Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы
Макей ходил от группы к группе, шутил, смеялся, радуясь вместе со всеми хлопцами Первомайскому празднику, предстоящим военному параду и концерту. Но что же это у него вдруг что‑то защемило сердце? «Броня. Как она?»
Чудесное первомайское утро. Природа, пробуждаясь, тянется к жизни. Чистое лазурное небо плавится в лучах утреннего солнца. И небо это кажется большим и светлым пологом, раскинувшимся над нашей великой Родиной. На деревьях лопаются почки, они зазеленели, словно обрызганные крапинками парижской зелени. И на землю весна уже бросила свой зелёный ковёр, с вотканными кое–где в него фиолетовыми колокольцами подснежников.
Одна большая, чуть зазеленевшая поляна избрана местом для военного парада партизан. Здесь ещё вчера соорудили нечто вроде трибуны. К девяти часам утра поляну начали заполнять вооруженные люди. Шум людских голосов, песни. В самом центре поляны играет гармонь. Кто‑то громко оттопывает плясовую. Зрители в такт музыке хлопают в ладоши. Раздаются крики одобрения, и вот две человеческие фигуры под крики «ура» летят в воздух. Их руки и ноги смешно разбросаны. Оказывается, цыган Петых Кавтун соревновался в искусстве пляски с цыганом из берёзовского отряда.
Под могучей сосной собрались певцы–макеевцы: Андрюша Юрчук, Ваня Усов, Алёша Байко, Юрий Румянцев, Степанов и другие. Как они поют! Слушай, и не наслушаешься! Так иной раз завернут, аж мороз по коже подерёт и слезинки выкатятся на щёки. И ведь не слезливая песня, а на вот поди! Веет от песен то далекой стариной, богатырской удалью, то нашим сегодняшним героическим днем, где «трех разведчиков, трех товарищей повстречала в степи беда».
По просьбе гостей макеевцы спели две песни, написанные Иваном Свиягиным. Одна из них— «Макеевцы»:
Село родное немец сжёг,
Повешен старина
На перекрёстках трёх дорог —
На страх и гора нам.
Но страха нет у нас в сердцах
А горе месть взрастит
И за казнённого отца
Сын немцам отомстит.
Гроза полиции — Макей
Идёт войной на них,
Его четыреста парней
В огонь и воду с ним.
Через поля и топь болот,
Чрез ночи мрак густой
Народных мстителей ведёт
Макей на смертный бой.
И сам товарищ комиссар
Пред ними речь держал,
Чтобы в груди горел пожар,
В руке блестел кинжал.
Винтовка, автомат, наган,
Гранаты на ремне, —
Чтоб всё, чем можно бить врага,
Кипело на войне.
В Бацевичах уже дрожит
Немецкий гарнизон,
И в ужасе от них бежит
В кальсонах фон–барон.
Через леса и топь болот,
Чрез ночи мрак густой
Народных мстителей велёт
Макей на смертный бой.
Хлопцы из других отрядов не скупились на похвалы, хотя поэт–макеевец, конечно, и не очень складно нависал эту песню. Разыскав поэта, они под громкое «ура» стали бросать его вверх. Макеевцы с таинственным видом сообщили гостям, что они ещё и не такие песни услышат сегодня на концерте.
— И заметьте — всё это написал нам Свиягин, — сказал Байко с таким видом, как будто это он сам написал.
— Послухаем, послухаем, — пробасил, улыбаясь, чубатый парень из отряда Бороды.
Раздалась команда к построению. И вот колонна вытянулась на полкилометра в глубь леса, голова её вышла на поляну. Впереди отряд Макея, за ним березовцы, потом отряд Бороды и, наконец, бывшие лосевцы — теперь сафроновцы. Особой группой выстроились пятьдесят автоматчиков и двадцать ручных пулемётчиков. Среди последних — черномазый цыганёнок Петы» Кавтун, высокий Иван Шутов, Юрий Румянцев. Автоматчиками и пулемётчиками командовал Андрей Юрчук. Он молча смотрел на товарищей, ожидая команды «Марш».
Наконец, Стеблев скомандовал «Марш!» и сам пошёл во главе вооруженной колонны. Невысокий, с суровым лицом, он имел величавую осанку. Это про него партизаны говорили «чёртом идёт».
Позади колонны — две пушки Макея и телега с миномётами. В середине колонны — интернациональная группа. Тут — русские, украинцы, белоруссы, люди десятков национальностей. Вот — широкоплечий и низкорослый Гриша Артеньян из Армении, рядом с ним высокий, бледнолицый молдаванин Петр Мартирос, якут Александр Ялтыков, ингуш Тибеев, позади| азербайджанец Мамед–оглы Гасанов или просто Гасан. Широкая улыбка не сходит с его лица. Нарушая уставное положение, он кому‑то машет рукой. Идут здесь также чехословаки, поляки и даже два австрийца, перешедшие к партизанам–берёзовцам.
Парад кончился. Командиры и комиссары отрядов сошли с трибуны. Их место занял Юрий Румянцев. Он объявил, что скоро начнётся партизанский концерт. Павлов улыбнулся в свою широкую бороду. Макей озорно подмигнул ему. Хачтарян тряхнул гривой своих волос и сказал, сверкая большими коричневыми глазами:
— Вот пасмотришь, Барада, какой канцерт.
Трибуна быстро превратилась в театральные подмостки. На сцену выбежал «Рыжий» — это Юрий Румянцев. В руках у него гитара, на голове порванная шляпа, из‑под неё торчат прямые рыжие волосы, на несу — чёрные роговые очки. Брови ломаными стрелами взлетели кверху, под носом шевелится рыжая щётка усов. На нём — серая в клетку жилетка. Но самое уморительное — штаны, широкие–широкие. Штанины у них разные: одна синяя в красную полосу, другая белая в жёлтую и зеленую клетку, Румянцев прекрасно знает клоунаду, он так и сыплет шуточками и остротами. Здорово достается от него полицаям, фашистам, Гитлеру. Расхваставшись, он по секрету сообщил, что знаком с самим фюрером, что тот будто бы ему сказал, что хотя ему и не очень нравится, как играет русская «Катюша», однако его утешает сознание, что он околеет с музыкой. Досталось от него также трусам и паникёрам.
— Ну–ну! Даёт жару! — восхищались зрители.
Под конец Румянцев спел «О пирогах и пышках, о синяках и шишках».
— Слова Свиягина, — объявил конферансье.
Исполнил он ее виртуозно: то пел, то говорил речитативом, не скупясь при этом на жестикуляцию, в которой он был просто талантлив. Громадная светлая поляна, заполненная народом, ревела от восторга:
— Даёшь ещё!
— Просим!
На сцену вышел Чарли Чаплин. Как он мог попасть сюда? Тот же костюм, тот же котелок на голове и, главное, та же походка: пятки вместе, носки врозь и утиное покачивание. Это Саша Степанов. Вот он элегантно поднимает котелок и церемонно раскланивается с «Рыжим». После ряда уморительных шуток «Рыжий» играет на гитаре, а Чарли поёт на английском языке песенку из кинофильма «Огни большого города». Все слушают непонятные слова чужой песенки, и вдруг конец её зазвучал по–русски:
Шли немцы к Сталинграду
Покушать шоколаду,
Дала «Катюша» наша
Им отбивных котлет.
И вот, подмазав пятки.
Бегут уж без оглядки
С земли советской фрицы
Без шапок, без штиблет.
По требованию публики на сцену бесцеремонно вытащили Свиягина. Он слегка прихрамывал на правую ногу, так как рана, полученная в начале войны, всё ещё давала себя знать.
— Я вам, товарищи, — сказал чуть дрогнувшим голосом Свиягин, — прочитаю свое стихотворение «Письмо матери»:
Эту весть я прошу тебя сам
Разнести по родному селу.
Что живу я в Бобруйских лесах
У фашистов в глубоком тылу.
И сама ты не плачь обо мне.
Лишь соседям скажи на бегу:
— В партизанах наш сын, и нет
От него там пощады врагу.
Партизан я, и так же, как встарь,
Бодр и весел, и песни пою.
Ночь. Луны коптящий фонарь
Тянет тень на землянку мою.
А в землянке поёт патефон,
Молодежь ему вторит во: лед.
И под ропот и шелест сосен
Сном спокойным заснул сивый дед.
Он вчера из‑за Друти сюда
К нам пришёл и сказал:
«Где Макей?
Там, ребята, за Друтыо беда:
Немцы жгут стариков и детей».
И Макей — командир боевой —
Сотню в: ял своих лучших ребят,
Что сейчас грозовою волной
На санях бездорожьем летят.
Я ж, признаюсь тебе, нездоров —
Ранен в ногу, но рана легка —
Потому наш Макей на врагов
Не берёт меня ныне пока.
Но я скоро, родная, опять
Ринусь в Сой. Мне удач пожелай.
Пожелай нам врагов покарать
За истерзанный ими наш край.
Если вражеской пули коса
Жизнь мне срежет,
Не плачь по селу:
Есть кому в Белорусских лесах
Бить фашистов в глубоком тылу.
Читал он–плохо, нараспев, как и все, пишущие стихи. Но слушали его с неподдельным восхищением. «Складно пишет, стервец!» Макей сиял, хотя и старался скрыть это за дымовой завесой трубки–носогрейки. Но глаза1 Они блестели, как уголья, довольная улыбка не сходила с лица.
