аппараты.
— Скажите, что вызывает представитель из уезда. Я с ними поговорю!
— Мы палку перегнули, а ты ее сломать хочешь? — спросил Андрей.
— Там видно будет! — неопределенно ответил Митя.
Через час более двадцати осиновцев сидели на скамьях, ожидая расправы. На сцене вокруг Мокина жались предревкома Герасим, Анна и Андрей.
В первом ряду вертелся невысокий крестьянин, он то и дело оглядывался назад, передвигался с середины скамейки на край и обратно. Митя припомнил его. Когда созывалось собрание по поводу создания ячейки, этот мужик предлагал завезти в деревню побольше мануфактуры, соли, керосина, а крестьяне за такую заботу послали бы своих сыновей в комсомол. Митя посмотрел в окно без двух стекол, еще не вставленных после разгрома, подошел к шатающемуся столику и обратился к старому знакомому:
— Вот ты, дядя, скажи мне, зачем самогонку гонишь?
Мужик соскочил со скамьи, указал рукой на собравшихся:
— Как обчество, так и я. Монополку революция закрыла, мы уж забыли запах николаевской водки, так хоть своей хлебнуть по праздникам!
— Ты бы все хлебал! — возмутился Митя. — Пьешь, хлеб переводишь, а на Волге люди с голода пухнут и умирают. Ты слыхал об этом?
Все притихли.
— Кажись, слыхал… Объясняли комсомолы!
Митя так и вцепился глазами в самогонщика, тот присел на скамью и опустил голову. Слова Мокина пригвоздили его.
— Ну вот, тебе разобъясняли, а ты все-таки свое гнешь. У нас на станции рабочий класс последнюю корку пополам ломает, с голодными делится. Я свою норму кеты отдал, мать моя золотые обручальные кольца не пожалела…
Кивнув на Андрея, Митя заговорил громче:
— Осиновские комсомольцы со своей десятины добрый урожай собрали, хотели продать его да клуб в порядок привести, вон окна без стекол, библиотеки нет. На Волгу хлеб ребята посылают, а ты… А вы тут пшеницу на водку перегоняете! Самогон есть хуже всякого белогвардейца и японца. Ты, дядя, сколько зерна перепортил?
Новый вопрос вторично поднял крестьянина со скамьи.
— Ну… с мешок на это дело пустил…
— Так! — многозначительно произнес Митя. — Мешок, значит?
Он взял из рук Анны тетрадку и что-то записал в нее и опять обратился к самогонщику:
— Фамилия?
Мужик через плечо указал рукой в зал.
— Другие поболе меня гонят, им ничего, таких не записываешь, а за меня сразу ухватился. Ты Петуховых тряхни, парень!
— Тряхну! — твердо сказал Митя. — А фамилию скажи! Должен я знать, сколько ты на голодающих вносишь!..
Робость и страх слетели с лица мужика, он вдруг заулыбался.
— Ты, рабочий класс, не хитри! Скажи нам, как попу на исповеди, зачем приехал? Хочешь за шиворот взять да в каталажку посадить? А если на голодающих собираешь, так мы не против!..
— Не против! Боже упаси! — оживились на скамьях другие самогонщики.
— Видал! — совсем повеселел Митин знакомый. — Против нету. Где-то за Уралом мой братан после германской войны осел. Може, и у него кишка кишке кукиш кажет! Пиши мешок!
Довольный таким оборотом дела, Митя заговорил добродушно.
— Моя забота — хлебца для голодающих добыть!
В зале зашумели.
— Так бы сразу и сказал!
— А мы-то думали… Нагнал страху!
Около печки засопел толстомордый, с большим мясистым носом мужик. «Еще один знакомый», — шепнул Митя председателю ревкома. Прошлой осенью на собрании мужик был в полушубке, опоясанном красным кушаком, не давал говорить Феде-большевичку, показывал ему большой волосатый кулак. Сейчас толстомордый глухо прокашлялся и сказал, обращаясь к односельчанам:
— Чего размякли? Рабочий класс наговорил тут с три короба. А что получается? Пролетарии всех стран, соединяйтесь и ешьте наш хлеб. Все они голодные, на них не напасешься! Ничего я не дам!
— Петуховским голосом поешь, — крикнул со сцены Герасим, — такого и в каталажку не жалко!
Другие тоже заворчали на толстомордого:
— Ты нам не указ!
— Мы свой хлеб даем!
Толстомордый засопел и, не отвечая на выкрики, пошел к дверям. Митя поглядел ему вслед, но ничего не сказал. Записав фамилии жертвующих хлеб, он объявил:
— А теперь по домам, мужики! Мы подводы пошлем по селу. Вы провинились перед голодающими, вам и оправдываться. Первыми хлеб насыпайте, соседей приглашайте на доброе дело.
