Алексей Котов - Лебединая охота
– А что, не уйдет, по-твоему, татарва? – спросил Андрей.
– Не уйдет… – глухо и нехотя ответил Гридя. – Не за этим они сюда пришли, не коней попасти.
– Что ж ты там, на стене, хорохорился?
– Время такое. Когда волки вокруг, каким бы не был, поневоле к своему стаду прибиваться нужно.
– И мычать научился как надо?
– Молчать не люблю.
Андрей принялся растирать пятерней колено. Досталось и ему осколком татарского камня из катапульты, но двумя неделями раньше. Ушиб все еще давал о себе знать тупой, ноющей болью.
Андрей взглянул на притихшего Гридю. Нет, совсем не из-за своей говорливости храбрился Гридя перед Данилой и его братьями. Просто не любили его в Козельске за взбалмошный, неровный нрав, вот и решил он показать всем мужской характер.
А жизнь Гриди, с самого ее начала, получилась витиеватой, как тропинка с крутого бережка. В шестнадцать лет сбежал он из дома Новгород с купцами, а через три года вернулся со скоморохами. Где свадьба или праздник – Гридя там. «Эх, жизнь весела, открывай ворота!..» Десять лет напропалую гулял, пил и скоморошествовал парень, за что и бывал бит неоднократно. Иногда пропадал из города, но всегда возвращался, и все начиналось сначала. Выпив, Гридя терял чувство меры. Он мог запросто разозлиться на ответную шутку, хотя его собственные остроты и прибаутки скромными никогда не были и тогда лез в драку. Несколько раз Андрей подбирал избитого Гридю на улице и вел к себе… Тот молча отлеживался пару дней и уходил не благодаря. А пять лет назад прибился Гридя к вдове пономаря – маленькой, невзрачной и бездетной бабенке. Все думали, опять шалит парень, но нет… Глядь, повеселела неказистая Арина и даже глазки у нее заблестели. Через год родила она девочку, а еще через два – мальчика. Гридя изменился мало, все так же скоморошествовал, исчезал когда ему вздумается, но Арину не забывал. Детей любил – это все видели – да и жену не обижал даже когда приходил домой пьяным донельзя. Жили бедно – не много принесет домой скоморох – а когда припирала нужда, Гридя шел к своему двоюродному брату Стояну – богатому купцу. Делал, что давали и получал так же. Стоян иногда посмеивался над братом, мол, что же ты ни одной свадьбы не пропускаешь, а свою так и не сыграл? Гридя отмалчивался, предпочитая не ссориться, но в отместку мог бросить любую порученную ему работу, если где-то начинали звучать «Жалейка» сопелки, «Волынка» волынки и «Бубен» бубна. Стоян ругался и кричал что больше никогда не примет назад «шута горохового», но прощал…
Гридя отвел глаза от церкви и усмехнулся:
– Слышь, Андрей, вчера старый татарин к стене приходил, сына выпрашивал. Золото обещал.
– Врешь? – слабо улыбнулся Андрей.
– Нет. Говорит, последний был сын. Говорит, отдайте, мол, мертвый он вам ни к чему. Умом тронулся старик. Руки вверх тянет, а на ладонях – вроде действительно монеты, – Гридя потемнел лицом. Он долго молчал, а потом сказал: – Слышь, Андрей… Стоян погреб роет. Особенный какой-то. Город сгорит, а он, видно, отсидеться в норе всей семьей решил.
– Татары и в погребе найдут.
– Я тебе говорю, что не простой это погреб. Стоян даже отдушину не в колодец вывел, а куда-то еще. Десятую неделю, как крот роет, еще до прихода татар за него принялся. Такой погреб сам черт не отыщет, не то, что татары. А они уйдут – можно на Север податься.
– Тебя-то пустит в свой ковчег?
– Я не о себе его просил, – Гридя наклонился к уху Андрея и жарко зашептал. – Я про Стояна такое знаю, что если скажу, его Данила на кол посадит. Темная душа у Стояна, хоть он свой лоб даже на воронье над колокольней крестит. Я ему так и сказал, мол, если моих детей не возьмешь, тебя не татарва, а свои кончат. О жене не просил… Не выживет без меня Аринка, слаба она. Ты тоже, Андрей… О своих ребятишках ему скажи. Пусть берет, там, в схороне, дети много места не займут.
Андрей рванул голову в сторону от горячих губ.
– А потом что?.. Даже если возьмет Стоян чужих детей, то почему после татарам или другим не продаст, чтобы свою шкуру спасти?
– Да я его… – со злобой начал Гридя.
– Не будет тебя, если город татары возьмут, – оборвал Андрей.
– Не веришь, значит?
– Во что?.. – Андрей встал. – Пошли. Засиделись уже.
Гридя снова подставил Андрею плечо. Шли молча, Гридя тяжело и прерывисто дышал, как после драки. Произнесенные им шепотом несколько слов были невнятны и глухи.
– Я Стояна Богом поклясться заставлю! – наконец уже громче выдавил Гридя. – Богом!..
– И кто тебе поможет: Бог или Стоян?
Свернули за угол. Андрей с тоской смотрел на свой дом в конце кривой улочки и пошел медленнее.
– Ты иди… Теперь я сам, – сказал он Гриде.
Гридя остановился. Рассматривая землю под ногами и кривя губы, он тихо сказал:
– Я всегда жизнь любил. Не так как все – по шалому любил. Для меня скука – хуже веревки или омута. А теперь… Я не смерти боюсь, понимаешь? На тот свет пойду – с собой обязательно охапку татарвы прихвачу. Все равно мне в аду гореть, вот пусть меня черти на этом «хворосте» и жарят. А дети как же?.. Их-то за что?!
Андрей молча кивнул и отвернулся.
– Не хочешь, значит, как я?.. – уже в спину спросил Гридя.
Андрей ничего не ответил. Преодолевая боль в ноге, он пошел к дому. Гридя долго смотрел ему в след.
10Оставшись один, Бату потребовал двух молодых девушек. Привели булгарку – темноволосую, с огромными, раскосыми глазами и славянку – светлую, стройную, с опущенным лицом. Сквозь полупрозрачные рубашки из тончайшего шелка просвечивались маленькие, упругие груди девушек.
Булгарка поняла все и сразу. Она подошла к Бату положила ему руки на плечи и улыбнулась чуть подрагивающими от напряжения губами. В огромных глазах девушки был страх и еще что-то огромное и мучительное.
Бату позабавила смелость девушки. Она прикасалась к Великому Хану, не спросив его об этом.
«Растерялась совсем и жить хочет…», – решил Бату.
– Кумыс пить будешь? – спросил он.
– Буду! – булгарка жадно ловила взгляд Бату. Она приникла лицом к его груди. Руки девушки вдруг стали бесстыдными.
– Подожди, – Бату оттолкнул девушку и подошел к низкому, китайскому столику. Взяв серебряный бокал, недопитый кем-то из гостей, он протянул его девушке. – Пей!
Девушка взяла бокал обоими руками. Она пила быстро, ее руки дрожали и по подбородку, с уголков губ, бежали мутные ручейки кумыса.
– Теперь меньше меня боишься? – улыбнулся Бату.
Девушка опустила пустой сосуд.
– Меньше… – она попыталась улыбнуться в ответ.
– Как зовут?
– Аянэ, Великий Хан.
– Кто по-монгольски научил говорить?
– Жаргал.
Красавица Жаргал жила в небольшой юрте рядом с юртой Великого Хана и старалась не попадаться на глаза жене великого Хана Боракчин-хатун.
Великому Хану стало весело.
– Ну, если не боишься меня, пей еще.
На этот раз Батый выпил вместе с Аянэ. Он обнял девушку и почувствовал, как гибко и упруго ее молодое тело. Аянэ откинула голову и закрыла глаза. Розовые щеки девушки побледнели. Батый рванул рубашку за ворот у затылка Аянэ. Прежде чем треснуть, крепкая ткань перехватила ее горло. Аянэ широко распахнула глаза – в них был ужас – открыла рот, но ничего не сказала.
За пологом у входа в юрту раздался стук палочек. Не выпуская из объятий Аянэ, Бату крикнул в сторону двери:
– Что надо?!
Просунулась растерянная, широкая физиономия ночного охранника-кэбтэула.
– Хо-Чан пришел, великий Хан, – пробормотал воин.
– Случилось что-нибудь?
– Пайцзу показал… – воин замолчал, не зная, что говорить дальше и молча хлопал вытаращенными, бараньими глазами.
Бату уже собрался было прогнать дурака, но передумал.
– Зови, – коротко приказал он.
Едва войдя в юрту, Хо-Чан опустился на колени. Он заметно протрезвел и на его лице, как проплешины, светились белые пятна.
– Великий Хан, позволь мне остаться на ночь у порога твоей юрты, – китаец молитвенно приложил руки к груди. Левый рукав его халата был разорван и свисал до земли.
«Быстро же они за него взялись!» – подумал Бату о Кадане и Бури.
Он едва не расхохотался.
– Девку хочешь? – спросил Великий Хан и кивнул на вторую пленницу.
Судя по перепуганной физиономии китайцу было не до утех. Он отрицательно покачал головой.
– Тогда спи снаружи у порога, – отмахнулся Бату. – Завтра возьмем «злой город» – поедешь в Китай. Дело там я тебе найду… Иди!
Пятясь и не вставая с колен, Хо-Чан исчез за пологом. Движения китайца были неловки и резки.
«На подраненную утку похож, – подумал Бату. – А две лисы уже рядом…»
Бату взял в руки бутыль, но наполнил кумысом только один кубок. Пил долго, наслаждаясь тем, как хмельной, терпкий напиток ручейком бежит по горлу.
