Николай Горулев - Прощайте, любимые
— Спасибо вам за все, — дрогнувшим голосом сказал Иван. — Спасибо, мама...
Мать не выдержала и всплакнула, вытирая глаза уголком косынки.
— Ты не плачь, мама, по нем. Я его сберегу до самого конца войны.
Мать улыбнулась сквозь слезы:
— Што ты такое гаворыш, дачушка?
— А то, что я его одного никуда не пущу, и в эту самую торбочку положи на дорогу хлеба и на мою долю.
— А божачка! — всплеснула руками мать. — Ты у сваiм розуме?
— Я, мамочка, это давно решила, и не пробуй меня отговаривать. — Данута вышла из-за ширмы, где переодевалась, и Иван увидел, что она и в самом деле собралась в дорогу. На ней были почти новые белые валенки, шерстяной свитер ручной работы, завязанные узлом косы прикрывал небольшой шерстяной платок.
Увидев, что Данута говорит серьезно, мать обессиленно опустилась на лавку. Она растерянно мяла в руках рожок косынки да молча вытирала слезы, которые так и катились по щекам.
Данута подошла к матери, села рядом, обняла:
— Мамочка, ты ж у меня такая умница. Я всегда слушалась, а теперь хоть один разочек поверь мне. Я уже не маленькая. Сижу дома и дрожу — какому подлецу приглянусь, когда нагрянет в деревню германец или другой бандит. Буду вот вместе с Иваном... за свою молодость... Так что ты не плачь, а радуйся.
Неизвестно, чем бы кончился этот неожиданный для Ивана разговор, если бы не скрипнула дверь и не появился на пороге коренастый человек в шапке-ушанке, меховых рукавицах, со строгим усатым лицом.
— Пан Вечора! — воскликнула мать, торопливо утирая слезы. — Проше сядаць.
— Нам пора,—сказала за Вечору Данута. — Ну, до свидания, мамочка. Мы будем навещать тебя.
Мать словно онемела. Не было слез, не было слов. Она молча обняла Дануту, поцеловала ее в лоб, как покойницу, потом так же спокойно обняла Ивана и, когда они оба были у порога, осенила их крестом.
— Вот это да... — выдохнул Иван, усаживаясь рядом с Данутой в сани. — Ты просто чудо. Просто чудо...
Вечора тронул вожжи, и серый в яблоки конь вынес их за деревню. Данута прижалась к Ивану, потом взяла его руку и потянула в карман своего кожушка. Рука натолкнулась на револьвер.
— На всякий случай, — тихо сказала Данута и кивнула в сторону Вечоры, который за это время не проронил ни единого слова. Эта молчаливость насторожила Ивана. Да и лицо Вечоры было какое-то не располагающее. Строгие, даже злые глаза, твердая складка губ под усами. Данута уловила настороженность Ивана, и вдвоем они стали внимательно смотреть за дорогой. Вот пересекли большое холмистое поле, потом перелесок, потом въехали в лес, а когда лес кончился — увидели впереди небольшое село. Вечора не поехал по накатанной дороге через деревню, а повернул по другому санному пути в объезд. Иван и Данута переглянулись, но вопросов Вечоре задавать не стали.
Потом снова было поле, снова перелесок и снова сосновый бор, которому, казалось, не было конца.
— Куда мы едем? — не сдержался Иван.
— В Налибокскую пущу, — ответил, повернувшись, Вечора. Голос у него не был таким строгим, какими показались Ивану глаза его.
Спустя некоторое время Вечора пустил разгоряченного коня шагом. Иван сразу догадался почему — впереди на дороге маячили какие-то люди. Иван держал руку на рукоятке парабеллума и ждал. Вот сани проехали еще немного, и послышался окрик:
— Стой, кто едет?
— Пан доктор, — ответил Вечора.
К саням подошли два вооруженных человека. Один пожилой в черной суконной поддевке, валенках и шапке-ушанке и молодой в кирзовых сапогах, желтом полушубке и лихо сдвинутой на затылок кубанке, перечеркнутой спереди красной ленточкой.
Иван успокоился — Вечора привез к своим.
— Ну, слезайте, панове, — улыбнулся молодой. — Поведу вас на прием к начальству.
— Передай — люди из моего села, — хмуро сказал Вечора. Он подал руку Дануте, затем похлопал Ивана по плечу: — Гляди не хворай, а то опять попадешь ко мне.
— Спасибо, — поблагодарил Иван.
— Это мой долг, — сказал Вечора, поворачивая коня...
По узкой протоптанной тропинке Ивана и Дануту вел молодой. Ивану хотелось заговорить с ним, но парень энергично шагал впереди, не давая никакого повода для разговора. Может, тут так было заведено с чужими.
Вышли на большую лесную поляну, где в два ряда горбились покрытые снегом землянки. Поляна вдоль и поперек была вытоптана людьми. Молодой подвел к одной из землянок, постучал в дверь и, спросив разрешения, пропустил Дануту и Ивана вперед.