Самогонщики быстро разошлись.
Пока на сцене обсуждали, как лучше собирать хлеб, в клуб вошел рябой Никишка. Через руку у него был переброшен брезентовый плащ, за плечами висел мешок.
— Вот мы и встретились, — сказал рябой, увидев Митю. — Помнишь, я тебя в Каменку возил?
— Как же, помню! — охотно отозвался Митя. — Ты еще говорил, что любишь паровую машину. Я ведь тебе книгу посылал!
Рябой потоптался на одном месте.
— В город я собрался. Опротивело все дома. Теперь меня никто не задержит. Отец сидит в казенном доме с решетками, а Мизинчика я слушать не собираюсь… Один знакомый обещал пристроить на Петровском заводе… Я сюда по делу завернул. Выйдем-ка на крыльцо!
Все пошли за ним. Никишка вытянул руку.
— Денек сегодня тихий. Видите, во-он, дымок курится?
Верно, далеко за селом тянулся к небу высокий голубой столб.
— Это на нашей заимке, там самогон варят. Мизинчик пока дома, так вы не зевайте!
Рябой спустился с крыльца.
— Ну, прощевайте! И спасибо вам!
Не оглядываясь, он запылил к воротам. Митя обернулся к председателю ревкома Герасиму.
— Вы тут сами справитесь, а мы с Анной на петуховскую заимку махнем!
* * *От села до заимки верст шесть-семь. Ехали лесной дорогой, ее часто пересекали извивающиеся корни сосен, как будто беспрерывно переползали змеи. Сидели рядом. Лошадью правила Анна.
— Почему долго не показывался?
— Работа задавила, Аннушка!
Его ответ напомнил Анне беспокойную поездку на уездный съезд в теплушке бывших политкаторжан, ночевку в общежитии, где Митя впервые назвал учительницу Аннушкой.
— А почему не писал? — помолчав, спросила Анна.
Митя посмотрел на свои руки.
— Знаешь, какой я грамотей!.. А про тебя всегда думал…
— Что думал? Скажи, если написать не мог.
Их глаза встретились. Анна поняла, что сказать ему еще труднее, чем написать. А он вдруг схватился за вожжи, натянул их. Лошадь остановилась.
— Ты что? — тихо спросила Анна.
Митя молча привлек ее к себе и поцеловал в маленькие горячие губы. Она не оттолкнула его, а легко отстранила, концом вожжей стегнула лошадь.
— Н-но! Постой еще у меня!
Колеса прыгали по корням, ранили их железными шинами, переезжали, не имея силы перерезать пополам. Телегу затрясло, Митя сидел ни живой, ни мертвый, боясь взглянуть на Анну. Скажи она хоть слово возмущения, он спрыгнет с телеги и убежит неизвестно куда. Но Анна не упрекала его, а только все время погоняла лошадь, словно хотела скорее удалиться от того места, где Митя без слов сказал все. Конечно, когда-нибудь в другой раз она нарочно задержится здесь и вспомнит, как это было. Митя стыдился заговорить с ней. А ведь он, собираясь в Осиновку представлял себе, как все будет. Вот он рассказывает Анне все, что узнал от Блохина о его юности, тяжелой жизни и любви, о том, как в сибирском селе состоялось венчание политических ссыльных Владимира Ульянова и Надежды Крупской. Лишь после всего этого можно сказать, как ему трудно без Анны… А все вышло не так. Целовать и не думал. Разве можно теперь начинать разговор. «Я на обратном пути все ей скажу, только бы она не обиделась», — успокоился вдруг Митя. Так и ехал молчком…
Заимка стояла на склоне горы. Из незастекленного маленького оконца избушки за ними наблюдал Химоза. Лошадь не петуховская — это он сразу узнал, едет кто-то чужой. Если ищут его, то почему так неосторожно? «Во всяком случае, просто не дамся». Химоза вынул из бокового кармана пиджака револьвер, вышел из избушки и скрылся среди толстых сосен.
Митя и Анна прошли сразу к сколоченному из драниц и накрытому лиственничным корьем сарайчику. Из железной трубы валил дым, поднимаясь высоко к небу. В сарайчике и был устроен самогонный завод Петуховых. Из краника аппарата в огромную бутыль сбегала мутноватая жидкость. Большим поленом Митя разбил аппарат, выкатил из сарайчика и опрокинул на землю кадушку с приготовленной бардой. Анна осматривала сарайчик. В дальнем углу она увидела прикрытую драницами яму. Прикладом винтовки отбросила одну драницу. В яме лежали мешки с зерном. Анна позвала Митю, он спрыгнул в яму и крикнул оттуда:
