Вадим Данилов - Временно исполняющий
— Чего стоишь?! Помог бы…
Растерялся Синельников от ее звонкого, сломавшего тишину, голоса и, вместо того, чтобы поспешить на помощь, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Очень уж неожиданной была эта встреча, и девушка казалась необыкновенной. Смотрела на него смело, в упор, словно говорила: «Пусть маловато у меня сил, а все равно никого не боюсь».
Шест был тяжел. Семен и то с трудом водрузил его на место, вкопал поглубже, прижал камнями и спросил:
— Так сгодится?
— Сгодится, — ответила она решительно, поправила ремень и отряхнула юбку, потом коснулась пальцем прически. — Вы из артиллерийского полка? (Поскольку дело было сделано — шест на месте, она сочла, видимо, нужным отдать дань уважения субординации и перешла на «вы»).
— Угу. А вы?
— Мы тоже. Мы тут с Раисой. Одна дежурит, другая отдыхает. Трех положено, но третьей нет. Вот так и маемся… Спасибо вам.
— А вас как звать?
— Меня? Зачем вам? Зоей меня зовут. Ну, до свидания. Пойду Райку будить. Заглядывайте.
Семен понял, конечно, что «заглядывайте» не означало приглашения, однако заглянул, так как в приглашении не нуждался. И с тех пор стал заглядывать всякий раз, когда выпадало удобное время, то есть на батарее было тихо и можно было твердо надеяться, что начальство внезапно не нагрянет. Вытирал ветошью сапоги, подшивал не очень белый, но чистый в общем подворотничок и, напевая что-нибудь, быстро шагал в усыпанную многоцветьем лощину, к землянке у тополей.
Его тянуло туда, он думал об этой землянке, она казалась ему иным миром, не похожим на тот, в котором он в последнее время жил и к которому привык. И этот привычный мир становился лучше, потому что не казался бесконечным и неизменным изо дня в день. Теперь из него можно было хоть ненадолго уйти. И Семен однажды удивился, что до сих пор жил, не заглядывая в тот удивительный мир, не встречаясь с Зоей, не видя ее лица, ее глаз и губ, в которых не было ничего приметного, но без которых не было бы Зои.
Они гуляли по разноцветью, если у Зои выдавался свободный час; если же она дежурила, Синельников сидел возле нее в землянке, устроенной обычно: два топчана, стол, сколоченный из снарядных ящиков. Не совсем привычными были чистота, аккуратно застланные, а не заваленные шинелями и вещмешками постели, накрытые белой тряпкой котелки, два зеркальца и открытки на стене.
Синельников сидел и молчал, чему сам немало удивлялся, а Зоя, подперев кулачками подбородок, рассказывала о своей родине, о родителях, о знакомых парнях и подружках, о первом дне войны. Все близкие и всех волнующие темы!
Временами Зоя настороженно замолкала, дула в трубку, окликала то «Ясень», то «Ниву», то «Зиму», то еще кого-нибудь и, убедившись, что ее слышат, успокаивалась.
Наушников у нее не было: для фронтовых телефонистов наушники — роскошь. Их заменяло простейшее устройство, состоящее из бечевы или тесемки, привязанной к трубке. Бечева или тесемка, образующая петлю, обхватывала голову так, чтобы трубка была прижата к уху. Сиди и слушай, а руки свободны. Телефонист мог писать, шить, чистить оружие, за дежурство он мог сделать многое, даже вздремнуть невзначай. И многое делал, когда фронт молчал и линия работала исправно, по крайней мере, успевал настрочить письма родственникам и знакомым.
Так проходили часы. И дни проходили бы так же, если бы Синельникову не надо было возвращаться на батарею.
Раиса, плотная и круглолицая девица, встречала его весело:
— А-а, младший лейтенант пришел. Добро пожаловать. — И голос у нее был ласковый, грудной. — Пожалуйста, товарищ младший лейтенант. Как там у вас дела? Рассказывайте. Скоро фрица погоним?
А раз спросила иначе:
— Не забываете нас? Хорошо… Все ходите и ходите и все молчите да больше смотрите на Зойку. Другие-то не так приходят, а с умыслом. Показать себя, как лучше, норовят: в больших штабах работают и все холостые. Все, как один. Недавно вовсе пожилой наведался — лет сорок ему и лысина виднеется. И опять же холостой — умора! К обеим к нам подъезжал: с какой дело выйдет — все равно… А вы молчите; А видно, что и правда холостой. Или успели окрутить?
У Синельникова вмиг испортилось настроение, испарилась вся благодать на душе. Он зло посмотрел на Раису и отвернулся.
— Ой, рассердился! — она, всплеснув руками, валилась смехом. — Какой обидчивый хлопец…
Семен понимал, что выглядит глупо, что Раиса не напрасно рассмеялась, но не мог ничего с собой поделать! Он решительно не желал, чтобы сюда ходил кто-то помимо него, и не хотел слышать о том, что сюда кто-то ходит. Ходит и видит Зоину белозубую улыбку и светлеющие от этой улыбки строгие глаза.
