Аркадий Первенцев - Честь смолоду
Все отряды втянулись в марш. Лелюков поглядел на отца с какой-то трогательной улыбкой, выдававшей его душевное волнение:
– Вот так, старик! Кончаем.
Лагерь наполнялся женщинами-беженками, которые по просьбе Гаврилова вызвались привести в порядок блиндажи и землянки.
Сам Гаврилов распоряжался то там, то здесь, разъезжая на низкорослой пегой лошаденке. Гаврилов был в кожаной, потерявшей блеск тужурке, с маузером на ремне. Отдавая приказания, Гаврилов не в меру горячил свою лошаденку, и та грызла удила, закидывая нажеванной пеной свою грудь и колени.
– Не вернемся уже сюда… Зря, Гаврилов! – прикрикнул на него Лелюков.
– А может быть, – хрипел Гаврилов.
Мне хотелось попрощаться с Люсей, и когда Лелюков занялся не в меру усердным начальником тыла, я, улучив минуту, подбежал к Люсе, взял ее за руки, молча поцеловал в ладони и. вернулся к машине.
Мы двинулись в путь по дороге, устроенной самок природой по руслу высохшего торного потока, а затем свернули в объезд, на петлистую дорогу, проложенную для гужевого транспорта.
Солнце просвечивало сквозь листву, бросая на свежую траву ясно очерченные тени; Кое-где среди крупных стволов, нависших над ущельями, цвел орешник, ветерок срывал лепестки и осыпал каменистую землю, покрытую желтыми цветами кули-бабы.
В полдень мы поднялись на лысую вершину, уложенную огромными плитами сланцев. Предгорье волнисто катилось к долинам, которые тянулись до самых Сивашей, мерцающих вдали на горизонте сквозь миражи белесоватой степи.
Позади нас лежали горы с торчащими среди них каменными гребнями и скалами – горы приюта, отваги и горечи.
Лелюков чутко прислушивался к достигавшим сюда со стороны Керченского полуострова раскатам артиллерии.
Чем дальше, тем деревьев становилось меньше. Чаще попадался горелый и вырубленный лес, заросший цепким южным подлеском.
На разветвлении дороги, под мшистым валуном, у родника, «вычерпанного до дна котелками, сидели Кожанов и Семилетов, разложив на земле затрепанную на сгибах карту-двухверстку, придавленную по закрайкам розовыми камешками. Семилетов что-то горячо доказывал Кожанову, тыча тупым концом карандаша в карту, а тот отрицательно покачивал головой.
– Вторая бригада вышла на исходные рубежи, – доложил Кожанов. – На шоссе слишком густое движение противника… Я, со своей стороны, рекомендую Семилетову…
– Подожди, – остановил его Лелюков. – Все, что можно было, порекомендовано на оперативном совещании. Разведку провели? Кто на шоссе: немцы, румыны?
– Немцы.
– Какие именно части?
– Отходит группа «Кригер», – ответил Семилетов, – оборонявшая Акмонайские позиции.
– Ага, – протянул Лелюков, довольный и ответом и всем боевым, молодеческим видом комбрига, – стало быть, Акмонайские прорваны?
– Не совсем, – сказал Семилетов. – Мы успели зацепить одного ефрейтора. Акмонайские позиции прорваны в центре, а крылья держатся.
– Так… – Лелюков подумал, упершись глазами в карту, поглядел на часы. – Вот тут держал полк «Крым». Как с ним дела? Не начнет ли он тоже отходить через Солхат?
– Полк «Крым» еще в двенадцать начал отходить боковыми дорогами от Джантор, от Сивашей, – сообщил я.
– Где он может быть сейчас?
– Примерно вот здесь, у Цюрихталя…
Лелюков присел на корточки возле карты, потянулся ленивым движением к кармашку гимнастерки, вынул оттуда синий карандаш, а из полевой сумки схему отхода неприятельских частей, пригласил нас ближе к себе и несколько минут сидел молча, раскачиваясь и пружиня в коленях.
– План, наш план операции остается прежним, – сказал он. – Судя по всему, противник втянулся в отступательный марш. Теперь нам надо толково, повторяю, Семилетов, толково, раскачать Алъмендингера, еще сильнее. Солхат…
– Я предлагаю брать город отсюда, от армянского монастыря, – сказал Семилетов. – Удобные подходы. Наваливаемся из лесу, штурмуем. Местность позволяет накопить силы и провести внезапную атаку.
Лелюков с хитринкой поглядел на него.
– Противник отсюда и ожидает удар, подходы изучил не хуже нас с тобой, Семилетов. Ты же знаешь: там танковые засады, ловушки. Надо атаковывать не там, где ждут, а где возможна неожиданность атаки. Итак… перепиливаем главную коммуникацию южнее города, вот здесь… – Синяя стрела перерезала дорогу. Не опуская карандаша, Лелюков завернул стрелу в охват Солхата.
– А полк «Крым»? Он же ввяжется в бой, если мы начнем здесь, – сказал Семилетов подрагивающим от обиды голосом. – Найдутся ли у нас силы проводить бой?
