Владимир Корнилов - Искра
— Не надо, Искра, не добавляй нам горя. Ты сдашься, сдадимся и мы. Давай лучше думать, что мы можем еще…
Я хотел одного: удержать Искру в ее всегдашней силе, и не очень-то надеялся, что слова мои как-то подействуют. Но Искра подняла голову, удивленно, мне показалось, даже с любопытством взглянула на меня.
— Спасибо, Санечка, — благодарно сказала Искра и улыбнулась хорошей своей улыбкой. Я видел: со своей слабостью она уже справилась сама.
На этот раз не Колька-Горюн, сама Искра принесла взбудоражившую нас весть.
Слух дошел, что партизаны из Вадинских лесов передвинулись ближе к Речице, хотят ударить по аэродрому. Слух пустил опять же староста. Пришел не к кому-нибудь, а в дом Искры, посидел, пожаловался ее матери Катерине на свою злосчастную судьбу, между вздохами, вроде бы невзначай, проговорился о партизанах. Ждут, дескать, немцы их у Сходни, в хитрую ловушку захлопнуть собираются.
Искра замерла, слушала путаный разговор, понять не могла: то ли пробалтывается староста, то ли говорит с умыслом, да так, чтоб Искра ушки навострила да сообразила, что к чему.
Искра убеждена была, что умысел был. Но что хотел староста — выпытать или предупредить — Искра не могла догадать.
То, что староста в чем-то нас подозревает, мы с пробудившейся в нас какой-то звериной чуткостью улавливали — по зоркому пригляду, по словечкам, будто случайно оброненным, по тяжким, вроде бы жалостливым вздохам, которыми одаривал он нас при встречах на улице или у моста на речке. Мы опасливо, в восемь глаз, следили за старостой. Но худого он пока не делал и однодеревенцев самолично не давил. Правда, перед властями держался суетно, заискивал даже перед полицаем.
Все это запутывало нас и настораживало. Главное же было в том, что на власть он поставлен был фашистами, — это было главное, в наших глазах он был предателем, и мы старались ускользать от встреч со старостой, уходили от догоняющих пытливых его взглядов.
Теперь же выпал случай особый: себя мы не должны были раскрыть, в то же время не могли не предупредить каким-то способом и партизан, о которых уже шла осторожная молва. О партизанах говорили и сами немцы с раздражением и угрозами. Мы не сомневались, что они есть, и где-то недалеко, таили надежду встретить живого партизана.
С предосторожностями, поодиночке, собрались мы в своей штабной землянке. Землянку мы рыли под корни сосен, лаз проделали со стороны речки. Крутой склон, где был лаз, со временем зарос травой, заплелся ивой и молодым черемушником, да таким сплошняком, что отыскать его кому-то чужому, даже зная, что он есть, но не пробороздив хоть однажды вход своим животом, вряд ли удалось бы. Два смотровых отверстия, пробитых из-под корней сосен, хоть слабо, но пропускали в землянку свет.
К тому же сообразительный Серега, в то еще время, из досок и осколков разбитого зеркала, отысканных у себя на повити, соорудил и вывел наружу сквозь землю перископ, как у подводной лодки. Через него проглядывался луговой берег до моста, взгорье и крайние дома.
В землянке было тесно от собранного оружия, но мы все хранили в надежде передать партизанам или красноармейцам, когда, собравшись с силами, они погонят немцев и придут к нам в Речицу.
Собрались мы в землянке в хмурый, дождливый день по зову Искры. Мы понимали, какую каверзную задачку подкинул нам хитроумный староста, и никак не могли согласно ее решить.
Искра, как одержимая, твердила:
— Нет, нет, мальчики, староста сговорил то, что проведал! Ловушка готовится, и партизаны могут, могут убиться. Мы должны, должны как-то предупредить. Не будет нам прощения, если они погибнут…
Как ни сострадал я Искре, горячность ее пугала. К тому же я не верил старосте. Он был для меня врагом, раз и навсегда врагом.
— А что, если староста нарочно наболтал? — тоже горячился я. — Он ведь говорил, чтоб ты слышала, да? Он с умыслом говорил, чтобы ты забеспокоилась, чтоб себя раскрыла. Он же служит немцам! Зачем ему было говорить про партизан?!
На какую-то минуту Искра замолкала, смотрела на меня с досадой и тут же убежденно возражала:
— Нет, Санечка, нет! Умысел у него был. Но не против нас. Я это чувствую. Очень даже чувствую. Тут обмануться никак нельзя, невозможно. Не знаю почему, но в самом деле он боится, что сходненские фрицы обманут партизан!..
Мечтательный Ленька-Леничка, как всегда, задумчиво слушал нас. Колька-Горюн пристроился у квадратной трубы перископа, казалось, удивительная игрушка занимала его больше, чем важный разговор.
