Коллектив авторов - Свет Победы

Уходят совсем ветераны,
Редеют седые ряды…
Болят не телесные раны –
Болит у них сердце в груди.

Болит, а точнее – болеет
За все, что случилось в стране…
В окошке закат пламенеет,
Как зарево битв на войне.

Рассвета уже не успеют
Дождаться они, но стоят…
За ними Москва – разумеют,
Одесса, Смоленск, Ленинград.

За ними – седой Севастополь,
За ними – стальной Сталинград…

Стоит ветеран, словно тополь,
А пули летят и – летят!

Мы за хлебом занимали очередь с вечера.
Все старухи да мы, дети малые.
Я узнал тогда, что звезды не вечные,
И еще узнал, какие зори алые.
Я прошел насквозь те ночи холодные,
Где луга в росе – гигантские простыни.
Если б не были в те дни мы голодные,
Эти ночи были просто бы проспаны.

У старух такие личики сморщенные.
Разговоры полушепотом, жуткие.
Как метались они в криках «Смена очереди!»,
Обучали нас выносливости сутками!
Угощали нас заквашенной пахтою,
Обижались, если пахту не брали мы…

А мы окурки смолили украдкою
И в пристенок играли медалями!
И… дрались – кулаками, не камнями.
В ранки сыпали глину целебную…

И росли мы нормальными парнями,
И влюблялись в Россию бесхлебную.

Нелегко нам живется на свете.
Но крепись и мужайся, мой брат!
Мы же послевоенные дети –
Дети славных отважных солдат.

Мы заветы отцов не забыли –
Неразрывна с Отечеством связь.
И не сказки – суровые были
Мы читали, отцами гордясь.

Это непобедимое племя
Будем славить и ныне и впредь.
И глухое, жестокое время
Нашу память не сможет стереть.

С нами наши отцы, наши деды.
Нам не страшен любой ураган!
И священное знамя Победы
Растоптать не позволим врагам.

Жесткий кипрей на сизом кургане.
Желтое солнце пронзительно греет.
Черная птица ходит кругами.
Пыль над дорогою в воздухе реет.

Кажется мне, мы играем в индейцев,
В горькой полыни сижу я в засаде.
Только от солнца некуда деться,
Некуда деться от звона цикады.

Я наблюдаю за черною птицей –
Черная птица ходит кругами.
Мне это снится или не снится?
Может, все это было не с нами?

Черная птица солнце закрыла
Острыми крыльями, как облаками.
Копоть и пепел в сторону Крыма
Ветер июльский несет над полями.

Над головой моей небо дробится,
И осыпается цвет бересклета –
Это пикирует черная птица
В год сорок первый российского лета.

Трассирует ночное небо
Мильоном звезд над головой.
И пахнет степь горелым хлебом
И свежескошенной травой.

Колесами стучит теплушка,
Состав уходит на восток.
А я жалею об игрушках,
О мишке плюшевом без ног.

Хоть от свечи не много света,
Читает бабка из угла
О том, как девочка Козетта
В красивой Франции жила.

И мы минут пятнадцать едем,
А после три часа стоим.
Приглядываюсь я к соседям,
Притихшим сверстникам своим.

И вижу: в кофточку одета,
В больших солдатских сапогах,
Сидит ожившая Козетта
С огромной куклою в руках.

Не знаю, мало или много
Еще читать бы нам могли, –
Я помню только крик «Тревога!»
И тело теплое земли.

Потом неведомая сила
Нас между взрывов и огней
Так в насыпь мягкую вдавила,
Что нам хотелось слиться с ней.

Еще я помню: из кювета
Глазами как осенний лед
Смотрела мертвая Козетта
На уходящий самолет.

Заросли лебедою воронки,
По весне снятся легкие сны.
Но хранятся в домах похоронки
На солдат, не пришедших с войны.

Хоть сирены давно отзвучали,
Но былое нахлынет опять.
И протяжно вздыхают ночами
И вдова, и солдатская мать.

Жизнь сложилась не очень-то сладко:
И Победу встречали не все,
И суровое слово «солдатка»
Было познано в полной красе.

