Василий Решетников - Что было — то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь
Строго говоря, комиссии представляли собою некие «механизмы нажимного действия» с системой «коммуникаций» и «встроенными» функциями периодического контроля. Однако в этой довольно пресной неизбежности не все позиции выглядели так уж тускло и беспросветно. Все, что касалось создания новой боевой техники, модернизации уже состоявшей на вооружении или развития средств взлетно-посадочных и навигационных систем, над этим работа в комиссиях шла с полной нагрузкой, иногда в спорах, в противоборстве с «инакомыслящими», но увлекала своим творческим, созидательным характером и была далеко не бесплодной.
Но до чего же занудны и убоги по своей нравственной сути и потому предельно неприятны бывали спускавшиеся «сверху», чаще всего из главпуровского поднебесья, разного рода задания по организации социалистических соревнований — то за достижение каких-то там высоких показателей (своей инициативой исходящих будто бы от идейного вдохновения «народа, снизу»), а то еще, бывало, за передовую казарму или образцовый гарнизон…
Я испытывал чувство стыда и неловкости, занимаясь этим бестолковым и глупым делом, обобщая какие-то сведения и разлетывая с комиссиями по аэродромам в поисках доблестных передовиков, чтоб восславить их затем в укор «нерадивым» в приказах главнокомандующего.
Да куда ж деваться, если вся организация и «повседневное руководство», как сказано в уставе, социалистическим соревнованием были возложены именно на строевых командиров! А контроль шел аж с самого верха — с заседаниями военных советов и даже коллегии!
Что там уставы и наставления! Социалистические обязательства — вот главный реагент динамики армейской жизни! Тут, согласно поданным «декларациям», обязавшимся полагалось не просто толково и по-доброму работать, а непременно «бороться и добиваться».
Конечно, вся эта морока наводила на людей со здоровой психикой тоску и уныние и разве что доставляла некую утеху наиболее ортодоксальной части политсостава, коим по долгу службы полагалось поддерживать в войсках «на должном уровне» эйфорию энтузиазма, побед и достижений.
Что же, авиационные командиры были лишены чувства состязательности? Да ничуть не бывало! И друга-аса превзойти в летном мастерстве и обойти соседа в боевом применении — это всегда было в крови наших летчиков-командиров. Им не чужд был и азарт! Но когда здоровые порывы души облекались в навязанные со стороны нелепые формы громогласных с вызовом обязательств, как тут не почувствовать себя пошлым фанфароном.
Уже не раз в высших военных кругах подступали к этому деликатному вопросу: оправдана ли в армейских условиях культивация соцсоревнования? Но Главпур был несокрушим.
Первой и самой важной внутренней задачей я ставил перед собою, не разбрасываясь пошире, одну, хотя и очень обобщенную: сколько было в моих силах, помогать главкому в его необъятных делах. Да так, по сути, при первой встрече в новом качестве определил мои обязанности и сам главком, и для начала, чтоб с ходу окунуть в дело, направил со спешным заданием в незнакомое, еще формировавшееся воздушное объединение.
Хоть и был он человеком настроения, и в этом состояла главная, но не единственная сложность его натуры, я понимал, командиров, как и родню, не выбирают. «Линию» Павел Степанович вел жестко. Властью распорядиться умел сполна. Требовал к себе абсолютного подчинения и еще больше — почитания, подгребая под свою властную силу всю деловую и нравственную энергию тех, с кем работал.
Не всем бесследно сходил главкомовский нрав. Кто-то невольно впадал в грех раболепия, другие, замыкаясь в себе, слегка ему подыгрывали. Рядом с ним с достоинством могли держаться немногие. Да и Павел Степанович в коридорах высшей власти преображался разительно — был учтив, деликатен… Такова уж природа «менталитета» немалой части советских руководителей, взращенных на принципах «демократического централизма».
Но работал главком — без преувеличения — с запредельным напряжением, не чуя ни времени суток, ни бремени лет. Рядом с ним «тише» работать было нельзя. Наши окна светились до самой ночи. Дело мы знали и главкома не подводили.
Кажется, не было дня, когда бы он под эскортом своих вооруженцев не мчал к промышленникам — в министерства, НИИ, КБ, на заводы — спасать создаваемую технику от очередных посягательств на заданные летные и боевые характеристики или согласовывать какие-то новые требования.