— Вот, товарищ командир, пан доктор привез пополнение.
Из-за столика поднялся человек с густо поседевшими висками, в военной гимнастерке, туго подпоясанной широким комсоставским ремнем. Иван сразу узнал Виктора, и сердце его радостно застучало. — Ну, посмотрим, кого он нам привез... — сказал Виктор и окинул Дануту с головы до ног. — Добро. Нам до зарезу нужны разведчицы. А ты? — спросил Виктор, посмотрел на Ивана, и брови его удивленно поползли вверх. — Не может быть... Ванюшка! Ваня! — Он бросился к брату и долго и крепко тискал его в своих объятиях,
... Вера по-прежнему аккуратно выполняла свои обязанности связной. Работы было много — городское подполье росло как на дрожжах, и какие только сведения ни переносила она в лес. О движении поездов и воинских частях, расположенных в городе, о формировании так называемой добровольческой освободительной армии из обманутых пленных советских бойцов и командиров и о диверсиях, совершенных и планируемых подпольем.
Работа стала привычной, как всякая другая работа. Вера ловила себя на том, что со временем притуплялось чувство опасности, которое преследовало ее вначале. Она считала, что причиной этому было два обстоятельства — опыт и вторая жизнь, которая зародилась и росла в ней, занимая безраздельно все ее внимание. Каждый день она находила что-то новое в поведении человека, который напоминал о себе легким толчком, таким ощутимым, что замирало сердце.
Сергей переговорил с отцом, и было решено, что Вера передаст свои обязанности другому связному, но приехал с очень важным сообщением Григорий Саввич, и его надо было передать в лес немедленно, потому что от этого зависела жизнь группы подпольщиков с авторемонтного завода. Вера решила съездить в последний раз.
С появлением снега Устин Адамович сократил маршрут Веры почти наполовину. Теперь она не шла на базу, а заходила в деревню Заречье, на явочную квартиру, передавала сведения хозяйке, а та переправляла их в лес. И все было бы хорошо, если бы не полицейский гарнизон в Жуково, который гитлеровцы посадили на пути к Устину Адамовичу.
Вера ухитрялась попадать в Заречье с другой стороны, чтобы не мозолить глаза полицейским, но в этот раз решила ехать через гарнизон, тем более что попалась подвода до самого Жукова.
Дорога была накатанной. Вдоль шляха росли березы и тополя. Словно в отместку за бесснежный декабрь и январь, зима в феврале покрыла сугробами поля и дороги. Стоял солнечный март, и в белом искрящемся мареве пахло близкой весной.
Как всегда, Вера взяла с собой неизменный мешочек с одеждой, чтобы обменять в деревне на продукты. Возница — бородатый болтливый дядька, хвативший на базаре спиртного, предлагал муку и сало в обмен на ее вещи, но Вера сказала, что у нее в Заречье есть люди, которым она обещала, а слово надо держать.
Возница рассмеялся мелким хриплым смешком и ударил кнутом по лошади.
— Рассмешила ты, девка. Видно, скоро бабой будешь, а в жизни не разбираешься. Кто сейчас слово держит? Где ты видала или слыхала? Сейчас такое время, что про этое самое слово люди забылися. Что урвал, то и твое. У нас в деревне каких-то пять вшивых полицаев. Так они сперва обобрали своих жуковских, а теперь чуть не каждый день выезжают на такую операцию в соседние села, а потом пьют с утра до ночи...
Не спеша проехали через деревню. Поравнялись с высоким зданием сельской школы.
— Тишина, — сказал возница, — значит, опять уехали на операцию. Ну, вот я и дома... Бывай.
Вера поблагодарила дядьку, слезла с саней, размяла затекшие ноги, поправила платок, муфту, с которой почти не расставалась, забросила за спину мешочек с одеждой и пошла, радуясь в душе тому, что полицаев не было на месте.
До Заречья оставалось километра четыре. Она знала—в крайней хате встретит ее тетка Степанида, моложавая, крепкая солдатка, и, если застанет вечер, оставит у себя ночевать. А потом долго и подробно будет рассказывать Вере о своей жизни. О том, как встретила на вечеринке вихрастого плясуна — тракториста из Жукова, как влюбилась в него без памяти, как встречались они в поле, как она сообщила ему под большим секретом, что у них будет ребенок. Расскажет, с каким страхом она сообщила ему этот секрет — боялась, что бросит ее тракторист. Нет, оказался хлопцем честным. Даже обрадовался новости, а потом поженились они, и все было бы хорошо, если бы не родился мертвый ребенок. Вера слушала женщину и сравнивала ее и свою жизнь. Несмотря на похожесть, жизнь Веры была значительно труднее. Но она не откровенничала — помнила наказ Александра Степановича — больше слушай, чем говори.