Та – вдова, та – жена инвалида,
Дети малые – в доме одна.
Не согнула их боль и обида,
Не сломила их силу война.

Как могли помогали друг другу,
Жили просто, без лишних затей.
Одолели и боль, и разруху,
Поднимая страну и детей.

Мужикам было все-таки проще:
В День Победы медали на грудь –
И за городом в солнечной роще
На природе друзей помянуть.

Вспомнив прошлое, спев и поспоря,
Отрешиться от мелких забот.
А потом – кто на шахту, кто в море —
Разойтись и не видеться год.

Грозы падают, пенятся реки.
Пар валит от нагретой земли…
А по миру все ходят калеки,
В грудь планеты стучат костыли.

Где же, где та телега,
Что спасла мою быль?
Зимы ль скрыли под снегом,
Вся ль рассыпалась в пыль?..

Под оставленным Курском
Бомбы с воем рвались.
Путь кровавился узкий.
Ох ты, детская жизнь!

Сброшен вмиг неба полог
На тележный обоз.
Целил в детку осколок
Меж скрипучих колес.

Промахнулся визгливый:
Не в телеге – под ней
Средь пеленок из глины
Тлел во мне непугливо
Жар сегодняшних дней…

Небо ходит всех выше,
Скинув страшную тьму.
Сквозь тележную крышу
Проросла я к нему.

Сердце защемило, застучало –
Музыка вдруг близко зазвучала,
С детских лет мне самая родная.
Слушала, от счастья замирая…
Босоногой девочкой бежала
За оркестром – марш тогда играл он.
Что есть мочи я за ним летела,
Каждою кровинкою звенела.
Не пришла в село мое молва,
Что у марша есть еще слова:
Как славянка крепко полюбила
И потом его не позабыла.
Выросли со мной мои заботы,
Но как только заиграет кто-то
Марш любимый – в детство возвращаюсь
И прощаюсь с ним не напрощаюсь…

Я не знала тогда, что отец – ветеран,
Воевал в Сталинграде, дошел до Берлина,
Что в душе носит боль затянувшихся ран…
Было мне от рождения три с половиной.

Я пугалась теней, что таились в углах,
А войны не боялась на детской картинке.
Только знала одно: свет в отцовских глазах
Был теплей и светлей огонька в керосинке.

А в домашней печурке резвился огонь,
И в воде быстро таяли звонкие льдинки.
Улыбался отец, и родная ладонь
Отгоняла мой страх, вытирала слезинки.

«Нет земли за рекой!» – все кричит комиссар.
Снова падает он, батальон поднимая.
Мы у Волги все держим кровавый удар –
И еще далеко до победного мая…
И в дыму, разрываясь, грохочет броня,
Над телами по полю кружит черный ворон.
То ли сон, то ли быль – вьются змеи огня,
Ненавистный в ночи поднимается ворог…

И что ни расскажу – все будет мало
О скромном, удивительном отце.
Все русское любил… Взгрустнет, бывало…
И светится улыбка на лице…
В беседе дорожил правдивым словом,
И предо мной вставал победный стяг –
Удержанный на поле Куликовом
И поднятый на свергнутый Рейхстаг!

Мужья лежать остались в братских
Могилах, свой исполнив долг,
И вдовы, бывшие солдатки,
Украдкой плакали в подол.
Земля – горушки да овражки…
И бабам после майских гроз
В одной с коровами упряжке
Пахать в ту пору привелось.

У многих ватники в заплатах…
Еда – нередко хлеб да квас.
Тогда ни сеялок, ни жаток
В помине не было у нас.
В свои семь лет и я не глядя
Дуранду грыз, жевал кипрей…
И пусть мне скажут: сбрендил дядя.
Но я светлей не помню дней.

Еще в тумане отдаленный холм
И не сверкает небо над лесами,
А мать, разбуженная петухом,
Лежит уже с открытыми глазами.
Обдумывает, чем займется днем,
Какую сварит для семьи похлебку…
Чуть рассвело – уже бренчит ведром,
Ножом лучину щиплет на растопку.

