Михаил Бубеннов - Белая береза
— Наш "бог" болтать зря не любит, — подмигивая друзьям, ответил Вася Петрищев. — А уж если заговорит — прощайся с белым светом!
— У танкистов были?
— Заходили поболтать…
Андрей съязвил:
— Выходит, ваш "бог" зря болтать не любит, а вы его "апостолы", не прочь?
— Нам это можно!
— Кто там из танкистов? Случайно, не Борисов?
— Он самый…
— Пошли, ребята!
У восточной стены сарая, прижавшись к ней почти вплотную, стояли два танка: "КВ" и "Т-34". Воентехники и танкисты в засаленных ватниках осматривали танки; один танкист заново красил башню "КВ" белой краской.
Озеровцы шумно и весело приветствовали первых гвардейцев. Здоровались, крепко встряхивая руки. Как водится, все было приправлено доброй, сердечной шуткой.
— Зазнались уже или нет?
— Не успели еще! Некогда!
Увидев бойцов взвода Юргина, с которыми приходилось встречаться на переднем крае, гвардии старший сержант Борисов подошел к ним:
— О, соседи! Привет!
В новом, пухлом ватнике и ватных брюках, в шлеме и валенках, Борисов казался толстым и неуклюжим; лицо его, в жирных пятнах масла, улыбалось.
— Что ж ты ушел с передовой? — спросил его Андрей. — Скучно без нас?
— Поцарапали немного. Вот сейчас закончу ремонт, а завтра — опять туда. А вы?
— Пожалуй, тоже…
— Слыхать что-нибудь?
— По всем приметам, должны пойти.
Подошла еще группа солдат, а за ними несмело — санитарки в беленьких, чистеньких полушубках, еще не побывавших в траншеях и блиндажах. Среди девушек Андрей сразу заметил Лену; их взгляды встретились, и Андрею показалось неудобным промолчать; смущаясь, он спросил девушку издали:
— Ну, как Найда? Не сбежала?
— Это он, — сказала Лена подругам и смело направилась к Андрею. Нет, не сбежала! Вы понимаете, она уже привыкла ко мне. Честное слово!
— А как с собаками?
— Мои на нее ворчат.
— Ничего, поладят!
Стараясь не мешать общему разговору около танков, Андрей и Лена отступили в сторону, к стене сарая, и тут, несмотря на короткое знакомство, с удивительной обоюдной легкостью и живостью заговорили о разных разностях, что приходило каждому на ум: о собаках, о боях, о Москве, о прежней и будущей жизни… Лене было приятно разговаривать с Андреем потому, что он — настоящий фронтовик, хорошо знающий войну, а Андрею — потому, что давно уже не видел перед собой так близко румяного девичьего лица и улыбающихся глаз, не слышал девичьего голоса… Они так увлеклись своим разговором, путаным, но, казалось, необычайно важным и интересным, что даже не слышали, о чем говорили около танков.
Вначале разговор у танков шел вразнобой, но вскоре Иван Умрихин занял в нем ведущую роль. Присев на порожнюю бочку из-под бензина, он в удобный момент пустил в дело свой хрипловатый голос, всегда чем-то покорявший людей.
— Ну, хорошо, товарищи танкисты, — сказал он, — вот вам дали гвардейское звание. Это, скажу я вам, не шутка! Прямо скажу: большой почет! Выходит, сегодняшний день у вас настоящий праздник. А почему же вы не гуляете, водку не пьете, а возитесь здесь в разном мазуте, как черти?
— Гулять, возможно, завтра будем, — ответил Борисов.
— Завтра? А нас позовете?
— Обязательно. Без вас нельзя.
— Вот это разговор! А где же устроите застолье?
— В чистом поле, на раздолье, — ответил, улыбаясь, Борисов. — Там веселее, чем в этой деревне.
— О-о, нашли место! — с неудовольствием протянул Умрихин, подняв и отводя в сторону от Борисова посиневший утиный нос. — Дрожь берет на таком раздолье!
— Зато там с музыкой!
— От той музыки икать охота.
Танк "КВ" загудел и внезапно дернулся на месте. Все невольно дрогнули и отшатнулись от него; в кронах старых черных ветел у соседнего двора заметались, загалдели галки, собравшиеся на ночлег. Когда танк замолк, Умрихин продолжал:
— Нет, как ни говори, а невеселый вы народ, танкисты! У вас такой праздник, а все вы — серьезные, хмурые, даже виду не хотите показать, что рады. А ведь рады так, что в пляс бы только. Я же вижу, у меня глаз верный. Скажем, вон тот, который малярит. Да у него все печенки поют от радости!
Маленький танкист, красивший башню "КВ", яростно покрутил кистью в заляпанном белилами ведерке и огрызнулся:
— Ну и что же? Что ты прилип? Зависть тебя берет, вот что, любезный ты мой папаша! Если хочешь, я тебе прямо скажу: да, рад; да, все печенки поют от радости!
