Александр Проханов - Военные приключения. Выпуск 4
— При существующем положении дел, ваше высокопревосходительство, взятие крепости есть дело весьма сложное!
— Благодарю вас за чрезвычайно ценное и тонкое замечание, господин инженер-полковник! Как я понимаю, окромя сего вам добавить уже более нечего?
— Увы, ваше высокопревосходительство… Конечно, со временем…
— Времени у вас было достаточно — никто не торопил. Но уж коли вы сами поторопились представить этот план — значит, времени вам больше не потребовалось. Так что отныне я буду лишен удовольствия и счастья беседовать со столь умудренным различными знаниями и науками — сиречь с вами — на столь захватывающие темы! Конечно, я понимаю, что полковник Гербель ни в коей мере не сможет заменить мне вас, мужа столь могучей и дерзкой образованности, не я заранее мирюсь с подобным прискорбным обстоятельством. Сам, будучи человеком необразованным я темным, я не буду чувствовать себя рядом с ним уж полным неучем. Вас же, господин инженер-полковник, отныне не задерживаю.
Вскоре после этого разговора Гербель представил новый план, который и был принят Румянцевым с некоторыми поправками.
19 августа русский корпус двинулся к Кольбергу. Тогда же флот вице-адмирала Полянского подверг трехдневной бомбардировке береговые батареи крепости.
Румянцев подступил к лагерю принца Вюртембергского, В помощь армии Полянский бросил двухтысячный десант под командованием Свиридова. Тут-то и пытался генерал фон Вернер перехватить у Румянцева инициативу.
Но фортуна благоволила русским: предпринятая пруссаками атака была сорвана.
Как раз в эти дни активизировался Платен. Доселе, согласно приказу Фридриха, он уничтожал русские коммуникации в Польше — на пути от Познани к Бреславлю — разбивал магазины и транспорты. Теперь он своим движением к Висле угрожал отрезать корпус Румянцева от главных сил русской армии.
В тылу пруссаков действовала легкая конница русских под началом Берга, заменившего на этом посту Тотлебена, недавно арестованного за шпионаж в пользу Фридриха. Но удачно пока действовал лишь один подполковник Александр Суворов, все основные же силы Берга собирались обрушиться на Платена, упорно шедшего к Кольбергу. Вдогон Платену Бутурлин, кроме Берга, послал дивизию князя Долгорукова, но она отставала от пруссаков на два-три перехода.
В середине сентября Платен захватывает Керлин. Румянцев посылает Долгорукову приказ:
— Наступать на Керлин!
Такой же приказ получает командир отряда Минстер. Сам Румянцев с полком пехоты поспешил следом за Минстером.
Казалось, Платен, попавший в такие клещи, будет раздавлен, но все получилось иначе.
— Ваше превосходительство, — доложил командир разведки Долгорукову, — прусс стоит лагерем под Керлином. Судя по кострам — намеревается заночевать!
— Хорошо, капитан. Свободны. Вот видите, господа, — обратился командир дивизии к полковым командирам, — мы и догнали сего неугомонного Платена. А завтра с утречка навалимся на него — только пыль и останется!
— Так точно! — дружно согласились офицеры.
Наутро их всех ждало горькое разочарование — Платен, разложив лагерные костры, не остался ночевать, а ушел на соединение с корпусом принца Вюртембергского. Принц ударил по блокирующим его русским частям. Румянцев был вынужден повернуть назад, но Платен успел прорваться в лагерь.
Общее количество осаждаемых, состоящее доселе из двенадцати тысяч корпуса Вюртембергского и четырех тысяч непосредственно гарнизона, увеличилось еще на десять тысяч. Положение для Румянцева сделалось угрожающим, несмотря на то что дивизия Долгорукова к нему все же подошла и влилась в его корпус. Однако численный перевес был на стороне пруссаков, сидевших к тому же за стенами сильных долговременных укреплений.
Именно об этом сразу же зашел разговор, когда Румянцев собрал генералов на Военный совет.
— Господин генерал-поручик! — начал один из ближайших помощников Румянцева по осадному корпусу Леонтьев, сам по чину генерал-поручик. — Военный совет единодушно считает, что при данном положении дел, то есть после воссоединения Платена с корпусом принца Вюртембергского и гарнизоном полковника Гейде, дальнейшая осада нецелесообразна и даже опасна!
Леонтьев обвел взглядом собравшихся. Отовсюду ему одобрительно кивали. Румянцев, не поднимая глаз, глухо спросил:
— Ваши доводы, ваше превосходительство?
