Аурел Михале - Тревожные ночи
— Почему вы вывели из строя оружие? — крикнул я, взбешенный, и, натянув поводья, врезался с конем в их ряды.
— Пулеметы к бою! — приказал я бойцам.
И мгновение спустя вся эта толпа почти в двести человек стояла, дрожа от страха, перед дулами восьми пулеметов.
У меня не было, конечно, намерения стрелять в пленных. Я хотел только запугать их. А главное, у меня возникла идея — и этот маневр должен был помочь мне осуществить ее. Я велел дать несколько очередей в воздух. Затем, знаком приказав прекратить стрельбу, крикнул яростно:
— В две минуты построиться в колонну… Исполнять!
Не через две, но через пять минут колонна в безупречном порядке стояла, построившись, на середине шоссе, как на учебном плацу. «Прекрасно, — подумал я. — Этому вас обучили на славу». Я проехал на коне вдоль колонны, стараясь придать себе по возможности грозный вид. Передвинул всех офицеров в передние ряды и приказал пленным бросить на дорогу оставшееся оружие. Были брошены несколько пистолетов и запасных обойм. Я знаком приказал Чионке подобрать их. Фельдфебель, возглавлявший делегацию, передал ему еще две припрятанные гранаты.
Теперь надо было выполнить то, что я задумал. Я приказал выйти ко мне старшему по чину офицеру. Из колонны выступил маленького роста белобрысый капитан с круглыми глазами цвета конопляного семени… Сойдя с коня, я знаком приказал ему перейти вместе со мною канаву. Остановившись по другую ее сторону на линии колонны, я с безразличным видом стал играть своим пистолетом, бросая время от времени на своего спутника хмурые взгляды исподлобья… Когда я решил, что атмосфера достаточно накалена, я спросил, сверля капитана взглядом:
— Вам известно, что немецкая армия безоговорочно капитулировала и что все оружие является нашими военными трофеями?
— Известно.
— Так как же вы смели допустить его порчу?
— Я подумал, что так будет лучше, — ответил он убежденно. — Я это сделал, чтобы устранить возможность нежелательных инцидентов, которые могли стоить жизни моим солдатам…
«Так, так, — сказал я себе. — Прекрасно. Ты как раз подходящий для меня человек…»
— Значит, вам дорога жизнь ваших солдат? — спросил я.
— Конечно, — прошептал он. — Мы всю войну прошли вместе…
Я сунул пистолет в кобуру и приказал ему:
— Выньте карту. Раскройте. Найдите дорогу, на которой мы сейчас находимся. Так, хорошо, — одобрил я, когда он мне указал соответствующее место на ней. — Примите команду над колонной и отправитесь в этом направлении навстречу нашим частям. Исполняйте!
Немец вздохнул с облегчением, козырнул и уже собрался перепрыгнуть через канаву, как вдруг остановился в замешательстве и двинулся нерешительно обратно ко мне.
— А если я встречу кого-нибудь, господин младший лейтенант? — спросил он. — Ведь у меня нет ничего на руках, никакого документа!
— Вам нужна справка? — понял я его.
— Да, да, — закивал он головой, оживившись.
Что было мне делать? Я вынул из планшета бумагу и коротко набросал: «Военнопленному, капитану Герману Шульце, поручается вести колонну обезоруженных немецких солдат и офицеров в количестве ста семидесяти пяти человек до встречи с румынскими или советскими частями». Подписал, поставил дату, час выхода и вручил капитану. Довольный, он снова козырнул и четким шагом направился к колонне, застывшей на шоссе в ожидании его. Остановился перед ней в безукоризненной позиции и четко по-немецки скомандовал: «Смирно! Налево! Вперед! Марш!»
Солдаты вздрогнули, как наэлектризованные. Мне же стало вдруг так противно, что я невольно закрыл глаза. Дальнейшее я воспринимал уже только по слуху: «Штрам-шхрам», — поворот на месте… «Рап-рап-рап!» — четкие размеренные шаги… Они удаляются, становятся глуше. Когда я снова открыл глаза, колонна была уже далеко. Я почувствовал внезапное головокружение и нащупал рукою уздечку, чтобы было на что опереться…
На третий день мы все еще рысью мчались по шоссе, нагоняя немцев. Настроение по-прежнему было бодрое. Мы хорошо выспались ночью в амбаре какой-то покинутой фермы. Наши кони тоже там отдохнули, и корма для них нашлось вдосталь. За ночь нас никто не потревожил. Под утро ко мне привели хозяина фермы, всю ночь вертевшегося вокруг своей усадьбы с четырьмя псами. Он сбежал из дому под вечер, когда увидел удиравших по шоссе немцев на танках и автомашинах.
