Джеймс Джонс - Только позови
Они приехали домой только в половине седьмого, когда уже светало. Лэндерс совсем опьянел и падал с ног от усталости, Уотерфилд же, напротив, был, что называется, ни в одном глазу, свеж и бодр. Он показал Лэндерсу его комнату, однако сам ложиться не собирался. Переодевшись в дневную форму, шериф отправился в свой обычный утренний объезд.
Вместо темно-синих суконных брюк, белой рубашки с погончиками и черного галстука он надел форменную рубашку цвета хаки, такие же брюки и галстук. Уходя, он предупредил Лэндерса, что, когда он проснется, Люсин будет дома и приготовит ему завтрак.
Так потекла жизнь Лэндерса в старом большом доме на Главной улице, потекла в соответствии с распорядком дня Чарли Уотерфилда, и в этот распорядок чем дальше, тем больше втягивался его гость. Он поднимался в полдень, завтракал, а после завтрака усаживался в полутемной необжитой гостиной почитать газеты. Потом обычно следовала прогулка по центральной части городка. По пути Лэндерс заглядывал в каждую бильярдную и пивную и в какой-нибудь непременно встречал Чарли. На ленч он съедал сандвич, запивая его кока — колой, куда каждый раз просил плеснуть виски. Поразительно, до чего же много было повсюду спиртного в главном городке «сухого» округа. Потом он возвращался в высокий неухоженный дом, где ему дали приют, и заваливался спать или опять читал. Вечером они втроем отправлялись куда-нибудь поужинать, а после, когда Люсин ложилась спать, начинали с Чарли объезд ночных заведений, который, как правило, продолжался до зари.
Лэндерс не мог пожаловаться на свое житье. По крайней мере он был в полной безопасности. Один лишь единственный раз Чарли коснулся его дезертирства: передавая ему книжку чистых увольнительных бланков, он сказал: «Где я взял их, там этих бумажек навалом. Можешь гостить сколько влезет».
Иметь увольнительные, конечно, хорошо, но они ничего не решали. Всякий раз, когда Лэндерс вспоминал Мейхью и его паскудные штуки с телефоном и то, что он сделал с 3516-й, он впадал в ярость — хотя тщательно скрывал ее от других — и еще и еще раз давал себе клятву, что не вернется в Кэмп О'Брайер.
Однако за вспышкой ярости и молчаливой клятвой самому себе тоже всякий раз начиналась долгая полоса убийственной хандры, которая гнала его куда глаза глядят — лишь бы было что выпить. Лэндерс не пробыл в Барлевилле и недели, как отчетливо осознал, что долго он тут не задержится.
Наутро после приезда его разбудил доносящийся из кухни дразнящий запах поджариваемой ветчины. Когда он оделся и спустился вниз, Люсин завтракала. Появление Лэндерса нисколько ее не удивило. На Люсин был какой-то мешковатый замызганный халат, из-под которого выглядывала теплая ночная рубашка. Невысокая, худенькая, она из-за огромного живота ходила переваливаясь, как гусыня. Кухня была просторная, удобная, стол у окна был залит солнечным светом. Люсин поставила перед ним тарелку аппетитной яичницы-болтуньи с коричневыми полосками ветчины и подрумяненные на огне кусочки хлеба и пошла одеваться.
Через два дня Лэндерс печально усмехался вспоминая Энни. Случилось так, как она и предвидела — он оказался с Люсин в постели, причем с опережением срока.
Произошло это совершенно неожиданно. На второе утро Люсин появилась в прелестном, до колен пеньюарчике и воздушной прозрачной комбинации. Поев Лэндерс пошел в гостиную почитать газеты, а она молча уселась неподалеку на диванчике у окна, разглядывая занесенную мелким сыпучим снежком улицу. На третье утро она внезапно плюхнулась к нему на колени смяв луисвиллскую «Курьер-джорнэл». Ни сразу, ни потом Лэндерс так и не понял, каким образом она оказалась у него на коленях. В эти часы, как нарочно, Чарли никогда не бывал дома.
Так к мерному распорядку жизни Лэндерса добавилась Люсин. Лэндерсу до смерти хотелось узнать сумеет ли он разговорить ее, поскольку, кроме односложных «привет» и «пока», он мало что слышал от нее. Они занимались любовью днем. Потом в большом стакане она обыкновенно сбивала ему сырые яйца с молоком для подкрепления сил, после чего он отправлялся в привычный обход по забегаловкам.
Чарли познакомил Лэндерса с несколькими женщинами, которые были не прочь развлечься. Почти все были замужем или помолвлены, но супруги и женихи находились у кого в действующей армии, у кого в тыловых гарнизонах, и они безумно тосковали без мужчин.