– Полк «Крым» не станет помогать группе «Кригер», у них не русский характер: «Сам погибай – другого выручай». У них сейчас одна забота – уйти побыстрее к кораблям. Сюда, может быть, повернем Колхозный отряд – в степную часть? Им-то по привычке на плоской земле, – он потыкал концом карандаша в только что начерченную стрелу с загнутым острием. – Как ты думаешь, комиссар?
Отец раздумчиво вгляделся в карту.
– Видишь ли, в Колхозном отряде большинство бойцов – люди пожилые. А здесь далековато от шоссе, – он пальцами прикинул расстояние, – нужно бежать в атаку около километра, а потом перевалить дорогу, балочку и, гляди, куда тащиться.
– Я согласен с комиссаром. Вот здесь, – Семилетов указал на стрелу Лелюкова, – надо пустить ребят с резвыми ногами. Из подлеска я сумею поддержать их пулеметным огнем, да и пара минометов для паники у меня найдется.
– А Колхозный отряд надо будет подлесками подводить прямо к городу и накапливать ближе к окраинам, – сказал Лелюков. – Когда на шоссе устроим панику, вот тут-то и нужно ударить надежным молотом, со звоном.
– По-моему, успех обеспечен, – сказал Кожанов: – психика у отступающего противника ослаблена, дисциплина развинчена, сцепление потеряно…
– А у них орудия, пулеметы? – ехидно заговорил Лелюков, проверяя какую-то свою назойливую мысль. – Мы «ура-ура», а они поворачивают колеса в нашу сторону, а?
– Атаку начнем в сумерки. Разве им разобраться, кто их атакует – авангарды Приморской армии или партизаны? В темноте у страха еще больше глаза…
– А своих как мы будем угадывать? Ведь наши наполовину во фрицевских мундирах.
– Марлевые повязки заготовлены на рукава, как и приказали.
– Хорошо было бы организовать преследование, – сказал Лелюков. – Это я в порядке оперативной мечты. На машинах, в спину, посеять панику на всем шоссе. У страха глаза велики. Как бы?
– Шоферов у нас человек сорок наберется, – сказал Кожанов. – Нужно – сейчас же отберем, сгруппируем.
– Потом, потом, – остановил его Лелюков, – а то мечта разлетится, как дымок после пистолетного выстрела. Ну, давайте!.. Удачи!
Семилетов ловко вскочил на вороного жеребца, стукнул его по крутым бокам каблуками и куцым галопом поскакал в сторону своей бригады. Два верховых-связных поскакали за командиром бригады на мохноногих коньках, взявших с места хорошим гротом.
Кожанов же приловчился у крыла нашей машины и уже по пути поподробнее рассказал Лелюков у о выходе бригады Маслакова на свои исходные рубежи.
– Попадут, попадут немцы в мешок, – уверял Кожанов.
– Погоди, Кожанов. Так, брат, весело не надо, – остановил его Лелюков. – Как скромненько рассчитаем, так удается ладней, как в облака заберемся – вниз.
Вырубленный немцами еще в сорок первом году пришоссейный лес распустился от пней густым и буйным подлеском. Не тронутые человеком и скотом ажинники сплелись своими колкими коричневатыми побегами так дружно, что тюльпанная повитель, отказавшись проникнуть в середку, вилась вокруг кустов, обволакивая заросли своей мягкой ползучей зеленью.
Донадзе осторожно вел машину, прислушиваясь то одним, то другим своим запеченным на солнце ухом в сторону шоссе. Оно не видно из-за духовитого молодого подлеска, но слышно, как рокочут моторы немецких машин впереди нас, словно морской прибой.
– Дальше нельзя, товарищ командир, – сказал Донадзе, – я слышу запахи соляра. Идут дизельные машины. На них может быть мотопехота…
Лелюков удивленно поглядел на остроносое лицо Донадзе и прыгнул на траву. Мы сошли с машины. Лелюков нагнулся, сорвал красный полевой мак с черненькой зародышевой сердцевинной. Мак недавно распустился, и листочки его еще не разошлись.
Лелюков тихо пропел:
На завалах мы стояли, как стена,
Пуля ранила разведчика вчера.
Пуля ранила разведчика вчера,
Пуля аленьким цветочком расцвела.
Лелюков сунул мак в кармашек рубахи, рядом с торчащим оттуда карандашом.
– Ты должен знать эту песню, Иван Тихонович.
– Знаю. На бронепоезде пели ее солдаты, которые были на Кавказском фронте, против Турции.
Пешком, минуя наши посты, мы пошли ближе к передовой. В блиндаже полевой противопартизанской заставы, брошенной немцами, сидели два бойца – молоденький Вдовиченко, застенчивый мальчишка с оттопыренными от «лимонок» карманами, в каракулевой ладной кубанке с яркоалым верхом и пионерским галстуком на худенькой загорелой шее, и матрос-береговик из Керчи, Жора, в круглой матросской шапочке и тельняшке.
