Захар Сорокин - Крылатые гвардейцы
25 октября 1941 года по боевой тревоге я и мой друг Дмитрий Соколов поднялись в воздух. Мороз был крепкий. Сильный ветер сдувал толстый снежный покров с гребней промерзших скал, и они густо чернели на белом фоне. Под плоскостями самолета мелькали замерзшие озера и реки, низкорослые северные кустарники и в беспорядке разбросанные гранитные валуны…
Вскоре привычная картина исчезла из поля зрения: мы попали в облачность и стали пробиваться вверх… Первый ярус кучевых облаков остался позади. Высота более шести тысяч метров. И тут ниже нас неожиданно появились четыре «Мессершмитта-110». Несомненно они направлялись к Мурманску!
Мы немедленно пошли на сближение с противником. Вот уже виден желтый камуфляж фашистских самолетов, черные кресты на плоскостях.
— Идем в атаку! — передал я ведомому и с высоты ринулся на головной самолет вражеского звена.
Несколько мгновений — и «мессер» попал в сетку прицела. Даю длинную пулеметную очередь по мотору и по кабине летчика. Из мотора вырвался дымок, через минуту «мессершмитт» загорелся и начал быстро терять высоту.
Один есть! Но как быть с остальными? Надо скорее, пока они не пришли в себя, вновь атаковать их. Я рванул свой самолет влево и пристроился ко второму «мессершмитту». За третьим стремительно гнался Соколов. Но только успел поймать «мессер» в сетку прицела, как из облаков вынырнул еще один гитлеровский самолет. Даю короткие пулеметные очереди. Мимо! А патроны уже все. Что делать? На этот вопрос я не успел себе ответить: вражеские пули хлестнули по плоскости и кабине самолета, и в ту же секунду я почувствовал тупой удар в правое бедро.
«Ранен», — пронеслось в моем сознании. Решаю: раз боеприпасов нет, пойду на таран. Не дам уйти врагу!
Увеличив обороты мотора, лечу наперерез фашисту. Быстро приближается вражеский самолет. Вот он уже совсем рядом… Решаю бить по хвосту. Резкий удар — и меня едва не выбросило из кабины. Винтом своего самолета я обрубил хвост «мессеру», и он упал камнем на сопки.
Но и мой самолет был сильно поврежден, он дрожал, словно в лихорадке. А я не знал, как помочь ему, как его «вылечить». Неожиданно забрав влево, самолет сорвался в штопор. С большим, очень большим трудом я вывел его из этого опасного положения.
Невероятно быстро бегут навстречу сопки и крутые гранитные скалы. Куда же садиться? В длинном извилистом ущелье вижу небольшое замерзшее озеро. Решаю — только здесь. Чтобы предупредить пожар, который мог возникнуть при ударе, выключаю зажигание и перекрываю краны бензобаков. Очки поднимаю на лоб, левой рукой упираюсь в передний край кабины.
Сел на лед, не выпуская шасси. Машина, пробороздив глубокую канаву, остановилась. В кабину ворвался горячий пар: радиатор порядком помялся при приземлении.
Открыв колпак кабины, с облегчением вдохнул чистый морозный воздух и вдруг услышал рокот мотора: над озером на бреющем полете пронесся Дмитрий Соколов.
«Спасибо, друг!» — подумал я.
Дмитрий кружил надо мной до тех пор, пока не разыгралась снежная пурга. Последний раз качнув крыльями, он улетел за сопки. Я долго провожал его взглядом.
Теперь я остался один, рядом — покалеченная машина… Что предпринять?
Пурга неожиданно утихла. За Полярным кругом такое бывает. Снежные заряды периодически налетают один за другим. Последний ли это заряд? Или через несколько минут тучи снега с еще большей силой обрушатся на землю?
Надо было использовать минуты затишья, выбраться из кабины.
Но что это? Собачий лай? Оглянувшись, увидел: к моему самолету, высоко выбрасывая лапы, несся огромный дог. «Неужели близко населенный пункт?» — пронеслось в голове. Я инстинктивно захлопнул колпак. И вовремя! Через стекло на меня смотрела клыкастая собачья морда. И тут я сообразил, в чем дело. Мы знали, что некоторые немецкие летчики летают со служебными собаками.
Значит, где-то рядом приземлился сбитый фашистский самолет. Выход оставался один. Вытащив из кобуры пистолет, осторожно приоткрыл колпак и два раза выстрелил в собаку. Дог взвыл и забился на снегу, оставляя кровавые пятна.
Только теперь я разглядел, что у подножия сопки, на льду озера, зарывшись левой плоскостью в снег, лежал «Мессершмитт-110». Случилось так, что подбитый мной в начале боя фашистский самолет сел там же, где пришлось приземлиться мне. Только на войне это может быть.
Но возможно, фашистский экипаж погиб?