— Извольте, ваше высокопревосходительство. Доводы таковы: главнокомандующий господин фельдмаршал Бутурлин, кроме дивизии присутствующего здесь господина генерала князя Долгорукова, подкреплений ведь нам более не выделяет?
— Вы забыли легкую конницу Берга…
— Ваше превосходительство! Сия легкая конница не могла догнать пехоту Платена! К тому же при нашем положении осаждающих нам более, нежели кавалерия, уместна и надобна пехота!
— Кавалериста можно спешить.
— Это не значит сделать из него в сей же миг пехотинца. Ваши собственные деяния по обучению вверенных вам войск как раз свидетельствуют именно об этом.
— Вы забываете, еще одну мою мысль, столь же неустанно мною повторяемую: война учит быстро.
— Но…
— Господин генерал-поручик, оставим пока этот спор — он ни о чем: все равно кроме Берга ничего иного у нас нет.
— Именно об этом я и говорю.
— Я понял вашу мысль. Продолжайте.
— Хорошо. Далее: флот, по условиям погоды, скоро уйдет, тем самым деблокировав Кольберг с моря, что позволит подвозить пруссакам припасы.
Румянцев быстро вскинул на Леонтьева глаза. Тот, не отводя взгляда от лица командующего, продолжал:
— Я не говорю уже о соотношении сил. Просто хочу напомнить вашему превосходительству о рескрипте высокой Конференции относительно того, что паки произойдет нечаянное соединение Платена с защищающими Кольберг, нам надлежит отходить.
— Это все?
— Нет, не все, — вмешался Еропкин, последние минуты ерзавший от нетерпеливого желания вставить слово. — Противник, ваше высокопревосходительство, обладая преимуществом в кавалерии, восстановил связь со Штеттином, откуда черпает ноне припасы. А наш подвоз затруднен недостатком транспорта.
— И еще, господин генерал-поручик, — подал голос бригадир Брандт, — скоро зима, у нас уже много больных…
— Надо отходить, — опять загорячился Еропкин.
— Ваше превосходительство, — с бешенством процедил Румянцев, — я просил вас высказывать доводы, а не советы. Принимать решение буду я сам. У вас все, господа?
Члены Военного совета молчали.
— Ну, что ж, господа, отвечу вам. Да, вы правы, неприятель превосходит нас числом, и он в укреплениях. Но ведь никто и не предлагает немедленный штурм! Речь идет об осаде. Прошу также не забывать, что припасов в Кольберге не так уж и много, в скоро неприятель будет испытывать недостаток в продовольствии и фураже. Зима ведь не только прогонит наш флот от Кольберга, она не даст возможности подойти и кораблям противника. Что же касается подвоза из Штеттина, то мы при помощи господина Берга в состоянии прекратить подобные сообщения. Мы осаждаем, и у нас больше возможности маневра. О нашем снабжении. Кроме подвоза, кроме наших магазинов, надо налаживать реквизиции. Война затрагивает всех, включая и тех, на чьей земле она ведется.
— А холода, — снова заговорил Брандт, — как быть с холодами?
— Будем готовиться к ним. Я уже говорил как-то генерал-майору Еропкину, что война — не карнавал, не парад и не маневры. Она не должна зависеть от того, есть ли на небе солнце или идет дождь.
— А как быть с рескриптом, ваше высокопревосходительство? — со значением напомнил свой аргумент и Леонтьев.
— Господин генерал-поручик, рескрипты ее величества говорят об одном: России нужна победа. Мы к противнику ближе и видим его более, так что не грех нам самим принять решение.
Леонтьев побагровел.
— И последнее, господа. Ведя осаду, мы ослабляем на основном фронте Фридриха и тем самым помогаем нашей главной армии. Я решил, господа, продолжать осаду. Мы слишком долго здесь пробыли и слишком много затратили сил, дабы после всего этого отступить ни с чем. Осада будет продолжаться, и крепость будет взята! Несмотря на все и всяческие противодействия — как со стороны противника, так и со стороны своих маловеров. Я призываю вас, господа, выполнять свой долг. Мы — солдаты, а, стало быть, должны сражаться и побеждать! Для этого мы и нужны России. Все свободны, господа. Спокойной ночи.
На следующий день активные участники спора, продумав свою позицию за ночь, подали Румянцеву рапорты с прошением об отпусках по болезни. Румянцев хмыкнул:
— Насильно мил не будешь.
И подписал. В таком деле сомневающийся помощник — не помощник. Теперь его всерьез волновало лишь одно — отношение Конференции и главнокомандующего к его самоволию. Он не стал на совете смущать умы своих подчиненных этими своими раздумьями, но про себя передумал о сем предмете предостаточно.
