Клара Ларионова - Московское воскресенье
В сентябре в полк прибыло пополнение, и Рудакову пришлось обучать молодых летчиков. Хлопцы ему попались прямо орлы. Они скоро показали высокий класс работы. На полигоне бомбили так метко, что Рудаков только радовался. Из трех вагонов, стоявших на полигоне, два разнесли в щепки.
На другой день были показные полеты. Прилетели из другого полка «старички» и показывали молодежи, как надо работать. Гриша был выделен в шестерку. На аэродроме собралось много начальства. Бедную шестерку прямо загоняли. А так как Гриша был ведущим, ему досталось больше всех. Он еле добрался до койки, свалился на нее и долго лежал не шевелясь, только наблюдал, как Веселов занимался своим любимым делом — опутывал комнату проводами.
— Скорее бы в бой, — ворчал Веселов, — какой же тут порядок? Заняты с утра до ночи, а не воюем. Надоело мне это. Вздумали переучивать! Послали бы в бой, мы бы показали свое умение.
Грише захотелось отвести душу, то есть поговорить о Кате.
— Что-то от Кати писем нет, — вздохнув, начал он.
Но Веселов, перевешивавший на другое место провод приемника, даже возмутился:
— Знаешь, что сейчас творится на Белорусском? Наверно, бомбят всю ночь. Да и на земле обстановка такая, что не зевай. Ей не до тебя.
Гриша не мог с этим согласиться. «Хорошо, — думал он, — летают ночью, а днем-то неужели нельзя выбрать пять минут, даже меньше, чтобы черкнуть два слова: жива, здорова?»
Григорий смотрел вдаль, где в зеленом море виноградника пряталась деревушка. Мысли его летели через горизонт, по меридиану, на север, где действовал Белорусский фронт.
Вернувшись из учебных полетов, Гриша увидел у себя на столе письмо. Он побоялся даже дотронуться до него. Если это от Кати, то Александр давно бы схватил его и нарочно встретил бы Григория на аэродроме и передал при всех, чтобы все видели, как штурмовик может растеряться. Гриша мог бы даже заплакать от радости. «Но Сашка все-таки правильный товарищ, он знал, что делает. Положил письмо, а сам скрылся. Ах, напрасно я срывал свою злобу на нем! Вот наконец и пришло письмо, и Сашка совсем не виноват, что оно так долго шло».
Гриша сел на табурет и протянул руку к письму. Поцеловать конверт? Ну что ты!
Фотография Кати выпала на стол. «Все в порядке! Она меня любит. — И он впился взглядом в дорогие черты. — Вот ты какая, моя единственная!»
Позади раздались шаги. Саша вошел в комнату.
— Красивая девушка, — взглянув на фотографию, сказал он. — Ну да и ты орел, а орлы, известно, не мух ловят.
Веселов быстро повесил шлем, летную сумку и вышел из комнаты, чтобы не мешать.
Гриша это оценил и в уголке памяти отметил, что надо отблагодарить друга. «Буду жениться — позову на свадьбу».
Катя писала о боевой работе, но закончила письмо волшебными словами:
«Целую, твоя Катя».
«Моя Катя! О если бы это стало так! Счастливее меня не было бы человека. Моя! Но когда это будет? Где он, конец войны?»
Время подходило к двенадцати, и Гриша пошел к самолету, чтоб прослушать сводку Информбюро.
«На Белорусском фронте упорные бои».
Пока он сидел в кабине и слушал радио, ему пришла в голову светлая мысль — поместить фотографию Кати на приборной доске. Она всегда будет летать с ним.
Он прикрепил фотографию рядом с указателем скорости, а сверху наклеил пластинку плексигласа, чтобы фотография не запачкалась. В кабине сразу стало уютно.
Глава сорок третья
Осенью прифронтовые леса в Белоруссии не блистали золотым убором. Июльские бои сожгли их. Обугленные, лежали на земле деревья или стояли обезглавленные и расщепленные. Там, где проходили танки — в лесу образовались просеки, где грохотали «катюши», — появились черные поляны. Вдоль всей линии фронта на много километров тянулось кладбище обугленных лесных мертвецов.
На опушке возле обгорелого пня сидит Катя и читает подруге письмо. Ее звонкий голос дрожит от волнения, но лицо Даши сурово и внимательно.
Перед Катей несколько писем, но она выбрала письмо матери:
— «Дорогая дочка Катенька! Вся Москва празднует победу. Мы стояли плотной стеной на тротуаре, а середина улицы была совсем пустая. Вдруг мы увидели вдалеке какое-то серое облако, которое постепенно заполняло пустую улицу, потом нам показалось, будто большая серая змея поползла к нам. И вот, Катенька, мы увидели тысячи гитлеровских солдат и офицеров. Впереди шагали генералы, головы их были опущены, они не смотрели на нас. Им было страшно. Они видели в наших глазах такую жгучую ненависть, что она ослепляла их.
