Виктор Залгаллер - Быт войны
Ночь, ранний рассвет. Прислоняясь к брошенной немецкой пушке, стоит лыжник — офицер из лыжного батальона. На его белом маскхалате огромные пятна крови. А лицо счастливое — победа!
Справа через две ночи уже идут в сторону Гатчины машины с зажженными фарами, объезжая гигантскую воронку, перегораживающую шоссе. А мы топчемся, обходя Александровку.
Работает похоронная команда. Мимо идет полк. Комполка Краснокуцкий кричит: "Как смеете снимать валенки? Что солдат не заработал? Как мои в бой пойдут? Одеть!" (До сих пор не знаю, кто прав.)
На месте деревни Рехколово, влетевшим в землянку осколком в сердце убило Ивана Лесного, прямо у телефона.
Он был каменщиком, из Петергофа. Пожилой. Имел от Кирова именные часы за стройку. Всегда повторял: "Помирать собирайся, а рожь сей". Все старался чинить. Грустил: "за это время я с подсобницей пару корпусов по миллиону кирпичей сложил бы". Клал нам печи. Он только нашел потерянную в период Финской войны в Петергофе жену.
Устаем до ужаса. Уснул на снегу. Оттепель. Проснулся — пола шинели вмерзла в лед. Осталось это в памяти.
Пошли быстрее. Александровка уже давно сзади.
Дмитрий Заблоцкий. Мастер с завода Сталина. Полный, рыжеватый. Пришел с пополнением весной 1942 года. "Как ты выжил?" "Да я такую мышеловку сделал…"
Смерти бережется, но только до начала работы. Умеет все. Из тех, на ком земля держится. Один недостаток — всегда заискивающий голос при разговоре с начальством.
Пришло пополнение. Ночь с 22 на 23 января. Бужу Заблоцкого. Нам идти с полком в обход Павловска. Лежит, не может проснуться (на полу немецкой землянки). Держится потом за живот. "Не могу идти". Пинаю его ногами. "Ты что?" — "А ты что?" Встает.
Идем по насыпи железной дороги. Пехоты много. Новобранцы, все почти в полушубках. Слева в темном лесу совсем рядом немцы. Светает. Они же нас видят! И сразу завыл их шестиствольный миномет. Мины идут сверху, за насыпь. А неопытные — туда кинулись.
Мы с Заблоцким лежим на насыпи между рельс. Затихло, за насыпью полно раненых. Разбитые сани с водкой. Санитар накладывает жгуты.
Режем для раненых проходы в проволоке. До санбата километра два. "Во-о-он туда!", — и человек без ноги со жгутом ползет на локтях. У одного ранены обе ноги. Его санитар уносит на спине.
А мы снова вперед.
Участок простреливается снайпером. Перебегаю. Следующий падает. "Димка!?" "Тише, я здесь, это какой-то дурак дал прицелиться".
Тянем линию. Подымаемся на бугор. Метрах в двадцати справа, чуть сзади, рвется мина. Я упал. Поскользнулся или толкнули? Оглядываюсь. На плече полушубка дыра. Снимаю полушубок, боли еще не чувствую. "Ребята, меня, кажется, ранило". Локоть уже не отрывается от корпуса, а пальцы вполне хорошо работают.
Деться некуда. Мы в их тылу. Продолжаю бегать по линии. К середине дня обильно подошли наши части. Иду к санитару. "Мне бы в части остаться". "Да у тебя там осколок, просто тулупом забило, вот крови и мало. Дуй в санбат".
Медаль "За отвагу" друзья принесли мне уже в госпиталь.
ВЫПИСКА
из материалов Совета ветеранов 85 СД
о положении штаба дивизии
1-2 ноября 1941 г. — Александровка (у поста Фарфоровский)
2-13 ноября — Красный Кирпичник
13 ноября — 24 дек. — Спиртострой
24 дек. 1941 г. — 6 фев. 1942 г. — Красный Кирпичник
6-7 фев. — у Дворца Советов
7 фев. — 24 мая — Мясокомбинат (потом — в насыпи)
24 мая — 7 авг. — Сызранская ул.
7-10 авг. — ул. Александровская
11-24 авг. — ул. Новосергиевская
24 авг. — 6 сент. — Колпино, Кр. Кирпичник
6-17 сент. — ул. Александровская
17 сент. — 22 окт. — ул. Фарфоровская
22 окт. — 7 июня 1943 г. — Автово.
Часть 3. В госпитале
Под Пулковской горой, на поле со стороны города, в брезентовом "доме" идут операции. Тарахтит движок электроосвещения. Кто в голову, в живот — на стол. Остальным — кружка водки, кусок колбасы и — на машины. У меня проникающее в сустав осколочное ранение плеча.
Привозят в Александро-Невскую лавру. Опять кружка водки и кусок колбасы. Сидим.
Уже к ночи трамваем едем в госпиталь. Мы во Дворце культуры работников связи, на Мойке. Тогда здесь был эвакогоспиталь 1449.
Раздеваемся. Входит медсестра. В ее руках наволочка. Привычно собирает в наволочку запрятанные нами пистолеты. "Обвяжите друг другу раны клеенкой и помойтесь". Делаем. "Теперь тихо. Хирург уже второй день работает без сна. Вы не шумите". Выглядывает в дверь хирург: "Сколько еще?" — ответила — "Ну, давай". (Нас было человек 15–20).