— У них не было бензина… Половина танков и машин шла на буксире. Едва тащились… — объяснял нам чех на ломаном немецком языке.
Я был убежден, что мы нагнали наконец те первые немецкие колонны, которые оставили позиции в ночь с 8 на 9 мая, после приказа о прекращении огня, и что за ними больше никого не было. Быть может, только штабным офицерам удалось перейти границу Чехословакии; быть может, на своих легких быстроходных машинах они добрались уже сейчас до Западной Германии, чтобы продолжать борьбу. А позади них отдельные разрозненные части, сбитые с толку, перепуганные падением Гитлера, пытаются продлить этот мучительный позорный конец. Я опасался, что некоторые из офицеров попытаются сопротивляться… Поэтому мы двигались сейчас очень осторожно, не отрываясь далеко от своего дозора.
Небо было ясное и чистое. Ослепительно сияло солнце. Шоссе, ровное и гладкое, как ладонь, постепенно поднималось, так что можно было видеть далеко вперед. Вдали горизонт был темен от дымчатых гор. Земля, зеленевшая первыми нежными всходами, казалась молодой и нарядной. Капельки росы сверкали на травинках, как алмазы. Воздух напоен был весенним благоуханием.
— У нас в эту пору жаворонки взлетают над полями, — прошептал Чионка словно про себя.
Я ехал во главе отряда, пристально всматриваясь в даль. Шоссе неожиданно вплотную подступило к реке, стремительно несущей по камням свои пенистые воды. Слева пробитое рекой ущелье делалось все глубже. Справа круто вздымалась отвесная стена горы, покрытая мелким скудным кустарником, который только и мог расти на этой красной и высохшей почве. Время от времени на поворотах сверкала внизу темная, блестящая поверхность реки. От нее поднимался к нам наверх легкий прохладный ветерок.
— Здесь они, наверное, оставили и танки! — прошептал Чионка, нарушая тишину этих диких мест.
Мы перешли на шаг. Лошади устали, крупы их блестели от пота. От них поднимался легкий пар, распространяя вокруг острый едкий запах. Дозор уже несколько раз давал нам сигнал остановиться. Мы с Чионкой сошли с коней и, оставив их на попечение бойцов, стали крадучись пробираться сквозь придорожный кустарник. Дойдя до наших дозорных, мы с изумлением остановились перед открывшейся нашим глазам картиной. Шоссе в этом месте, следуя течению реки, делало широкую петлю, огибая ущелье. Немцы, которые, очевидно, не в состоянии были дальше гнать свои танки, сошли здесь с них и пустили их напрямик в пропасть. То же они проделали и с машинами, которые, исковерканные и опрокинутые, лежали теперь в воде. Мои опасения оправдывались — так могли действовать только наиболее озлобленные, закоренелые враги, те, кто крушили и уничтожали все на своем пути. И в то же время так могли действовать только враги организованные, потому что осуществить такое разрушение можно было только по приказу.
Некоторое время мы с дозорными, притаившись в колючем кустарнике и держа под наблюдением дорогу, прислушивались. Глубокая тишина царила вокруг. Только непрерывно и приглушенно шумела на дне ущелья река. Я дал приказ дозору следовать вперед, а Чионку послал за бойцами.
«Немцы сейчас идут пешком, — размышлял я, сидя укрывшись в кустарнике. — Значит, если они прошли здесь под вечер, мы должны их догнать сегодня».
Когда подошли бойцы, я вскочил на коня и повел колонну рысью. Однако некоторое время спустя мы снова вынуждены были остановиться. Шоссе вбегало на мост, переброшенный через пропасть. Здесь мы опять увидели по обе стороны дороги сброшенные в канавы и под откос разбитые танкетки и автомашины, множество поломанных повозок, разнообразное оружие, ящики с боеприпасами… Но само шоссе было свободно и бежало серой суживающейся лентой к мосту с гранитным парапетом.
У въезда на мост мы наткнулись на немца, который лежал поперек дороги, загораживая собою путь. Я стал медленно приближаться к нему, держа палец на спусковом крючке. Но немец не шелохнулся — он крепко спал. Вздрогнул он, только когда топот коня раздался почти у самого его уха. Он вскочил с пистолетом в руке и крикнул осипшим голосом, как человек, долго кричавший на воздухе: «Halt!» [21]. Затем сделал попытку подойти ко мне, но пошатнулся и едва не упал: немец был мертвецки пьян. Ноги у него заплетались, его качало из стороны в сторону. Наконец, с трудом обретя равновесие, он двинулся ко мне нетвердыми шагами и остановился, широко расставив ноги, держа в одной руке пистолет, а в другой бутылку с ромом.
