Аурел Михале - Тревожные ночи
Дальше я уже не слышал, что он бормотал. Его гневные слова успокоили мои смятенные чувства, и я наконец заснул. Разбудил меня среди ночи лошадиный топот. Всадник остановился на дороге у нашего дома.
— Вы пятая? — услышал я его голос.
— Мы, — ответил часовой у дверей.
Я хотел подойти к окну, но Чионка опередил меня.
— Вас ищет вестовой, — доложил он и, надев фуражку, вышел во двор. Сквозь оставленную им полураскрытую дверь я мог наблюдать все, что там происходило.
— Эх, сколько времени я вас ищу! — с облегчением произнес всадник, соскакивая с коня. — Целых два дня гоняюсь за вами!
Он стал не спеша отряхивать с себя пыль, попутно рассказывая о том, что пришлось увидеть в пути. Сообщил о встрече с нашей колонной пленных, смеясь рассказал о трех чехах, все еще ждавших на шоссе прихода наших частей с заготовленной приветственной речью… Говорил он и с пленным немецким капитаном, который тыкал ему в грудь бумагу, чтобы он не принял его бог весть за кого, тогда как он вел, имея на руках справку румынского командира, своих бойцов в плен… Выпив затем целую флягу воды, вестовой потребовал, чтобы его провели ко мне.
— Говори мне, я передам! — заспорил с ним Чионка.
— Не могу, — не соглашался тот. — У меня пакет. Приказано передать в собственные руки.
Я сел на край постели и, не приводя себя в порядок, приказал ввести вестового. Он вручил мне запечатанный конверт, который я вскрыл тут же, признаюсь, не без тревоги.
Я прочел приказ при свете спички, которую Чионка держал передо мной, и, закончив, невольно бросил взгляд на часы. Нам приказывалось прекратить преследование и идти на соединение с русскими. Их танковая колонна ожидала нас к десяти часам утра в лесу, находящемся всего в восьми километрах от села, где мы сейчас были. Советские части, следуя по другой дороге, обогнали нас и уже вышли к демаркационной линии.
Ясно, что после такого сообщения никто из нас больше не сомкнул глаз. Весть мгновенно долетела и до бойцов, вызвав всеобщее ликование. Я снова улегся на постель, подложив руки под голову. Чионка тоже растянулся на одеяле. Царившая кругом тишина казалась мне теперь легкой, невесомой, как пушинка. Ее не нарушали больше и пленные с соседнего двора; измученные всем пережитым, они притихли. Тихо было и в комнате, где были заперты офицеры, из нее доносился только легкий храп. «Спят, — подумал я. — Хорошо, что им удалось заснуть. Может быть, сон прочистит им мозги!» Незаметно заснул и Чионка. И казалось, что во всем мире бодрствовали только я и часовой, стоявший на страже у дверей… Я обдумывал, что мне предстояло сделать завтра. Теперь я имел возможность выделить несколько человек на конвоирование пленных. А с остальными мы двинемся навстречу передовому советскому отряду… Я ясно представлял себе, как произойдет эта встреча…
Дадим на радостях несколько залпов в воздух. Обнимемся… Обменяем наши сигареты и ром на русские махорку и водку. Посидим рядком, покурим вместе. Побеседуем, помечтаем о том, какова будет жизнь после войны…
Так, витая в грезах, я не услышал, как начался шум в соседней комнате. Когда я очнулся, оттуда неслись вопли и стоны. Кто-то отчаянно дубасил кулаками в дверь, взывая ко мне:
— Herr Offizier! Herr Offizier! [22]
Затем раздалось четыре выстрела. Пятая пуля пробила дверь и ударилась о стену надо мной.
Чионка вскочил и нажал плечом на дверь. Она раскрылась, громко хлопнув створкой о стену. Из темного ее провала выскочил, крича, обезумевший от страха молоденький офицерик. Споткнувшись о порог, он, как мяч, покатился к ногам отступившего Чионки. За ним с пистолетом в руке гнался, как разъяренный зверь, заморыш майор. Чионка ударил его прикладом автомата в грудь, и он, охнув и обмякнув, как тряпка, рухнул на пол у стены. Я тоже вскочил с постели и хотел броситься в комнату пленных, но офицерик, который подполз к кровати, уцепился за мои ноги и не дал мне сдвинуться с места.
— Господин офицер, — молил он. — Спасите. Не оставляйте меня… Я хочу жить!
Чионка, откинув ногой качающуюся дверь, бросился в комнату пленных, дав предварительно очередь в потолок. В это время вбежали со двора бойцы. Я приказал им следовать за связным, а сам, с трудом оторвав руки офицерика от своих ног и отбросив его к кровати, кинулся к майору, который начал шевелиться, и выхватил пистолет у него из руки.
