Олег Селянкин - Они стояли насмерть
Вздохнул и сразу насупился. Как же это получается: слух вот-вот вернется, а его куда-то эвакуируют? Да, дело табак. Завезут за тридевять земель, потом свою часть днем с огнем не отыщешь. Нет, нельзя эвакуироваться, нельзя. Что-то надо придумать…
Под вечер в палату вошли санитары, положили Коробова на носилки и понесли к машине. Он лежал спокойно. Только на секунду в глазах его, когда он смотрел на Ковалевскую, мелькнула искорка смеха. Ольга подошла к Коробову и пожала ему руку. Коробов подмигнул ей. Или это только показалось Ольге?
Наконец погрузили всех раненых, сестра забралась в кузов, и машина тронулась. Коробов поморщился словно от приступа внезапной боли. Прошло еще несколько минут — он застонал. Сестра нагнулась над ним, что-то сказала. В это время машину качнуло, и Коробов закричал, закричал дико, страшно. Сестра забарабанила кулаками по кабине. Машина остановилась. Теперь над Коробовым склонились и врач и шофер. Все они что-то говорили, а Коробов знай себе кричал. Вокруг машины стали собираться солдаты. Они о чем-то спорили с врачом, гневно сверкая глазами и сжимая кулаки.
И врач сдался: Коробова вынули из кузова, осторожно спустили на землю. Он покричал еще немного, потом затих, будто в изнеможении, закрыл глаза.
Чуть покачиваются носилки. Рядом с ними идет сестра и смотрит на Коробова. В ее глазах жалость. Коробов закусил нижнюю губу.
Вот и госпиталь. Над носилками склоняются врачи, осторожно ощупывают Коробова, переглядываются, недоумевающе пождамают плечами. А Коробов тихонько стонет. Вдруг врачи расступаются, к носилкам подходит главный врач и поверх очков смотрит на Коробова. Потом он выслушивает врачей и бросает только одно слово:
— Симулянт.
Нет, Коробов не слышал ни голоса главного врача, ни самого слова, но понял его точно. Понял по движению губ, по тому презрению, которое появилось в глазах окружающих людей. Даже Ковалевская теперь смотрела на него как на близкого, но безнадежно потерянного человека.
Коробова унесли в палату, где он и пролежал еще ненеделю. К нему подходили врачи, сестры, но чувствовалось, что, оказывая ему помощь, они выполняли служебный долг, не больше. Коробову было немного обидно, однако он понимал, что виноват сам. Жизнь, конечно, в такой обстановке не радостная, но зато теперь он в свою бригаду попадет. Слух-то ведь с каждым днем становится все лучше и лучше!
Наконец настал день, когда Коробова вызвали к главному врачу. Он спокойно вошел в его палатку, мельком глянул на командиров, сидевших за столом, и доложил:
— Краснофлотец Коробов прибыл по вашему приказанию.
— Симулировал? — спросил главный врач.
— Так точно, симулировал.
Главный врач кивнул головой, словно он и не ждал иного ответа, и опять спросил:
— Не боялся, что под суд отдам?
— Лишь бы в Сталинграде остаться — об этом только и думал.
— Иди. Получи свои документы и в свою часть отправляйся.
— Спасибо, товарищ доктор! — выпалил Коробов, четко повернулся и вышел из палаты. А еще минут через тридцать он бодро шагал по укатанной дороге, шагал к фронту, где дрались товарищи.
Ушел Коробов из палатки, а главный врач сказал:
— Что, товарищи, будем делать в дальнейшем в таких случаях? За последние дни мы все чаще сталкиваемся с подобными фактами. Не хотят солдаты удаляться от Сталинграда!
2Норкин еще лежал на койке, когда в его каюту вошел Никишин. Новый китель с нашивками главстаршины словно прилип к его покатым плечам и выпуклой груди. Два дня назад впервые надел Александр китель, еще не привык к нему и временами трогал ворот, сжимавший шею, пробегал пальцами по пуговицам, рука его по привычке тянулась к матросской бляхе и, не найдя ее, бессильно опускалась.
— Не опоздаем, товарищ капитан-лейтенант? Норкин взглянул на часы и вскочил с койки.
— Пошли, Саша.
На берегу под развесистым тополем они сели на землю.
— Здесь? — спросил Норкин, хотя и сам прекрасно анал, что партийное собрание дивизиона будет именно тут.
— Здесь, — ответил Никишин. — Только нет никого… Может, отменили?
Норкин посмотрел на часы, поднес их к уху. Пятнадцать минут пятого.
— Собрание в пять… Рановато мы пришли, Саша. — Вроде бы нет…
Разговор оборвался. Так и сидели они почти час на обрыве у Волги, смотрели на воду, на землю, но не видели ничего, занятые своими думами. Норкину невольно вспомнился разговор с Ясеневым. Батальонный комиссар вместе с Норкиным всю ночь был на переправе, а утром, после завтрака, и состоялся разговор, который запомнится, вероятно, на всю жизнь.
