Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Мы в Центральном активе часто убеждались в этом. Но не только мы ворчали по этому поводу и в официальных докладах постоянно возвращались к этой мысли.
Все это приводит в отчаяние.
То, что мы сами не получаем летнее обмундирование, как было обещано еще в январе, нас особенно не беспокоит. В конце концов, большинство из нас экипировано для местных условий просто замечательно: сшитые на заказ пиджаки, брюки, сапоги и даже головные уборы. У каждого из нас имеется несколько комплектов собственного белья. Но если мы не позаботимся о себе сами — по-буржуйски, через свои связи, — то не получим ничего.
Еще одну трудность представляет следующее противоречие: немецкие военнопленные должны познакомиться с прогрессивным Советским Союзом, чтобы после своего возвращения в Германию не попасть в сети врагов Советского Союза. Итак, они должны познакомиться! Но ведь существует распоряжение, в котором ясно говорится, что ни один военнопленный не должен вступать в более тесный контакт с местным населением, чем это необходимо для исполнения своих трудовых обязанностей.
Почему же военнопленные не должны вступать в контакт с советским населением?
— С криминогенной точки зрения Иваново — особо опасный город! — объясняет нам лейтенант Михайлов. — Иваново — город греха. Каждую минуту здесь кого-нибудь раздевают на улице или убивают!
— Но ведь можно было бы разрешить военнопленным посетить хотя бы футбольный матч на центральном стадионе!
— Я посмотрю!
Но ничего он смотреть не будет, этот лейтенант Михайлов. Он является ответственным руководителем, курирующим антифашистскую работу во всех лагерях для военнопленных в городе Иваново. Он связан с Министерством внутренних дел. Но он боится подать руку члену Центрального антифашистского актива. А ведь мы самые отборные из избранных антифашистов. Михайлов также боится, что кто-нибудь из нас зайдет к нему в номер гостиницы «Москва», где он временно проживает.
— Подождите меня на углу улицы, когда приходите ко мне с докладом!
И это происходит два года спустя после окончания войны, а может быть, и больше.
Конечно, это не устраивает лейтенанта Михайлова.
Когда Конрад рассказывает ему об очередном происшествии, коротко, конкретно, по-деловому. Лейтенант Михайлов выслушивает его с непроницаемым лицом. Откладывает теплые кожаные перчатки в сторону и достает из своей таинственной планшетки записную книжку. Затем записывает своим энергичным почерком: четвертый лагерь!
— Что опять случилось в 4-м лагере, камрады?
Конрад докладывает. Докладывает конкретно. На лбу крупные капли пота.
— Когда вчера камрад Шмитц вошел в караульную будку четвертого лагеря, дежурный офицер не хотел его пропускать на территорию лагеря.
— Какой дежурный офизер? — Лейтенант Михайлов всегда говорит «офизер». Это придает его немецкому языку некую изюминку.
— Высокий. Его фамилию мы не знаем. Когда камрад Шмитц вошел в будку, на часах было шестнадцать тридцать.
— Мы называем его «почему», — включается в разговор Шмитц. — Так как он в каждом предложении употребляет слово «почему».
— Тогда я его знаю, — говорит лейтенант Михайлов улыбаясь и одергивает свою элегантную гимнастерку.
— Хотя камрад Шмитц предъявил реферат, заверенный вашей подписью, товарищ лейтенант, дежурный офицер продолжал чинить препятствия. Когда камрад Шмитц назвал ваше имя, дежурный заявил, что в лагерь можно войти только с пропуском, подписанным капитаном Белоровым. Камрад Шмитц еще раз обратил внимание дежурного офицера на то, что именно он несет ответственность за срыв политзанятий. Ведь военнопленные тем временем уже собрались в столовой. Дежурный употребил в адрес камрада Шмитца оскорбительное выражение, в ответ камрад Шмитц покинул караульную будку.
Это происшествие не единственное, уже неоднократно в 4-м лагере саботировалась антифашистская работа.
— Ну хорошо! — говорит лейтенант Михайлов.
И в следующий раз в 4-м лагере уже никто не препятствует очередному пропагандисту выступать со своим рефератом.
Вместо этого придумывают новую пакость.
Например, в Горький направляется рабочая бригада, в которую включают несколько курсантов. Часто курсанты бывают одеты лучше, чем обычные пленные. Во время обыска у них отбирают самые хорошие вещи. Ведь все рабочие бригады, убывающие в длительную командировку, в обязательном порядке подвергаются тщательному обыску. Вот такой обычай в этой стране.