Ему удалось не только сквитать последствия хрущевских разорений, но и расчистить пути для возрождения боевой авиации в новом качестве.
Именно в его, Кутахова, «эпоху» советские ВВС, как было общепризнано, вошли в небывалую силу, а уж по количественному составу — и того более. Главную часть занимала, конечно же, истребительная авиация. Ради ее бесконечного умножения даже дальних бомбардировщиков, в поисках так называемой численности, не раз корнали по-крупному.
Немало времени просиживал главком и за оперативными картами. Не один, конечно. Угрозу войны мы воспринимали как вполне реальное дело. И «противников» знали почти в лицо — по именам и фамилиям. То ли натовцы не скрывали свои оперативные планы, то ли наши там были «своими», но в их замыслах мы не путались, зная этот предмет в подробностях, как, надо полагать, и они не сидели в неведении.
«Боевые действия» Павел Степанович неизменно начинал с короткого периода отражения налетов авиации противника и почти без паузы переходил к проведению операции по завоеванию господства в воздухе. Как он мыслил сконцентрировать в своих руках авиацию, оставалось загадкой…
В ту пору воздушные армии фронтовой авиации снова были изъяты из подчинения главкому ВВС. Превращенные устиновской «перестройкой» в ВВС военных округов, эти, уже не раз возникавшие структуры относились к главкомовской компетенции лишь в делах методики летного обучения, комплектования кадрами и боевой техникой. Теперь командующие войсками округов (фронтов, если дело дойдет до войны) так легко не выпустят из своих рук непосредственно подчиненную им авиацию для проведения каких-то там воздушных операций. Она будет висеть и висеть над полем боя, прикрывая и поддерживая сражающиеся войска. Успеха в том, при господстве авиации противника, будет совсем не много, особенно в балансе потерь, а надеяться на какие-то перемены в характере применения своих ВВС тоже не приходится. Это как раз тот случай, когда организационная структура предопределяет характер боевого применения войск.
Старая, еще с довоенных времен хроническая болезнь недооценки фактора господства в воздухе, как и принципа сосредоточения сил на главной задаче, оказалась переходчивой и крепко поражала немалую часть нового поколения потенциальных полководцев.
Правда, для проведения крупных воздушных операций есть воля Верховного главнокомандующего. Но удастся ли более или менее эффективно объединить разрозненные силы авиации в управляемое целое под единым руководством?
Однажды, во время командно-штабных учений в Прибалтике, вижу и не верю глазам: штаб «фронта», планируя артподготовку, уверенно оперирует странной таблицей соотношений ударных возможностей артиллерийских систем и… авиационных комплексов. Там, где, по расчетам, на километр фронта не хватает пушек, их запросто выбирая по таблицам и не прибегая «к услугам» командующего ВВС фронта, восполняют самолеты.
— Откуда у вас эта шпаргалка? — спрашиваю.
— А из Академии Генштаба прислали.
Позже звоню начальнику кафедры авиации:
— Александр Петрович, это правда?
— А что я могу сделать? Приказали…
В общем, что самолет, что пушка — какая разница? Любят, ох как любят сухопутные командиры управлять и командовать авиацией.
Как в провалах памяти исчезли забытыми те жуткие дни сорок первого года, после которых весной и летом следующего Ставке пришлось прямо в ходе войны, чтоб развязать авиации руки, превращать ВВС фронтов в воздушные армии.
Пока же «вечный вопрос» еще раз был подвешен. Каждый играл по своим нотам, не слыша другого. До новых потрясений, конечно.
Игры шли не только на картах. Оружие гремело и по ту, и по эту сторону границ стран социалистического лагеря. Концентрация войск, случалось, достигала «критической массы». «А может, то не учение?» — думалось иной раз, «заглядывая» через «забор». Ведь каждое учебное решение на отражение агрессии наши командующие непременно начинали со слов: «Противник, под видом учений…» Иди знай, какое из этих бесконечных «под видом» окажется роковым.
Но «нагнетатели» с обеих сторон хотя и неистовствовали, в крайности пока не бросались.
Втягивались в эти игры и воздушные силы стран Варшавского Договора. Но как неохотно они вступали в них! Панически боялись применения средств радиопротиводействия, всячески избегали каких-либо сложных маневров над их городами, а уж хотя бы чуть-чуть ограничить режим полетов гражданского флота или немного пошире поступиться воздушным пространством — тут переговорные процессы редко достигали «консенсуса».