— У меня к вам просьба, — начал Норкин, старательно разминая пальцами папиросу и не глядя на комиссара. — В партию хочу вступить.
Норкин замолчал и выжидательно посмотрел на Ясенева. Комиссар не отвечал, словно не понимал, к чему Клонил Норкин, и тому пришлось продолжать.
— Вы рекомендацию мне не дадите?
— Для того, чтобы дать рекомендацию, надо хорошо знать человека.
— Значит, не дадите? — спросил Норкин, и от обиды у него даже пересохло в горле.
— Я не сказал нет… Ты хочешь вступить в партию? Хорошее желание… Допустим, что тебя уже приняли. Как ты теперь будешь работать?
— Еще лучше.
— Мало. Разве ты сейчас делаешь не все возможное для разгрома врага?
— Ну, буду примером и вообще…
Долго расспрашивал Ясенев Норкина и в заключение сказал:
— Рекомендацию я тебе дам. Только должен тебе прямо сказать, что до сегодняшнего дня ты несколько узко понимал свои обязанности командира. Нельзя вообще так, а коммунисту и подавно. Ведь не случайно у тебя висят Боевые листки недельной давности? Ты считаешь, что командир — прежде всего командир, организатор боевых действий. И в этом твоя ошибка. Командир — воспитатель. Взыскание — уже последняя мера… Ты, конечно, знаешь о нашей беседе с Чигаревым? Мог я так разговаривать с тобой? Что бы из этого вышло? Поссорились бы, и все. Так ведь? Но характер Чигарева мне был известен, и я воспользовался случаем. Получилось?.. Присматривайся, Михаил, к людям. Помнишь Зайца… То-то. Фашистами он подослан был. Белогвардеец.
Многое узнал Норкин из беседы, иначе стал смотреть на матросов. Раньше он мысленно делил их только на две основные группы. Про одних он говорил: «Ручаюсь, как за самого себя!», а про других — общими фразами: «Дисциплинирован. Службу несет хорошо». Теперь же он стал всматриваться в людей и обнаружил много интересного. Взять хотя бы моториста Жилина. Он пришел на катера в самый разгар Сталинградской битвы. Лет сорока, с большими пролысинами над висками и с задорно вздернутым носом, Жилин подошел прямо к Голованову, стоящему на берегу около причала, — Вы тут начальник, что ли? — спросил Жилин.
— Я, — ответил тот, рассматривая человека в ватнике и стеганых брюках.
— Зачисляйте до себя.
— Как так зачисляйте? Если служить хотите, то обратитесь в военкомат.
— Скажи, пожалуйста, как интересно получается, развел руками человек в ватнике. — Катер мой к тебе определили, а меня в военкомат?
Оказалось, что катер Жилина мобилизовали для нужд флотилии, а команду отправили в распоряжение отдела кадров пароходства.
Без катера мне нет хода домой. Я без него, что мотор без гребного вала. Тарахтеть буду, а все без толку… Уважь, начальник…
Просьбу «уважили», и он стал мотористом на своем катере. Отличительной особенностью Жилина была страсть к философским рассуждениям по любому поводу Однажды вечером, когда матросы сидели на корме катера и прислушивались к гулу пролетевших самолетов, до Норкина донесся неторопливый говорок Жилина:
— Скажи пожалуйста, как все интересно получается, — обращался он к неведомому собеседнику. — Скажем, обыкновенная туча и дождь из нее. Здесь он падает, там падает, а где-то и нет его? Выходит так, что как бы граница дождевая на земле проложена… А ведь смехота получается, для примера скажем, если граница промеж двух домов ляжет. У одной хозяйки все в огороде полито, а другой ведрами воду носить приходится!..
А сколько таких людей в подчинении у Норкина? И у каждого из них свой характер. Разгадал его — меньше ошибок будет.
Сидели Норкин и Никишин на берегу, думая каждый о своем, а вокруг кипела жизнь, шла борьба. Волга настойчиво била волнами в глинистый яр, подтачивая его, и большие куски берега падали в реку, вздымая брызги. В голубом безоблачном небе шли девятки краснозвездных бомбардировщиков и штурмовиков. Вокруг них метались вражеские истребители. Их око видело цель, но подойти к ней они не могли: светлые иглы трассирующих пуль отгоняли фашистских истребителей, заставляя держаться подальше. А на помощь уже спешили советские истребители. Кануло в вечность то время, когда фашисты хозяйничали в воздухе. Теперь им приходилось туговато, и они заметались, отыскивая лазейку. Один из них «вырвался»: он клюнул носом и понесся к земле, оставив на небе черный росчерк дыма…