Но, кроме того, у курсантов отбирают конспекты антифашистских лекций. Все ценные мысли из антифашистской школы в Талицах.
Во время обыска отбирается вся печатная продукция. Они отобрали даже Библию, которая имелась у одного из военнопленных.
Совершенно случайно при этом присутствовал один из членов Центрального актива, который привел в движение все рычаги вплоть до политотдела, чтобы, по крайней мере, вернуть курсантам их лекции.
Позднее была возвращена и Библия. Лейтенант Михайлов не отступился, пока Библия не была надлежащим образом упакована и не отослана в Горький.
— Если бы все были такими, как лейтенант Михайлов, то Советский Союз добился бы гораздо большего в своем развитии! — часто говорим мы у себя в Центральном активе.
Мы не позволяем себе бестактных вольностей при обсуждении политических вопросов, как это обычно бывает среди пленных, когда они говорят о политике.
Мы не иронизировали и раньше, когда видели, как кривоногий капитан, спрятавшись за колонной, уплетал вонючий картофельный суп. Мы были лишены всяких бестактных фамильярностей мелкобуржуазного свойства. Это сказывалось положительное влияние Конрада, который хотел, чтобы все открыто обсуждалось на заседаниях актива.
И Эгон Крамер, бывший ассистент, тоже часто повторял:
— Сейчас этот вопрос не стоит, камрад! — когда это было неуместно для соблюдения общей линии.
И тем не менее мы наделали немало ошибок в нашем Центральном активе.
Например, однажды к нам зашел капитан Белоров, который снова стал начальником лейтенанта Михайлова, и начал демонстративно осматриваться в наших помещениях, словно что-то искал. Потом он что-то сказал по-русски нашему переводчику Грегору. Белоров никогда не повышал голоса, а всегда говорил вежливо и тихо. Но когда Грегор перевел нам его слова, это прозвучало очень резко:
— Господин капитан очень удивлен, почему у нас на стенах нет ни одного портрета прогрессивных деятелей. Можно подумать, что здесь нашел пристанище кружок любителей кофе или что это зал казино. Но никому не придет в голову, что здесь сидит Центральный антифашистский актив.
Капитан Белоров очень внимательно следил за выражением наших лиц, когда Грегор переводил нам его слова.
Потом Грегор добавил:
— Господин капитан совсем не требует, чтобы мы обязательно повесили портреты Ленина и Сталина. Но ведь наши соотечественники, такие как Маркс, Энгельс, Пик и Гротеволь, и, разумеется, незабвенный Эрнст Тельман могли бы претендовать на место на стенах комнаты Центрального актива!
А вот в этом капитан Белоров был абсолютно прав, как и во всем остальном. Когда Белоров вышел, все накинулись на нашего художника, который получил хорошенькую взбучку.
— Чудак-человек, как же ты забыл нарисовать портреты для нашего помещения, ведь к нам в Центральный актив заходят столько людей!
— Мы сами виноваты в том, — сказал Эгон Крамер, который и в этом случае подошел к делу диалектически, — что так долго терпели такое положение вещей и ничего не говорили по поводу отсутствия портретов на стенах помещений Центрального актива!
Мы сами никак не могли понять, как же так получилось. А Кристоф Либетраут действительно в один миг нарисовал отличные портреты.
— Это он может, если его как следует разозлить!
Мы все благословили коллективное сотрудничество.
Действительно, в Центральный актив приходило много посетителей.
Во-первых, это были многочисленные военнопленные, которые никак не могли понять, что за замену рваных башмаков отвечал не Центральный, а местный актив, сидевший в комнате с другой стороны от лестницы.
Во-вторых, приходили разочарованные курсанты, которые окончательно истрепали свою хорошую одежду на каком-нибудь строительном объекте. Они не хотели, чтобы о них совсем забыли!
Им следовало говорить, что настоящий антифашист может везде выполнять свой долг, как трудясь в рабочих бригадах, так и выступая в корпусах во время дискуссий по тому или иному вопросу.
— Работа в массах, камрад!
Разумеется, они всегда соглашались с нашими доводами.
— Да, да! — говорили они, но это звучало так: «А нет ли у вас, бога ради, где-нибудь свободного местечка в активе или на худой конец в администрации?!»