Не знаю, согласились бы мы еще раз пытать судьбу, но все решил сдавленный крик Кольки-Горюна:
— Ребя! Глянь-ко!.. — В Колькином голосе было что-то такое, что даже Искра мгновенно метнулась к перископу, глядела долго, не дыша, молча уступила место мне.
От того, что я увидел, ноги ослабли, я опустился на колени.
По дороге, по мосту, и ближе, вкруг деревенской горы, тащилась, колышась, длинная вереница обессиленных людей. По бокам шли охранники в накинутых на плечи пестрых плащ-палатках, с короткими автоматами на груди. Охранники все были в сапогах, люди, идущие по дороге, шли в неподпоясанных мокрых гимнастерках, с каким-то тупым безразличием ступали черными от грязи босыми ногами прямо по лужам.
— Это ж наши! Это же пленные!.. — прошептал я, чувствуя как стынет лоб и болью сдавливает виски.
Ленька-Леничка, как-то странно засопев, отстранил меня, приник к перископу.
Искра металась по землянке, как конь в охваченной огнем конюшне, в отчаянии твердила:
— Что ж это такое? И мы ничего не сделаем?! И мы отсидимся вот тут, в норе?..
Ленька-Леничка судорожно вздохнул, мы услышали скорбный его вздох.
— Один наш выстрел, Искра, — сказал он глухо, — и охранники перебьют всех, кто там, на дороге…
Скажи Ленька: «…и охранники перебьют нас всех», Искра презрением одарила бы Леничку, всех нас, схватила бы пулемёт, который мы все-таки не решились утопить в омуте, бросилась бы через брод, к дороге, наперерез бредущим под конвоем людям. В том состоянии, в каком она была тогда, она бы не раздумывала, она не успела бы подумать, что может быть потом.
Но Ленька-Леничка сказал о тех, кого гнали по дороге, сказал обдуманно, с тревогой не за себя, за них, и Искра погасила свое неистовство.
В который раз два камушка, связанные одной веревочкой взвились в поднебесье, не отделимые один от другого, поменялись местами, и был в этом какой-то великий закон согласия, разума и чувства.
Искра опустилась прямо на лежащие в углу винтовки, зажала лицо руками, сидела в пугающей неподвижности. А мы стояли перед ней, как виноватые. Нарушила молчание сама Искра. Взглядом, в котором была боль, одна только боль, она, посмотрела на меня, сказала с укором:
— И ты, Санечка, хочешь, чтобы вот так же повели партизан?
Я опустил голову, сказать мне было нечего.
Как связаться с партизанами, мы не знали.
Долго раздумывали, ничего дельного не придумали, Наверное, так бы и заглохло наше бестолковое старание в четырех земляных стенах, если бы не Ленька-Леничка. Мало он говорил, но дано было ему проглядывать то, что порой не видели мы. И на этот раз он выхватил нужную ниточку, сказал:
— Человека, чтоб привел нас к партизанам, сейчас не сыскать. Но такие люди, надо думать, в каждой деревне есть. Особенно там, которые к ним ближе. Если партизаны в самом деле двинут из Вадинских лесов к Сходне, то пойдут опять же лесами. Надо идти в те деревни, что на пути. И как то так, в поклонах-разговорах поминать, что немцы, слышь, готовятся встретить партизан у Сходни. Кто-то услышит, в себе захоронит. А кто-то даст знать кому надо. Может, что-то и поправят партизаны в своих планах…
Ленька-Леничка сказал дело, мы это почувствовали, встал вопрос: кто пойдет? Пугающая тишина повисла в сумрачной нашей землянке. Шутка ли, из своей деревни выйти в край неведомый, по дорогам, с войны зачужавшим, да одному, в надежде на людей, еще сохранивших, а может, уже и сгубивших человеческую доброту. Ну-ка, решись на такое! Да и как из дома уйдешь? Разве отпустят?..
Пока все это прокручивалось у каждого в голове, по крайней мере, у меня, Ленька-Леничка сказал:
— Я и пойду… — сказал спокойно, и оттого, что так он сказал, дышать стало вроде бы легче.
Но Искра, пристально вглядываясь в Леньку-Леничку, несогласно покачала головой.
— Нет, Леничка, нет. Нельзя тебе уходить из деревни. Полицай у тебя в соседях, тут же уследит, что пошагал куда-то. И матушка твоя, тетка Оля, совсем плоха. С постели не поднимается, — Искра говорила правду: Ленькин дом, если и был еще живой, то держался только Ленькиными взрослыми заботами. Об этом он не говорил, но мы это знали.
Ленька-Леничка пытался сказать, что он все обдумал, и мать уговорит, и все, что нужно, для матери оставит, но Искра была непреклонна.