С тяжелым сердцем вернулся он в этот раз на батарею. А явившись снова, увидел на стене землянки настоящую семиструнную гитару.
— Откуда такое сокровище? — удивленно спросил Семен и почувствовал, как опять улетучивается душевная благодать.
Раиса ответила, уперев руки в бока и покачивая головой:
— Еще один ухажер завелся. Принес подарочек. Спер, поди, где-нибудь.
Раиса захохотала; Зоя, перемолвившись с соседними станциями, прикрикнула на нее:
— Замолчи, Рая! Не слышно ничего из-за тебя. — И улыбнулась Семену: — Врет она все. Никакой не ухажер, а так… Неизвестно зачем принес — мы играть не умеем. А вы умеете?
Если бы Зоя не улыбнулась и не сказала «врет она», Синельников наверняка ответил бы: «Не умею». А так он взял гитару, прислушиваясь, перебрал струны, настроил и запел про синий платочек, потом про костер, который в тумаке светит, и наконец:
«Вернись, я все прощу…»
Девушки слушали, как зачарованные, будто лилась к ним мелодия с небес. Раиса вытерла рукавом гимнастерки повлажневшие глаза и, когда Семен умолк, вышла из землянки. Зоя, прикрыв ладонью трубку, чтобы на соседних станциях не слышали этого концерта, смотрела неотрывно в одну точку.
Синельников положил гитару на топчан, встал и подошел к девушке:
— Зажмите, Зоя, микрофон поплотнее.
— Зачем поплотнее?
— Чтобы не слышали, как я буду говорить.
— Говорите потише, если не хотите, чтобы слышали, — Зоя пожала плечами и опять блеснули ее сладкие зубы. Их блеск окончательно воодушевил младшего лейтенанта.
— Я люблю вас, Зоя, — выдохнул он и увидел, как меркнет сахарный блеск и глаза ее становятся снова строгими. Сейчас вот, думал он, Зоя посмотрит на него с прищуром и скажет такое, что навсегда забудется дорожка к землянке у тополей. Но она молчала. Ее вызывал, надрываясь, голос в телефонной трубке, а она не отвечала. Потом, спохватившись, ответила, сама вызвала другую станцию, сказала «Проверка» и снова замолчала. Синельнйков подошел, взял ее за худенькие плечи, повернул к себе и приник к ее губам.
— Довольно, — она с трудом перевела дыхание. — Вы славный, вы мне нравитесь… Не как другие. Другие — хамы… Мне с вами хорошо. Только к чему это? Что за любовь такая, когда не скажешь людям, что любишь человека, когда ни дома, ничего нет.
Семен не слышал ее, а если бы слышал, все равно не понял, почему он должен свою любовь связывать с каким-то домом.
Появилась Раиса. Синельников попрощался и ушел. Шагал он, громко напевая, ощущая вкус Зоиных губ, чувствуя ее плечи под своими ладонями. Из всего, что она говорила ему, он помнил только — «Вы мне нравитесь». И разве этого мало?
С неделю после этого он не навещал связисток. А вырвавшись, бежал бегом. Отдышавшись у землянки, Семен одернул гимнастерку и стал спускаться по ступенькам. Раиса выглянула в дверь:
— Ага, младший лейтенант пришел. Добро пожаловать.
— Зоя дежурит?
— Зои нет… Была, да вся вышла.
— Как нет? — от неожиданности он, пятясь, поднялся на ступеньку выше. — Что случилось?
— Ничего не случилось, жива и целехонька. В штаб перевели.
Райсин голос был все тот же — ласковый, но чудилось в нем нечто такое, отчего у Семена холодком тронуло руки.
— Как так перевели? Зачем?
— Начальство знает. А вы зайдите, посидите. Там новенькая вместо Зои, культурная дивчина. Познакомитесь.
Семен побрел назад, не попрощавшись, но тут же обернулся.
— А вы не шутите? — спросил он, улыбнувшись через силу.
Раиса в ответ вздохнула:
— Какое там! Призналась бы уже, коль пошутила. А вы не огорчайтесь, встретитесь еще. Не за морями штаб-то.
Семен кивнул: правду, мол, говорите. И, круто повернувшись, пошагал из лощины, укрытой пестрым разнотравьем. Его догнал протяжный Раисин голос:
— Постойте, лейтенант! Се-еня-я! Подождет…
Она спешила к нему, «размахивая гитарой.
— Возьми вот, — решительно перешла на «ты» Раиса. — Для тебя она сделана.
…Проводив старшего лейтенанта Долгополых на наблюдательный пункт, Синельников вернулся на огневую позицию и залег спать в углу прикрытого ветками окопа, а проснувшись, распорядился начать, не дожидаясь вечера, сооружение наката, чтобы приказ командира батареи выполнить своевременно и добротно, — благо немецкие самолеты по причйне низкой облачности не тревожили.
