Михаило Лалич - Избранное
— Это так-то вы, офицеры, начальники, гады поганые, садистское ваше племя, раненых держите, чтобы они окоченели?.. Это тому вас учили в ваших дерьмовых училищах для мясников?..
Я подумал — сейчас прошьют меня очередью, и конец!.. Они и правда ощетинились, загалдели, появился офицер, но словно пришибленный какой-то, точно и вправду наперед согласный принять на себя долю вины.
— А что же мне с ним делать? — обращается он ко мне.
— Вели сушняк зажечь, пусть отогревается человек!
И в самом деле, это он не издевки ради, а своим приказ отдает. Сгребли сухой листвы, подложили под Муё, чтобы не лежал на снегу. Развели костер, вспыхнул огонь. Теплота распространилась, даже до нас доходит, только Муё это не помогает. Слишком много крови он потерял, на наших глазах и скончался.
Больше нечего было ждать, да и день, утомленный событиями, клонило к исходу. Повели нас, без ругани, без издевательства, все молчат, сникли, повесили носы, точно потери подсчитывают. Я до сих пор не разберусь, что это было — то ли кровью они насытились и насмотрелись смертей, то ли опасались последствий, как-никак они были четниками из Брджан, а орудовали и кровь проливали на пешивачской территории. Добрались мы к Папратам в сумерки уже. Навстречу папрачане выходят, ракию в бутылях выносят, поздравляют, значит, победителей, здравицы произносят, ликуют, песни поют. Нас в упор не видят, своих и то не признают… Спустилась ночь, когда мы прибыли в Богетичи. Итальянская стража спрашивает, кто идет, наши конвоиры отвечают:
— Пленных в острог ведем, уважаемые!..
Итальянцев уже известили о победе, и они успели приготовить грузовик для нас и для конвойных. Раскрутили они нам веревки с рук, защелкнули наручники, доставили в Острог, где был штаб Бая Станишича. Заперли нас в Нижнем монастыре. Из штаба наведываются к нам офицеры полюбопытствовать и насладиться видом нашего бедственного положения. При этом они не могут нас не задирать:
— Хороши вояки, в ямы безвинных людей бросаете!
— Мы предателей в ямы бросаем, а вот вы оккупантам прислуживаете.
— Вы народ под удар поставили, к уничтожению привели.
— Зато вы, макаронники уважаемые…
Чудом господним и здесь обошлось без затрещин и надругательств. Нам даже выдали по килограмму хлеба и сняли наручники на ночь. Сейчас мне кажется это невероятным, но тогда я всю ночь проспал, погружаясь в сон, словно в песок, словно в ивняк, уходя под какие-то корневища, между их отростками и ответвлениями просачиваясь в почву там, где она была мокрая и мягкая. Наутро картина переменилась: из Никшича по нашу душу прибыли два грузовика тюремщиков, все как на подбор полицаи, рожи жандармские, бандитские. Скрутили они нас так, что веревки в мясо врезаются, и принялись бить, чтобы мы разговорились. Смотрю я на Благо — он один во всем виноват — и спрашиваю:
— А без этого нельзя было обойтись?
Он мне отвечает:
— Это что, это мы выдержим, боюсь, хуже не было бы.
— Поделом тебе, нечего было нас подначивать сдаваться.
— И не таким, как мы, сдаваться приходилось, да не у всех это плохо кончилось.
При въезде в Никшич нас поджидало городское отребье, подговоренное пропойцами из Стоядинова заведения и льотичевским охвостьем, они встретили нас криками: «Долой приспешников Моше Пьяде!», «Смерть красным вампирам!», «Бей ямолазов!» и все в таком духе. Изрыгают ругательства, плюются, одежду на нас рвут, ногтями царапают, за волосы дергают, за нос, а конвойные наслаждаются этим представлением и не разрешают нам глаз на них поднять, орут;
— В землю, в землю, быдло, смотреть!
Наконец добрались мы до тюрьмы, размещенной в здании бывшего отеля «Европа». Здесь нас поджидал знаменитый Буле, тюремщик, со своими пособниками, сверху слышится, точно кто приказывает:
— Окна — настежь! Комнаты проветривайте!.. Постели стелите!.. Ужин готовьте для дорогих гостей!
Мы надеялись, что хотя бы в тюрьме, когда мы под замком и под охраной находимся, нам руки развяжут, но не тут-то было — всех нас общей цепью сковали, вместе с теми, кто сюда раньше угодил. Освобождали нас, только когда вели на допрос, а следствие старалось выставить нас в виде грабителей и преступников и вконец очернить, прежде чем вынести приговор. Они убили уйму времени и извели горы бумаги, расследуя историю козла, которого нашим бедолагам пришлось у кого-то стащить, чтобы не умереть с голоду. Этой их проволочкой воспользовались наши люди и помогли нам выбраться на свободу и заполучить оружие. В скором времени искупили мы этот свой грех — за отличие в боях и наша грудь украсилась орденами. Многие, конечно, погибли, другие остались изувеченными после ранении, кто обзавелся семьей, кто сединой — словом, всем, что обыкновенно жизнь приносит. Бывает, иной раз и встретимся, радуясь тому, что удалось друг с другом повидаться, зато уж когда наши с Благо пути-дороги пересекаются, я такой встрече не радуюсь, его одного упрекая в том, что по сию пору живу, и спешу отвернуть голову в другую сторону и взгляд от него отвести.
Торжество
За месяц до снега Новак Ёкич, взводный гарнизонной четы из Добриловины, принялся обследовать пещеры в округе Тары, разыскивая прибежище Видаковичей. Ему пришлось обратиться с жалобой к высшему начальству, что на местных опереться в этом деле он не может, поскольку все они или в родстве с Видаковичами, или склонны к пособничеству. Он получил помощников из Поля: двух добровольцев, однако проку от этих добровольцев, как выяснилось, не было никакого, ибо, запуганные пещерами, добровольцы имели обыкновение устраивать у входа громкую свару с руганью и бранью, что давало возможность партизанам скрыться; и, таким образом, Драгутин Медо вынужден был сам исследовать подземелье. Улов при этом имелся небогатый: в одной пещере обнаружили мешок ячменя и бездействующий радиоаппарат, в другой — окровавленные обрывки френча немецкого унтера, погибшего где-нибудь в Сербии или в Боснии.
На Грядах, куда в конце концов зашел поиск, Новак взялся собственноручно замазывать глиной узкие проходы. Помощники подносили ему плющ для маскировки и создания подобия «живой природы». На глине был обнаружен отпечаток подошвы, говоривший о том, что тут кто-то скрывается. Сразу же вслед за этим открытием семейство Видаковичей — жены, дети и старый Младжен — было насильственным образом переселено из Добриловины в Бистрицу, из своего дома в чужой, что лишало их возможности подкармливать своих.
С той поры до самого снега и даже в первые дни на снежном покрове новых следов обнаружено не было. И только позже кто-то показал, при этом неизвестно кто, но под подозрением находились трое: Испанец, Нахлобучка и один из свояков Видаковичей, — на следы, что от Забойского озера целиной проходили к Грядам. Осмотрев этот след, Ёкич и Драгутин Медо известили о нем начальство в Поле; Бечир Томович взял чету из Поля и Алексу Вуковича с бистричанами и вместе с ними за ночь поднялся на Гряды. К рассвету они успели залечь на полиции, когда Милан Видакович, старший из братьев, вышел из пещеры и стал в бинокль разглядывать долину. В этот момент дорогой вдоль Тары проходила, торопясь на задание, «летучая чета» из Белого Поля, ракитинцы и равнореченцы под началом унтер-офицера Радомана Томовича. Сосредоточившись на изучении отдаленной угрозы, Милан, как это часто случается, не заметил непосредственной опасности, которая находилась прямо у него под носом. Черная фигура Милана ярким пятном выделялась на снегу, неподвижная и напряженно согнутая под елью, и начальству было предоставлено почетное право первого выстрела. Бечир взял Милана на мушку и выпустил короткую очередь из ручного пулемета. Милан упал в снег, а Бечир, набрав полные легкие воздуха, крикнул громовым голосом победителя:
— Доброе утро, Милан!.. Ну, как тебе сегодняшняя зорька улыбнулась?
После этого начались уговоры о сдаче. Без ругани и оскорблений, ибо уже известно, что это не помогает, а вроде бы дружеские увещевания о том, что для окруженных сдача в плен — единственный выход из положения… Были они с Бечиром давние знакомые и как бы даже приятели в ту пору, когда Милан председателем общины был. Про Милана сложили песню перед выборами, агитируя за него голосовать, и победили; это была оппозиционная победа над властями на зависть всей округе. Правда, потом Бечир с Миланом разошлись, но такое случается даже между государствами, подписавшими дружеский пакт…
Четники кричали Милану и стреляли над тем местом, где он в снег рухнул, показывая этим, что его жизнь, если таковая в нем еще теплится, в их руках. Они окликали Джорджие и Мираша, Милановых братьев, известных своей трезвостью и рассудительностью: они-то воды не замутили, никто на них обиды не держит, так что нет у них причин бояться суда — пусть только оружие бросят… Янко, четвертого из Видаковичей, никто не звал, сознавали, что бесполезно, хотя и ему косвенно давали понять:
