Мария Рольникайте - Без права на жизнь
— Дружила.
— Ну, так хочешь в ее квартиру?
— Д… д… да… Хорошо.
— Могу еще и няню из гетто прислать. Дня через три. Я теперь на другой работе. Зайди ко мне. Йогайлос, двадцать один, второй этаж, пятый кабинет. — Наконец он, подняв руку к козырьку, продолжил свой путь.
— Спасибо! Сердечное спасибо! — уже ему вслед поблагодарили Текле и Степонас. Гражина, пораженная его предложением, молчала… Они снова пошли.
Не нужна ей чужая квартира. Жившие в ней люди теснятся там, в гетто, а она будет… Нет, нет! Ей ничего чужого не нужно. Хоть бы Текле со Степонасом забыли об этом предложении.
Вначале казалось, что они на самом деле забыли. По дороге больше об этом не заговаривали. Когда зашли в дом, Текле сразу принялась хозяйничать — растопила плиту, поставила варить цепелины. Степонас сходил за молоком для малыша, нанес дров и сложил их за печь для просушки. Ели тоже молча, еще под впечатлением крестин. Малыш спал в старой бельевой корзине. Только потом, когда Текле убрала со стола и принялась мыть тарелки, Степонас заговорил:
— Ты не думай, что Винцукас будет нам в тягость. Да и ты… Веселей как-то, когда дом полон. Соседям я сказал, что ты наша племянница из деревни, которую немцы сожгли. Но если твой знакомый офицер, хоть и в ихней форме, а свой, литовец…
— Мы вместе учились, — поспешила объяснить Гражина.
— Если он, — продолжал Степонас, — предлагает хорошую квартиру в городе, ты же ни у кого ее не отнимаешь. Ведь он сказал, что стоят пустые. Тем, кто в гетто, их все равно не вернут.
Она молчала. Хоть Степонас говорит, что они с малышом не будут им в тягость, все же будут их стеснять. Если она вернется к себе, малыш целыми днями будет один. Некормленый, мокрый. Но пойти к Юргису… Нет… Нет.
Степонас опять заговорил:
— Приютить сироту святое дело, и я к Винцукасу, да и к тебе, всей душой. А советую сходить к этому господину для вашего же блага, чтобы у ребенка был свой дом, настоящая кроватка, а не эта, — он кивнул в сторону бельевой корзины. — Так что подумай.
Она думала. Текле со Степонасом уже давно спали. И малыш спал в этой старой, с отломанными ручками корзине. Ей не давали уснуть слова Степонаса о том, что у ребенка должен быть свой дом, настоящая кроватка. У него же есть свой дом! Ведь квартира, в которой жили Ципора, ее родители и маленький Гершеле, и есть его дом. Может, в Ципориной комнате даже стоит детская кроватка.
Но пойти к Юргису… И не объяснить им, почему она не может…
Она поднялась с тюфяка, который Текле ей постелила на скамье, укуталась в одеяло и встала перед распятием на колени, моля Господа о помощи.
— Чего не спишь? — спросил Степонас, слезая с кровати и выходя в сени.
Когда он вернулся, объяснила:
— Я… не могу пойти к этому… офицеру.
— Ладно, спи. Утром поговорим.
Но утром, когда они с Текле собирались на работу, он промолчал.
Весь день она была сама не своя. Что делать? Если Юргис может их вселить в Ципорину квартиру, малыш будет у себя дома, лежать в своей кроватке.
Но пойти к Юргису… А может, он только при встрече, растерявшись, обещал, а потом опомнился и подсчитает время… Правда, Ципора говорила, что малыш родился семимесячным. Все равно…
Как она ни старалась казаться спокойной, Марите заметила, что ей не по себе.
— Ты все еще переживаешь, что вернула его? Зато сама живая. Да и мы тоже.
Нет, она рада, что не отдала малыша в гетто. И хорошо, что Текле и Степонас ей помогли. Когда Юргис спросил, вышла ли замуж, она от растерянности выпалила, что малыш ее. А теперь он на самом деле стал своим. И если Ципора вернется, они будут растить его вместе, в той же, их квартире.
А вечером, когда они с Текле возвращались с работы, она и хотела, чтобы Степонас заговорил о квартире, и боялась этого.
Заговорил. Оказалось, что Текле ему еще в первый день рассказала, что малыша оставили на крыльце и Ядвига, заподозрив, что ребенок еврейский, потребовала отнести его в гетто. Узнав, что Гражина этого не сделала, Степонас предложил пожить с малышом у них, а они ребенка окрестят. Тронутая их добротой, она призналась, что малыш не случайный подкидыш, а сын ее школьной подруги, которая тайком приходила к ней и молила спасти его.
— Так ты знаешь, где дом Винцукаса? — спросил Степонас.