Три операционных стола. Врач ходит от одного к другому. Ложусь. Щипцы в рану. Осколок сидит в кости в лопатке, не выдергивается. Наркоз. Просыпаюсь. "Хотите на память?" — "Ну его". — "Сами дойдете?" — "Да"… Мутит только.
Хирург уже наклонился над рукой одного парня, а тот помогает другой рукой собирать кусочки собственной кости. Тихо. Никто даже не кряхтит.
Первый день брежу от температуры, потом — трое суток сплю. Потом стало весело. Много ем. Танцую с гипсом. За танцы сестричка дает мне лишнюю котлету.
Пришла жена Заблоцкого. Принесла водки. Говорю, что не могу брать, ударил я его ногой, рассказываю, как было. А она: "Господи, мелочи все это, был бы жив".
Из-под гипса тяжело пахнет гнилью.
В кинозал положили раненого. Получил героя (отбил в разведке группу угоняемых жителей). Теперь нет двух ног. Обморозился раненым. Хочет кончить с собой. Дежурим.
Соседу по палате написали 1 месяц госпиталя, а у него отсохла рука. Мне написали 4 месяца, а я почти здоров к марту. Тренировал левую, и при снятии гипса заработала правая.
Приехала мама! Постарела, стала стройной. Легко подымаю ее на руки. Она остановилась в "Астории", рядом. Часто меня навещает.
Ходил в самоволку.
20 марта 1944 года. Батальон выздоравливающих против Детскосельского вокзала. Утром все идут строем, якобы в баню и т. п. За воротами разбегаются по знакомым. В обед — обратно. Вечером удрать труднее. Перелезаем забор с проволокой. Там ТЭЦ, в проходной — часовая с винтовкой. "Стой". Отнимаем винтовку. "Не шути, мамаша". Отдаем. Мы на Фонтанке…
Табак и сахар, зато "раздают", когда большинство в самоволках.
Итак, нет блокады!
Ленфронт врезался в память так, что мысленно могу пройти по окопам от залива и Клиновских домов через Лигово, Старо-Пановские овраги, вокруг аэропорта, за Пулковым, перед Александровкой и Пушкиным, за Колпино и влево до Невы у устья Тосно.
Остался еще финский фронт. О нем у нас говорили: "Кто не воюет? Начфин, начхим и 23 армия". Но и финский фронт позже я прошел.
А "сейчас", в марте 1944 года, после неудачных надежд откомандироваться на учебу в свой институт (с других фронтов наших студентов возвращали на учебу в Авиационный институт в Кисловодск), еду на фронт.
Под Нарвой (и Псковом) большие потери. Мы нужны. С собой мне дали пластырь, залеплять еще гноящуюся рану на плече, сухари, шпик, и в эшелон.
Прощай, 85-я стрелковая дивизия.
Часть 4. В наступлении
По двести граммов шпика, по полкило сухарей и — в вагоны. Ночью в лесу под Нарвой выгрузились. Разбрелись, спим на снегу под елями. Март 1944 года. На рассвете ходят вербовщики. Построились. "Кто в разведку?" Вышли двое. "Связисты есть?" Нас вышло трое.
Капитан Шатунов. Идем с ним. Он командир роты связи 372-й дивизии. "Ты кто?" — "Студент". — "Связь хорошо знаешь?" — "Да, могу". — "А на коммутаторе мог бы подежурить? А? Сейчас?" — "Могу". — "Понимаешь, немцы на КП прорвались. Одну телефонистку штыком. Другая вот вторые стуки без смены". Он высокий, в фуражке, морозит оттопыренные уши. Напоминает улыбнувшегося Максима Горького.
Позже, в Тарту, его тяжело ранило в ноги снарядом, влетевшим в окно.
Коммутатор немецкий, блинкерный, на 50 номеров (используется 20), трофейный от Новгорода. Землянка низкая, на болоте.
С ногами на земляных нарах, на хвое, при коптилке, начинаю знакомство с новой дивизией. Провода живут своей жизнью. "Машину". Бужу телефонистку: "Комдив просит машину". — "Это в тылу. У него в фургоне жена с сыном ездят".
Отоспавшись, дежурит она. Хохочет в трубку: "Иди, иди. У меня уже кобыла хвост подняла". Ее зовут Женя. Вскоре она демобилизовалась. Раньше я был в части, где не было девушек, и к циничным шуткам не привык.
В дивизии свои традиции, свои легенды. Как держали под Мясным Бором горловину прохода к окруженным. (Там погиб мой брат.) Как не смогли удержать. Комдив Попов "сам на пулемет пошел". Сами были в окружении. В окруженном полку был геройский командир Черных. Полк вышел. Только он сам погиб. Его тело вынесли. А потом его жена (она с ним была) "скурвилась", и ее, чтобы его память сберечь, из дивизии выгнали. Дивизия брала Новгород через Ильмень.
Привыкли к болотам, называют себя "372-я непромокаемая". Отделы штаба живут так. Квадратный срубик 2х2 метра (срубик из четырех жердей, высотой сантиметров 40). Вокруг, на полметра шире, второй срубик. Между ними насыпан торф. Сверху — палатка с вшитой в потолок железкой для трубы, внутри еловый лапник. Вот и весь "блиндаж". Два года прожили в лесах. Без бумаги, письма на газете. У многих гребешки, мундштуки, ножи из сбитых самолетов.