Словно в ответ, морозный воздух разорвал выстрел. К моему самолету, проваливаясь в снегу, неуклюже двигалась темная фигура в летном костюме. Раздалось еще несколько выстрелов. Я вылез из кабины и, присев за плоскостью самолета, прицелился в гитлеровца. Выстрел — и вражеский летчик схватился за живот, но устоял на ногах. Еще выстрел — и он, покачнувшись, свалился в снег.
Потемнело — снова налетел снежный заряд. Колючий снег холодил лицо, боль в бедре немного утихла. Нужно добираться к своим. Но как? Я не знал, далеко ли до наших позиций. Пока раздумывал, снежный вихрь пронесся, немного посветлело. Я взглянул в ту сторону, где стоял «мессершмитт», и вдруг… Что это такое? Перебегая от одного валуна к другому, ко мне приближался второй вражеский летчик. Потом сообразив, что незаметно подойти ко мне не удалось, он начал стрелять. Завязалась перестрелка. В густом сумраке полярной ночи трудно попасть в цель. Мы оба оставались невредимыми, а пули, высекая искры, со скрежетом ударялись о гранитные валуны и рикошетом отлетали в снежные сугробы.
Перестрелка длилась до тех пор, пока гитлеровец не растратил все патроны. Тогда он поднялся из-за валуна и на ломаном русском языке закричал:
— Рус, сдавайс! Рус! Не уйдешь!
Не помня себя от злости и ненависти, я двинулся навстречу врагу. Идти по глубокому снегу было тяжело. Мешала раненая правая нога. И все же мы медленно сближались. Уже было ясно видно лицо врага. Фашист тяжело дышал, выкрикивая ругательства, и злобно сверкал желтоватыми белками. На указательном пальце правой руки, сжимавшей рукоятку финского ножа, сверкнул золотой перстень. Этот перстень вызвал у меня приступ бешенства. Я поднял пистолет и нажал на курок. Осечка. И в тот же миг фашист прыгнул на меня, взмахнул финкой, я почувствовал острую боль. Удар пришелся в лицо. Упав навзничь, я потерял сознание.
Пришел в себя от недостатка воздуха… Сильные цепкие пальцы фашиста сдавили мое горло. Еще немного — и он задушил бы меня! Напрягая последние силы, рванул гитлеровца за руки. Дышать стало легче. Еще один рывок — и фашист отлетел в сторону…
Обессиленные, мы мгновение лежали на снегу, потом, одновременно вскочив, бросились друг на друга. Опередив фашиста, я ударил его в живот. Он дико закричал и во весь рост растянулся на льду. Я вспомнил о своем пистолете и оглянулся: шагах в трех от меня лежал мой ТТ. Не сводя глаз с фашиста, пятясь, я нащупал пистолет, успел выбросить из ствола патрон, который дал осечку, и в тот момент, когда гитлеровец вновь бросился на меня, выстрелил в грудь фашиста.
Теперь все!
Отполз в сторону, прислонился спиной к гранитной скале. Силы иссякли окончательно. Меня била мелкая отвратительная дрожь. В голове горячечный туман. Мелькают эпизоды воздушного боя, вынужденная посадка, рукопашная схватка, выстрелы. Нестерпимо болело залитое кровью лицо. Видеть я мог только одним глазом. Мучительно ныла раненая нога. Ветер рвал полы расстегнутого реглана, мороз леденил тело. Самое главное сейчас — не потерять сознание, иначе смерть. А я должен, должен жить! Но смогу ли я, израненный, ослабевший, пройти по сопкам несколько десятков километров?
…В кармане куртки нащупал патроны и плохо повинующимися пальцами зарядил пустую обойму пистолета — нельзя оставаться безоружным. Горсть снега, приложенная к пылающему лицу, немного освежила меня. Вспомнив, что у меня в кармане есть небольшое зеркальце, вынул его и взглянул на себя при свете карманного электрического фонарика. Финкой фашист вспорол правую щеку, выбил передние зубы. Рана вспухла и покрылась запекшейся кровью.
Теперь, пока есть силы, надо немедленно двигаться в том направлении, куда ушел самолет Соколова. Я взял из кабины бортовой паек, ракетницу с ракетами, наглухо закрыл колпак, постоял минуту, прощаясь с машиной.
Разложив по карманам печенье, галеты, банки с мясными консервами, шоколад, маленькие бутылочки с коньяком, задумался: а нужно ли мне все это? С разбитыми челюстями вряд ли смогу есть. Коньяк — другое дело, он поддержит силы на морозе…
Нет, пока хватит сил, буду нести. До наших позиций километров семьдесят, в моем состоянии для этого потребуется не один день.
Несколько часов, почти не отдыхая, я двигался вперед. Ветер, разогнав снежные тучи, утих. В небе мерцали редкие звезды. На глазах у меня небосвод вдруг окрасился в ярко-лиловый цвет и по нему забегали, затанцевали быстрые, как молнии, зеленые лучи. Их становилось все больше и больше. Вскоре потоки зеленоватого цвета переплелись между собой, образовав сияющую корону, и тут же погасли. А небо пылало малиновым огнем, и снова замелькали, скрещиваясь, лучи — синие, золотистые.