— Знаю…
— Выходит, сам Бог после крещения Винцукаса послал нам этого господина.
Он стал ее уверять, что не надо откладывать. Человек, видно, хороший, сам и квартиру лучшую предложил, и няню. Такому маленькому ребенку нужны женские руки, а не его, огрубевшие от вечной возни с деревом. Надо пойти к нему и попросить именно эту квартиру, его матери.
Гражина молчала. И Текле несмело предложила:
— Может, ты сходишь? Гражина тебе скажет, где эта квартира. А ему объяснишь, что она не могла дитя оставить. Иль заболела. Бог простит эту неправду.
— Больно нежные создания вы, женщины. Видно, слабым было Адамово ребро. Ладно, сам пойду.
12Вернулся Степонас очень довольный. Хвалил Юргиса — и вежливый он, и предупредительный. (Гражина про себя подумала — наверно, был доволен, что не она пришла, — ведь увидев ее с ребенком, испугался.) Попросил подождать, куда-то сходил и принес разрешение: ей, Гражине Жемгулите, позволено занять квартиру номер такой-то, по улице такой-то. Сам вспомнил, что обещал и прислать няню из гетто, но только через несколько дней, когда оформит разрешение этой еврейке в одиночку ходить на работу и входить в арийский дом. Потому что это евреям запрещено. Они должны отправляться к месту работы и возвращаться в гетто только все вместе, колонной и строго по счету. Исключение, и то временное, сделано только для работающих в одиночку, например трубочистам и вот как в этом, очень редком, случае.
Подождав несколько дней, когда придет обещанная няня, они пошли к Ципориному дому. Степонас предъявил дворнику разрешение Гражине вселиться в квартиру, сорвал печать, и они вошли.
Переступив порог столовой, Гражина в первое мгновенье ее не узнала — дверцы буфета раскрыты настежь, ящики выдвинуты, все содержимое — скатерти, салфетки, ножи с вилками, ложки — валяется на полу. И было очень холодно, ведь всю зиму квартира стояла нетопленой. Ципорина комната тоже не походила на прежнюю — шкаф раскрыт, в нем сиротливо свисают с вешалок Ципорины платья, словно жалуясь на свое одиночество. Диван не застелен, видно, их выгнали рано утром, Ципора не успела застелить. А может, не до того было… В спальню родителей Гражина даже не зашла. Укутав малыша в Ципорино одеяло, уложила его поперек дивана и стала помогать Текле в столовой — надо было все собрать с пола и водворить на место. Степонас пытался вставить в дверцы буфета вырванные замочки.
— Похозяйничали, сволочи, — вздохнул Степонас. — Видно, золото искали.
— Не было у них золота… — Гражина вспомнила, что дома Ципора ходила в стареньком, с заштопанными локтями платьице.
Только когда на полу ничего не осталось и комната показалась пустой, Гражине бросились в глаза стоявшие, как в тот ее приход, вдоль стены четыре стула, на которых тогда сидели со своими узлами наготове Ципорины родители и маленький Гершеле. Теперь, оттого что никто на них не сидел, эти стулья казались голыми.
Не сможет она в этой квартире жить…
Собравшимся уходить Текле со Степонасом она это сказала. Степонас утешил:
— Привыкнешь. У ребенка должен быть свой дом.
Она это понимала. Да и не хотела быть им в тягость.
Оставшись одна, вышла на кухню согреть принесенное молоко. С трудом заставила себя снять с полки чужую кастрюлю. Несмело отодвигала ящики в поисках спичек. И чужой примус казался больше ее собственного. А оттого что руки не слушались, долго не могла его разжечь.
Накормив малыша, накрывшись своим пальто, прилегла рядом, на краю дивана.
Сон не шел. Она думала о том, что должна жить в чужом доме. Что утром, наверно, придет чужая женщина. А если не придет? Ведь завтра ей надо идти на работу. Не оставлять же малыша на целый день одного. Значит, придется вернуться к Текле. Только бы Юргис не вздумал сам привести эту женщину… Нет. Не приведет, он же теперь большой начальник.
Так мысли то ли в полудреме, то ли наяву странно чередовались, пока их не прервал звонок в дверь. Неужели уже утро?
В переднюю несмело вошла немолодая женщина с желтой звездой на пальто.
— Здравствуйте, госпожа. — Гражина смутилась, что эта женщина, наверно, ровесница ее покойной мамы, назвала ее госпожой. — И спасибо, что взяли меня на работу. Нам нельзя без работы.
— Понимаю. — Хотя ничего не поняла.
— Меня зовут Рива, и я умею ухаживать за детьми. У меня были… — ее голос дрогнул, — и дети, и внуки…
— Спасибо, — растерявшись от этого «были» зачем-то поблагодарила ее Гражина.
— А сколько вашему? Дай ему Бог жить сто двадцать лет.
