Олег Селянкин - Они стояли насмерть
Катер несколько раз вздрогнул от близких взрывов и рыскнул к середине реки.
— Перебит штуртрос! — крикнул Романов.
— Перейти на запасное управление, — ответил Мара-говский.
И по тому, как были сказаны эти слова, и по тому, что Романов убежал из рубки, не дождавшись их, Норкин понял, что на катерах привыкли ко всему, что каждый знает свои обязанности точно и командиру нужно только быть в курсе событий и следить за самым главным.
Нос катера приподнялся, вылезая на берег, а десантники уже спрыгнули на звенящую гальку. Когда последний из них еще бежал по катеру, на палубу поднялся первый раненый. Все это делалось молча, быстро.
Норкин скомандовал было отходить, как вдруг солдат с белой шапкой бинта на голове спрыгнул на берег.
— Эй! Куда? Отходим! — крикнул Норкин. Солдат оглянулся и махнул рукой:
— Давай!
— Здесь сибиряки стоят, — пояснил Мараговский. — У них только лежачие на тот берег переправляются.
Снова идет катер по Волге. Трещит от осколков его обшивка.
Ни одного фашиста не убили матросы с тральщиков в эту ночь, но несколько сотен защитников получил город, несколько десятков тони боезапаса и продовольствия сгрузили с катера на правом берегу. Катер встречали теплорадостно, как старого хорошего знакомого. Только во время последнего рейса командир батальона сибиряков обругал Норкина.
— Что привез? — крикнул он, подбегая к катеру.
— Консервы, пшено…
— Иди ты к чертовой матери со своим пшеном! Патронов давай! Пшеном я, что ли, стрелять буду!?
— Солдат накормишь…
— Родился ты дураком — дураком и умрешь! С патронами я еду всегда достану! — И, плюнув на мешок с пшеном, комбат убежал.
За работой не заметили, как наступило утро и рассвет застал катер на обратном пути к базе. Фашисты теперь хорошо видели его и стреляли точно. Одна из мин разорвалась у самого борта. Взрывной волной с Норкина сорвало фуражку. Но фуражка мелочь: на катере появились убитые, а раненых и не считали.
И когда начало казаться, что тральщику не дотянуть до острова, что не успеет он спрятаться за его высоким берегом, рядом появился бронекатер. Он догнал тральщика, прижался к нему бортом и прикрыл от осколков и пуль. Было слышно, как они барабанили по его броне.
— Молодец, Чигарев, выручил, — сказал Мараговский.
— Чигарев? А не врешь?
Мараговский не успел ответить, как дверь рубки бронекатера приоткрылась, из нее высунулся Чигарев и крикнул:
— Мараговский! Жив, бродяга? Мишка! Давай лапу! Поздравляю с возвращением домой!
Так вот и встретились Норкин с Чигаревым. Пожали друг другу руки, а поговорить-то и не пришлось. Только потом узнал Михаил, что Чигарев сильно изменился. Несколько дней после разговора с Ясеневым Владимир ходил сам не свой. Словно потерял что-то нужное и никак не мог вспомнить, когда и где это случилось. Обычно не сходил Чигарев с катера, а тут однажды, когда стояли рядом с тральщиками, вышел из каюты и спрыгнул на берег. Увидев Мараговского, он подошел к нему и сказал:
— Я должен извиниться перед вами, товарищ главстаршина. Тогда я был не прав…
Маратовский растерялся и невнятно пробормотал:
— Я тоже извиняюсь… сам виноват… бывает… Матросы впервые узнали, что губы у Мараговского тоже могут дрожать. С тех пор и началась дружба главстаршины и лейтенанта.
Выйдя из зоны обстрела, Чигарев помахал тральщику рукой и увеличил ход. Скоро белый бурун от его винта скрылся за островом. Норкин вышел из рубки. Раненый, пожилой мужчина с седыми висками, поднял на него слезящиеся глаза и спросил:
— Табачком не богат, земляк?
Норкин поспешно достал из кармана кисет и вывернул его над ладонью раненого.
— Себе-то оставь.
— Найду, бери.
— Спасибочко.
Норкин зажег спичку и, дав раненому прикурить, спросил:
— Как там?
— Плохо… Одну комнату из семнадцатой квартиры седни оставили…
В голосе солдата боль и обида. Он искренне сожалеет о том, что фашисты захватили те несколько квадратных метров.
На базе Норкин составил донесение о работе за ночь и хотел лечь спать, но к нему прибежал матрос.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан-лейтенант?
— Обращайтесь… Только я старший лейтенант.
— Вас в землянку к телефону просят. Норкин нехотя пошел за матросом.