— Вот видите, я же угадал, — мирно заметил Умрихин, раскидывая в стороны руки и этим жестом как бы приглашая всех присутствующих в свидетели его правоты.
— Да, рад, рад, вот и все тут! — разгорячился маленький танкист, бросил работу и замахал в воздухе белой кистью. — А ты мне, папаша-умница, скажи: какой же дурак не будет радоваться такому званию, а? Я как узнал про это, во мне, и верно, все запело!
— Ну, будет, будет, Кривцов! — сказал Борисов, смущенный бахвальством маленького танкиста. — Малярь знай, торопиться надо.
— Конечно, я замолчу, — сразу стихая, ответил Кривцов. — Только напоследок я скажу одно: вредный же он, этот папаша, или не видите? Все молчат, а он все с подковыркой да подковыркой!
— Хватит, Кривцов! Не обижай гостей!
— Он сам обижает!
— Вот и видать тебя сразу насквозь, как стеклышко! — сказал Умрихин. — Не успел, стало быть, получить гвардейское звание, а уже зазнался. А что из тебя будет, если орден дадут или медаль из чистого серебра?
— Дадут разве? — спросил кто-то из солдат.
— Понятно, дадут, в приказе так и сказано, — со свойственной ему мирной манерой ответил Умрихин и похлопал подзастывшими валенками нога об ногу. — Не обязательно, понятно, ему вот, товарищу маляру, дадут, а вообще многим из их бригады.
Всех развеселило, что Умрихин удачно уколол обидчивого танкиста, и все весело, беззлобным смехом поддержали шутника. Умрихин затем обратился к Борисову, который, по молчаливому сговору занятых работой танкистов, принимал гостей:
— А насчет других разных отличий, товарищ гвардии старший сержант, не слыхать еще?
— Каких еще отличий?
— Ордена и медали у всех одинаковые, а для вас должны быть особые отличия, — знающе заявил Умрихин. — Какую-нибудь особую форму надо или, допустим, особые знаки на груди.
— Можно и без отличий.
— Нет, нельзя, — возразил Умрихин. — Раз вы гвардия — у вас все особое должно быть: и форма, и знаки, и даже, я думаю, харч особый…
Замечание Умрихина об отличиях понравилось всем: и танкистам и пехотинцам, и все разом заговорили о том, установят ли в самом деле отличия для гвардейцев и если установят, то какие именно…
— В царское время разные были, — сказал Умрихин.
— То в царское! — крикнул Кривцов с танка, надеясь, видимо, этим замечанием как-то отплатить Умрихину за его обидные шутки.
— А почему сейчас не сделать? — сразу прицепился Умрихин и даже спустился с бочки. — Ну, скажи, почему? Раз гвардия, стало быть, лучшее войско, а лучшее войско издали должно быть видно. Взглянул и видишь: гвардия! У меня, сказать откровенно, дед раньше служил в гвардии. Раньше ведь как брали в гвардию? По росту. Как взглянула комиссия на деда, так в один голос: в гвардию! Он даже повыше меня был, вот как! А служил он у генерала Скобелева… Вот был, братцы, генерал так генерал: осанка — во какая, взгляд — орлиный, борода — надвое, а под ней вся грудь в орденах! Дед с этим Скобелевым ходил турок бить, а потом и привез домой его портрет. Настоящая картина, вся в красках! И вот, бывало, как взглянет дед на тот портрет, так в нем будто пружина ударит! Головой до потолка, руки по швам. Ох, и выправка была! Не только в гвардии служил, а и правофланговым в роте ходил.
— Подумаешь, трясется со своим дедом! — крикнул Кривцов, искренне страдая от того, что ему никак не удается отплатить Умрихину за обиды.
— Насчет деда, товарищ танкист-маляр, я совсем не зря затеял разговор, — сказал Умрихин и обратился к Борисову: — Я вот что хотел узнать: как насчет росту будет, а? Определен рост для гвардии или нет еще?
— Я думаю, что дело не в росте, — ответил Борисов. — Гвардейское звание должно даваться за геройство, а рост тут ни при чем…
— Как ни при чем? — удивился Умрихин. — Гвардия во всем должна быть отличной от остального войска, я так понимаю. Скажем, ваш рост можно еще считать подходящим для гвардии. Ну, а вот тот ваш товарищ, который малярит, он же совсем мал! Нет, пусть он не обижается на меня, я это к слову, а все же, по правде сказать, какой у него рост?
В толпе раздался дружный хохот.
— Нет, я не в обиду сказал, — продолжал Умрихин, когда хохот подзатих. — Я только диву даюсь: мелковат же он для гвардии! Я так думаю: тех, которые не вышли ростом, должны бы из вашей гвардейской бригады отсеять, а набрать рослых.
Кривцов не мог больше сносить обиды.
— Вроде тебя? — крикнул он и пролил белила. — Не ты ли хочешь на мое место?