В душу Лэндерсу закрадывалось подозрение, что Чарли переспал с каждой из тех, с кем ему самому довелось провести время. Чарли ни разу не заговаривал на эту тему. Женщины тоже как воды в рот набрали ну точь-в-точь Люсин. Как будто все разом уверовали в то, что, если они молчат, значит, ничего такого не было. Видно, это давало им желанное отпущение.
Женщин было вдоволь, но Лэндерса не привлекала роль заезжего самца для утехи скучающих дамочек. На женщин его больше не тянуло, и он предпочитал коротать ночи в беседах и выпивке с Чарли.
Говорили они обо всем на свете — обо всем, кроме женщин. У Чарли Уотерфилда была одна своеобразная черта: в каждой женщине он видел леди. Он находил им любое оправдание, прощая всех и вся. Лэндерс давно заметил, что большинство его соотечественников-южан и вообще большинство американцев делят женщин на две четкие категории: целомудренные леди и продажные девки. Только черное и белое, никаких полутонов. У Чарли было иначе. Он всех числил в одной категории.
Раза два, когда они разъезжали вместе по городу, Чарли заехал к своей жене. Выяснилось, что он ежедневно привозит ей продукты на вечер и завтрашнее утро.
Лэндерс помнил, что Энни рассказывала ему о матери, и ему было любопытно посмотреть на нее. Миссис Уотерфилд выглядела очень даже недурно для своих сорока пяти лет, сохранив и стройную фигуру, и то, что в здешних краях называют женской свежестью. Но в овальном, мягком ее лице нет-нет, да и проглядывало что-то тайное, хищное, как у хорька. У нее была нежная пленительная улыбка истой южанки, которая обволакивала какой-то невинной чувственностью и уходила в самую глубину ее глаз. Она все время держала в глазах эту улыбку, даже если лицо у нее становилось серьезным. И только раз или два, когда она нечаянно расслабилась и Лэндерс уловил этот момент, ему показалось, что он рассмотрел за улыбкой тяжелый цепкий взгляд заядлого покериста — из тех, с которыми он ни за что не сел бы играть по-крупному.
Миссис Уотерфилд было достаточно только посмотреть на Лэндерса, чтобы понять, что он спит с ее второй дочерью. Оба знали, что означало это ее умозаключение и что Лэндерсу лучше не блефовать. Пока Чарли выгружал привезенные продукты, они сидели вдвоем в гостиной и вели светскую беседу.
Звали ее Бланш. Как скоро выяснилось, она была одним из столпов местной баптистской общины и потому спросила, не хочет ли Лэндерс прийти к ним как-нибудь на молитвенное собрание. Лэндерс сказал, что с удовольствием придет. Хозяйка тактично не поинтересовалась, когда именно он это сделает.
Очевидно, находившаяся в Люксоре Энни была единственным человеком, кто знал о любовной связи между Бланш Уотерфилд и городской политической знаменитостью, заседающей в Нашвилле, подумал Лэндерс. Позднее он изменил свое мнение: Чарли тоже знал. Йотом еще раз изменил. Знал весь Барлевилл.
Младшие дочери Уотерфилдов оказались прескверными созданиями. Обе девчонки были избалованы и испорчены до мозга костей. Хуже того, в свои восемь и девять лет обе уже решили, что они — женщины, что это дает им особые права, и бессовестно пользовались ими, не научившись ни такту, ни хитрости скрывать свои прихоти и желания. Они строили глазки и кокетничали, подражая взрослым женщинам, и в предвидении не столь уж далекого будущего беззастенчиво выпячивали крохотные, едва наметившиеся грудки, изображая пышный бюст.
Чарли покончил с хозяйственными делами, они с Лэндерсом уселись в машину, но прежде, чем тронуться, он, как и в первую их встречу, неподвижно уставился в ветровик, как будто намереваясь что-то сказать. Потом, как видно, передумал и, шумно вздохнув, рывком газанул с места.
Лэндерс молча наблюдал за ним краем глаза, догадываясь, что заботы Чарли Уотерфилда не касаются его. Рядом с ним сидел человек, которому всю жизнь приходилось решать и разгадывать великое множество запутанных задач и загадок, и он умело распутывал и разгадывал их, но тем временем возникали новые, еще более трудные и заковыристые, с которыми ему уже никогда и ни за что не справиться.
Лэндерс не мог понять, когда Чарли спит. Утром он не ложился. Днем его вообще не бывало дома. Должно быть, ограничивался сном урывками, как солдат на фронте, должно быть, заезжал, когда придется, к себе в управление на часок и, заперевшись в комнате, дремал в огромном вращающемся кресле.
Как-то после ужина они забросили Люсин домой, Чарли заметно повеселел, и они пустились обычным маршрутом по ночному городу. Потом Чарли где-то оставил Лэндерса, а сам укатил с одной знакомой. Когда Чарли уходил, Лэндерсу показалось, что он опять услышал тяжелый вздох.