— Вот этот, — сказал дежурный связист, протягивая трубку.
— Слушаю вас.
— Норкин? Мишка? — донеслось в ответ.
— Я…
— Здорово! Селиванов говорит…
— Леньчик! Здравствуй! Ты где сейчас?
— Об этом потом. Поздравляю тебя, Миша, с повышением. Ты теперь капитан-лейтенант!
— Спасибо… А ты откуда знаешь?
— От самого хозяина. Пришел приказ, ну я и не вытерпел.
— Спасибо… Спасибо… Что нового у тебя?
— Новостей хоть отбавляй! По телефону и начинать не стану.
— А ты коротенько.
— Сегодня ночью поговорим. Говорят, что работать вместе будем.
— Ладно. Уговорил… Тогда, пока, Леня…
— Не спеши. У меня еще одна новость для тебя… Верти дырку на кителе!
«Неужели наградили?» — подумал Норкин, а спросил, стараясь казаться спокойным: — Для чего?
— За отличное выполнение задания тебя наградили орденом Красной Звезды. Еще раз поздравляю тебя!.. А теперь спи!
— Леня! Ленька!
— Ну? Чего орешь?
— Может, ошибка вышла?
— Вот чудак! Раз говорю — точно, значит, точно!
— Ты-то все это откуда знаешь?
— Эх, Мишка! Такие вести, как камень, упавший в воду. Упадет он в одном месте, а волны далеко расходятся!.. Спи, — и Селиванов положил трубку.
Легко сказать спи! Михаил осторожно положил трубку на рычаг аппарата, ушел к себе в каюту, лег, но уснуть не мог. Слишком много хорошего нахлынуло на него.
Выйдя на Волгу, фашисты попытались расширить прорыв и бросились вдоль по реке к северу и к югу, но волны наступавших разбились о стойкость войск, собранных на флангах немецкого клина. Тогда все это скопище врагов метнулось внутрь образованного их фронтом мешка и начался новый штурм города.
— Через два дня наши гренадеры пройдут торжественным маршем по улицам Сталинграда! — захлебывались от восторга немецкие дикторы.
— Сталинград долго не продержится, — с притворной скорбью говорили военные специалисты Англии и Америки.
В это время фашистские солдаты еще верили своим дикторам: город, распластавший крылья кварталов по берегу легендарной русской реки, не имел мощных укреплений, да и защитников у него было маловато.
«Им не сдержать нашего натиска», — думали фашисты, и опьяненные воем «Юнкерсов», висевших над городом и рекой, бросались в атаку, штурмовали развалины домов.
— Русс, сдавайся!
Не было перед городом укреплений, но войти в него И продвигаться по его улицам оказалось не так просто: каждый дом стал крепостью, груда кирпичей — опорным пунктом.
Мало было защитников, они не могли похвастаться обмундированием — оно выцвело, выгорело на солнце, побелело от пота, но каждый из них стоил сотен солдат, одетых в самую пеструю форму и с любыми замысловатыми гербами на касках и пилотках.
Бывало и так, что после многочасового штурма фашисты врывались в дом. Они рыскали по всем его закоулкам, искали тех, кто так долго отбивался от них, и не верили, что вот эти мертвые солдаты и мужчина в рубашке-косоворотке — весь гарнизон «укрепленного пункта», как теперь в сводках фашистов именовался этот дом.
— О, тойфель! — бормотал не один фашист и спешил отойти от грозных мертвецов.
А если дом не был взят — советские солдаты были еще страшнее. Они не признавали «законов войны» и даже окруженные не сдавались в плен. Русский, умирающий от ран, и то хотел быть полезным Родине до последней минуты. Другой, уже теряя временами сознание, полз к окну, чтобы последним взмахом руки швырнуть на улицу бутылку с зажигательной смесью или связку гранат. У советских солдат это было обычным явлением, не считалось даже за героизм. Фашисты много видели русских, лежавших грудью на подоконнике. И почти под каждым из них горел танк или громоздились кучей трупы в мундирах мышиного цвета. Пламя от танка лизало стены дома, огненные языки взлетали вверх, порой тянулись к убитому и, словно в испуге, вздрагивали и отклонялись.
Вот поэтому со временем все больше и больше сил стекалось к городу. От берегов Дона шли фашистские резервы. Их торопили: нужно было поскорей заменить солдат, уехавших «нах хаузе» с оторванными руками и ногами, нужно было попытаться вновь вернуть себе время, которым завладели русские. Фашисты хотели заставить его работать на себя.
— Форвертс! Форвертс! — покрикивали офицеры.
— Форверст! — вопили фельдфебели, и землисто-серые змеи ползли с запада к Сталинграду.