В соседней комнате на мгновение вспыхнул огонек спички и сразу погас. В дверях показался Чионка. Лицо у него было землистое, он дрожал как в лихорадке.
— Ах ты поганец! Бешеный пес! — накинулся он на майора и стал бить его кулаками, топтать ногами.
— Ты что, рехнулся? — схватил я его за грудь, боясь, что он искалечит немца.
Но Чионка вырвался из моих рук и снова бросился на заморыша.
— Тьфу! Чертов ублюдок! — плюнул он наконец и, сжав кулаками виски, с трудом выдавил из себя, все еще продолжая дрожать: — Зверь! Он их застрелил! Всех застрелил!
Когда я вошел в комнату немцев, только один из них еще дышал, борясь со смертью. Вся его грудь была залита кровью. Часовой поднес зажженную спичку к его лицу, и я увидел его глаза — они уже начали мутнеть. Остальные три офицера были убиты наповал — пули пробили им головы. Комната вдруг закружилась у меня перед глазами, я задыхался и, выбежав во двор, без сил опустился на каменную ступеньку лестницы.
Так, с поникшей головой, закрыв лицо руками, почти теряя сознание, просидел я не знаю сколько времени.
Очнулся я окончательно, когда уже стало светать. Возле неподвижно стоял часовой, на полу спал, свернувшись в клубок, подросток-офицер. Восток разгорался все ярче, всходило солнце и вдруг осветило все кругом сияющим победным светом.
— Что с майором? — спросил я.
— Здесь он, господин младший лейтенант! — ответил мне из комнаты связной.
— Чионка, — приказал я, дрожа всем телом. — Запри его в комнату с убитыми. Иди на двор, собери пленных, расскажи им все.
Чионка отправился выполнять приказ. Вот треснула захлопнувшаяся дверь, щелкнул в замке ключ, прозвучали шаги на дворе, на улице. Я снова закрыл лицо руками. Я чувствовал себя опустошенным, обессиленным… Проклятый майор не выходил у меня из головы. Я буду судить мерзавца перед его солдатами… И расстреляю. Расстреляю тут же перед ними!
В это мгновение офицерик проснулся и повернул голову ко мне. В это сияющее раннее утро его лицо казалось особенно юным.
— Сколько тебе лет? — спросил я его.
— Семнадцать, — ответил он дрогнувшим голосом и с грустью добавил: — В этом году я перешел бы в последний класс.
Я не мог удержаться и погладил его мягкие шелковистые волосы. Юноша, осмелев, посмотрел на меня доверчиво своими чистыми голубыми глазами.
— Знаете, — прошептал он, — не один майор виноват. И убитые виноваты… Они вместе решили, чтобы он застрелил их…
Я жестом попросил его замолчать, снова почувствовав отвращение… Позднее я спросил его:
— Почему скрыл майор от бойцов приказ о капитуляции?
— Он хотел перейти с отрядом демаркационную линию… В американскою зону, — ответил он.
Вскоре пришел Чионка и доложил, что пленные собрались во дворе. Я встал, оправил на себе одежду, велел ему принести фуражку и ремень и спустился во двор. Офицерик тоже поднялся и покорно двинулся за мной. Только сейчас заметил я, что он ранен — одна рука у него была на перевязи.
— Приведи майора, — коротко бросил я Чионке.
Пленные ждали меня, построившись в каре, как всегда, безукоризненно четко. Царила глубокая тишина. Весть о злодеянии майора еще сильнее омрачила их лица — они казались землистыми. Солдаты стояли выпрямившись, подтянутые, стараясь выглядеть бодрыми, но во всем их облике чувствовалась усталость и изможденность.
Собрались во дворе и мои бойцы, девятнадцать человек, — все, что осталось от моей роты, с которой отправился я на войну. А за ними кони грызли удила и нетерпеливо перебирали ногами, готовые в путь…
У ворот толпились крестьяне — мужчины, женщины, дети. Некоторые из них взобрались на стену.
Я смотрел на пленных, на их запавшие, серые лица, в их глаза, глядевшие на меня из-под темных стальных касок хмуро и печально. «О чем они сейчас думают?» — мелькнула мысль. Но в это мгновение я услышал за своей спиной торопливые шаги. Ко мне спешил Чионка, один. Он был бледен, руки у него тряслись.
— Он повесился, господин младший лейтенант, — выпалил он испуганно. — На ремне… Привязал к дверной щеколде…
Меня как будто даже не удивило его сообщение, словно я заранее знал, что у этого страшного майора должен был быть страшный конец. Меня начинало тошнить при одной мысли о нем. На мгновение я его увидел висящим на щеколде, с поджатыми ногами, чтобы они не касались пола… Но тут же усилием воли я отогнал от себя видение, и, странная вещь, — с моей души словно свалилась какая-то тяжесть. Я вдруг почувствовал себя сильным, радостным, окрыленным…