В соседней деревеньке в этот час
Еще в постели Шура-почтальонка.
Еще беда не отыскала нас –
Еще в дороге где-то похоронка.

А ведь меня могло не быть…
Осколок выше и правее.
Но мой отец живых живее
И снова учится ходить.
А ведь меня могло не быть:
Случайный выстрел часового…
Но мать и до сих пор здорова.
Едва ль их судьбы повторить
Мне доведется, думал я…
Давно отец и мать в могиле,
А я живу, и не убили.
Да обойдет судьба сия!

Сирень стоит в желтеющем цвету,
Прижавшись веткой к старому кресту.
Когда-то деревенька здесь была,
Да в сорок третьем сожжена дотла.
И пепелище поросло травой,
И новый лес шумит над головой,
Молчит, скупые повести храня.
Деревня… Гарь… Здесь все – моя родня.

Мы из города уедем под кров
Душу лечащей лесной тишины.
Ну и здесь напомнит грохот войны
Из-под наших ног брусничная кровь.
А луна бледна, как цинковый гроб.
И боимся мы своих же шагов…
Да очистится страна от врагов,
Да избавится земля от хвороб!

На станции с названьем странным Мга,
Затмив свеченье желтых фонарей,
Над миром сонным нависала мгла,
Река струилась в сонном серебре.
Луна взошла, ленива и кругла.
Какая ночь! Откуда быть беде?!
Когда же лунно пожелтела мгла,
Сползла безмолвно к медленной воде,
Тогда уснуло все: от высоты
Ночных небес и до речного дна…
Но ветра вздох поймавшие листы
Сквозь сон прошелестели вдруг: «Война…»
На станции с названьем странным Мга…

Мы – дети убитых на фронте отцов,
Убитых на самой жестокой войне.
И нам не свести ни начал ни концов –
По чьей они гибли коварной вине…

За что им досталась такая судьбина –
Об этом не скажет вовеки никто.
А правда жестока, остра и глубинна –
Но славен военный победный итог!

За ними – их доблесть. Победа – за ними.
И Суд Высочайший – у них,
На обелисках оставивших имя
И в землях зарытых своих и чужих…

Священную память о них огорчить
Не смеем мы, сироты фронтовиков,
И внуков и правнуков будем учить
На подвиге их мы во веки веков!

Играли, дрались, разбирали ворота,
Чтоб строить плоты. Жгли костры на реке.
Мой первый учитель командовал ротой
В штрафном батальоне на Курской дуге.

Он был скуп на ласку. Жил в школьной квартире.
Он верил, что нужен советской стране.
Как русский апостол, в парадном мундире
Верховный висел у него на стене.

Тянуло войною из-за горизонта,
Но люди устали от прежней войны.
Мы дети солдат, возвратившихся с фронта,
Мы поздние дети великой страны.

Идеи, иллюзии… Пьяный наместник
Нас предал. Теперь все друг другу враги.
Забыты страною победные песни.
Учитель в могиле. А мы – штрафники.

Разбитый дот. Осколочный металл.
Война давно ржавеет в катакомбах.
Вслепую здесь похоронил обвал
В корнях берез невзорванную бомбу.
А соловьи поют. Земля в цвету.
Среди травы разбросаны ромашки.
Березы атакуют высоту,
Как моряки в разорванных тельняшках.

Не выветрился дым от самокрутки
На фотке, что висела на стене,
Где был заснят старлей в танкистской куртке,
Свой табачок тянувший на войне.

Дым тихо улетал в окно домишки
В краю, где он рожден был скобарем,
Откуда и ушел, почти мальчишка,
В училище за первым кубарем!

И молвил дед Иван, могутный, древний,
С лицом в морщинах, что дубовый срез:
– Степана уважала вся деревня,
Был справный малец, да попал под Брест!..

И фото переслал домой с письмишком,
Что, мол, воюет в танковых частях,
Что меж боев случилась передышка
И написать решил на радостях!

Что крепче нет брони, чем в наших танках,
Что экипаж и дружен, и умел.
Передавал привет соседской Таньке
Да младшим слушаться отца велел!