Все женщины, стоявшие около меня, закричали им: «Убийцы! Убийцы!» Я вспомнила своего Сереженьку и тоже закричала: «Убийцы! Будьте вы прокляты!»
Нет, Катенька, фашисты не видели Москвы. Они не смели поднять на нее глаз. Они шли и дрожали от страха.
Когда я оказала окружавшим меня женщинам, что моя дочь воюет на Белорусском фронте, что она помогала брать в плен этих фашистов, все стали жать мне руку, целовать меня. И все говорили спасибо за то, что я воспитала такую дочь. Да, Катенька, в этот день я гордилась тобой.
Спасибо тебе, дочка! Шлю тебе свое материнское благословение! Крепко обнимаю и целую.
Твоя мама».Катя умолкла, опустив письмо на колени. Несколько минут молчала и Даша. Потом она протянула руку, взяла письмо и стала сама читать его.
Катя заметила, как дрогнуло обветренное, смуглое лицо подруги, на глазах сверкнули слезы. Даша тихо сказала:
— Это письмо надо зачитать на общем собрании. Такая похвала матери придаст нам сил, будем еще смелее громить врага.
Кажется, впервые Катя остро почувствовала все значение своей работы. Мама права: они помогали брать фашистов в плен. Под Минском им приходилось летать и днем и ночью, когда три Белорусских фронта зажали немцев в «клещи». И вот гитлеровцы, мечтавшие о Москве, увидели ее. Но, как правильно говорит мама, они не посмели поднять глаз. Зато Москва видела, как горе-завоеватели прошли по ее улицам. Таково возмездие!
Через неделю Катя свернула карту Белоруссии и вставила в планшет карту Польши. В углу планшета, под целлофаном, был вставлен портрет Жени Кургановой. От самого Крыма этот портрет летал с Катей. Каждый раз, меняя карту, Катя мысленно обращалась к подруге: «Уже недалеко до Берлина. Я сдержу клятву, которую дала тебе!»
Собрав вещи в рюкзак, Катя направилась на аэродром, но в землянку кубарем скатилась Даша.
— Тебе и мне! Тебе и мне! — на ходу кричала она. Подала Кате письмо, сама тут же опустилась на ящик и стала читать.
Катя взглянула на почерк и торопливо вскрыла конверт:
«Дорогая моя Катенька, твое письмо шло ко мне два с половиной месяца! Знала бы ты, как мне тяжело ждать твоих писем! Это состояние можно выразить математической формулой: тяжесть разлуки прямо пропорциональна квадрату времени между письмами. С точки зрения сопромата, всякая нагрузка когда-либо достигает предела и наступает такой момент, когда тело подвергается остаточной деформации или разрушается. Вот и на меня эта нагрузка уже подействовала, но, вопреки всем законам сопромата, она не только не вызвала остаточной деформации, а, наоборот, увеличила «предел упругости». Короче говоря, я действую против всяких законов пространства и времени, и результаты получаются отличные…»
Тут Катя отложила письмо и провела рукой по лбу. Ну и Гриша! Вот это да! Она рассмеялась. Видать, Гриша очень хотел понравиться ей, потому и заговорил таким математическим языком.
По-видимому, Рудаков и сам устал от этого чрезмерно научного языка, махнул на науку рукой и заговорил по-другому:
«Сегодня с утра льет дождь, наш аэродром в низине, значит, застрянем здесь дней на десять. Это мне не нравится. Наши войска уже за горами, пора и нам продвигаться дальше. Катенька, нам дали болгарские левы, хочешь, пришлю их тебе посмотреть? Они интересны тем, что на них изображен «царь» Симеон — семилетний мальчишка, такой пухленький, симпатичный.
А король в Румынии — хлопец лет двадцати, очень похожий на одного нашего парня, Мишку Палочкина. Но когда мы сказали об этом Мишке, он посмотрел на портрет и говорит: «Может быть, он на меня и похож, но я бы на его место не сел. У меня работа куда лучше!»
Впрочем, что это я все о царях, вот тоже нашел разговор! Поговорим лучше о парашютах. Мне очень нравится, что вас заставили летать с парашютами. Вам они нужнее, чем нам, потому что вы всегда ходите на высоте, а мы почти всегда из огня выходим на бреющем и так же уходим от «мессеров», зачем же нам парашюты?
Кинокартины «Радуга» и «Битва за Россию» я тоже смотрел и согласен с тобой — очень хорошие.
Сегодня я, выполняя одно небольшое поручение, летал на старую точку. На обратном маршруте попал под дождь. Иду на бреющем, видимости совсем нет, а мне почему-то так весело, так уверен, что дойду и сяду. Люблю острые ощущения для подъема настроения.