Писал, что бить фашистов не устал он,
Что отступленье временно, и будет им,
Ведь сам Главком, ведь сам товарищ Сталин
На всю страну сказал: «Мы победим!»

Что поподробнее напишет скоро…
И тут меня как пулей обожгло,
Так дед взглянул пронзительно и скорбно:
– Пятнадцать лет письмо до дома шло!

И что-то было в этом взгляде странном,
Коль разом помутнел в стаканах спирт…
Так пусть же будет пухом для Степана
Землица, под которою он спит!

Старик смахнул слезинку с подбородка,
Рукою рубанул по топчану:
– И младшенькие, два моих погодка,
Ушли в сорок четвертом на войну!

И оба сгинули в германском крае…
Да что возьмешь с хмельного дурачка?
Скотина-то непоена в сарае,
Ужо задаст мне нонече дочка…

Лей, батя, лей в граненые стаканы,
По самый край их искупав в вине,
За старшенького твоего Степана
На той Отечественной на войне!

И не возьмет нас никакая водка,
И никаких не хватит нам скорбей,
Чтоб помянуть меньших твоих погодков
И всех на той Великой – скобарей!

В войну игравшие мальчишки –
Мы просто бредили войной.
В своем брезентовом пальтишке
Я был не самый заводной.

Я заводным прослыл позднее.
Хватало – и с лихвой – в те дни
Постарше, и поозорнее,
И посмышленей ребятни.

Из крови, из огня и стали
Победный выкован венец.
Ах, как мы ждали, как мечтали,
Что вот он явится – отец!

Что он вернется в самом деле:
Погоны, ордена – герой…
В сгоревшем танке мы сидели
В заросшей яме под горой.

Мы шли в солдатские траншеи,
Шли за околицу, в луга.
Там, вытянув цыплячьи шеи,
В штыки бросались на врага.

Бросались то есть друг на друга
На героической волне.
И было туго, было туго
Не раз несдавшемуся мне.

Зато росла в груди бравада.
Ведь я в атаке до конца
Стоял за Родину как надо.
И за отца. И за отца…

Янки врут до безобразия,
Но не попадусь к ним в сети я…
Будь свободною, Абхазия!
Славься, Южная Осетия!

Его приветил снова Кремль Московский.
За древнею стеною – пир горой.
«Про Сталина, какой он был плохой,
Прошу вас очерк напечатать броский».

«Товарищ Сталин для меня – святой!»1 –
Хрущеву молвил маршал Рокоссовский…
И вскоре лысый лицемер кремлевский
Отправил полководца на покой…

Приспособленцы города и мира!
Какой пример красноречивый вам!
Он отлучен от славы и от пира,

Но завещал двуногим флюгерам
Не лаять на вчерашнего кумира
И не рычать на опустевший храм.

Когда отступали,
Дома и людей
Фашисты сжигали
В деревне моей.

Сельчан загоняли
Штыками в сарай,
Его поджигали…
И все… Погибай!..

Насытившись болью,
Ушли палачи.
И зарево кровью
Алело в ночи…

Стоит пред глазами
Деревня моя,
Где реки – слезами,
Где море огня.

Не балован отеческою лаской –
Нам детство без отцов дала война –
Ел черствый хлеб, не увлекался сказкой,
Сиротством нахлебался ты сполна.

Ты спал в мешке, из одеяла сшитом,
Который за плечами мать несла,
Жил в шалаше лесном, ветвями крытом,
Когда зима метелями мела.

А помнишь, что обжитую стоянку
Сменили вдруг, чтоб замести следы?
Прошли болото топкое, делянку,
И ты молчишь, хоть сутки без еды.

Пил из болота черпанную воду,
Что пахла гнилью, плесенью и мхом.
В мороз и в дождь – в любую непогоду –
Не знал ты, что такое теплый дом…

Но вынес все, дождался ты Победы
Назло врагам, наперекор судьбе.
Живи теперь, коль позади все беды, –
Вся эта жизнь принадлежит тебе.