Аркадий Первенцев - Честь смолоду
Я взял цветные карандаши и стал выписывать на схематической карте систему Акмонайских укреплений.
– Здесь немцы могут надолго задержать продвижение приморцев, так как Акмонайские позиции, как видишь, протянуты в самой узкой части Керченского полуострова, от Азовского до Черного моря, и по своей оборонительной структуре похожи на Перекоп и тыловые позиции Ишуня.
Кожанов следил за моей работой и внимательно слушал.
– Нами разведана теперь вся система Акмонайских позиций, – сказал я. – Вот я наношу на карте синим карандашом ров, которым перекопан полуостров, ширина его – шесть метров, глубина – три. Сильное препятствие для танков, тем более, что совсем недавно ров наполнили водой. Три метра глубины, Кожанов. А вот второй ров еще в сорок втором году выкопали. Здесь сильно развита сеть траншей. Впереди минное трехполье и проволочные заграждения типа «фландрский забор».
– Ломали же такие под Сталинградом, Сергей?
– Ломали, конечно, но надо подумать, как взломать тылы керченской группировки, чтобы немцы скорее бросили свои рвы и «фландрские заборы» и побежали.
Я долго наносил на карту позиционные сети траншей, дзотов, жилых блиндажей, «волчьих ям» и пулеметных гнезд, расположенных позади рвов, – эту артериальную систему современных укреплений.
Глава четырнадцатая
Устин Анисимович с нами
Молодежный отряд отбил у полевой жандармерии группу арестованных, перегоняемых в Севастополь.
Среди других был водолаз Михайлюк, недавно арестованный гестапо. Он должен был предотвратить взрыв портовых сооружений.
Отряд выполнил задачу, но потерял людей; в партизанском лазарете лежали тяжело раненные бойцы и среди них Дульник, напросившийся в операцию и раненный двумя пулями. Молодой врач Габриэлян не мог справиться сам, нужна была помощь опытного хирурга.
– Пришло время вытаскивать старика, – сказал отец, – Устина Анисимовича.
Лелюков, только что побывавший в госпитале, был мрачен и раздражен. Он поддержал предложение отца. Было решено вывезти Устина Анисимовича и снова перебросить обратно в город водолаза Михайлюка. Эта смелая операция была поручена Яше. Вместе с ним должны были итти Шувалов и шофером – ординарец Семилетова Донадзе.
Документы были выписаны на бланках, похищенных нашей агентурой в штабе командира румынского горнострелкового корпуса генерала Шваба, ведавшего охраной коммуникаций центрального Крыма против партизан.
Операция проводилась в строгом секрете. О ней знали немногие. Переодевание проводилось в «секретном» квадрате Джейлявы. Автомобиль осматривал сам Лелюков, как когда-то проверял моторные баркасы перед глубинной ловлей.
Водолаз Михайлюк, черноволосый плечистый украинец, должен был перерезать проводку к подготовленным к взрыву портовым сооружениям.
Задание Михайлюка усложнялось: он был известен полевой жандармерии. Михайлюк шел на большой риск, но был весел.
– У меня под водой забазированы автомашины, семьдесят штук, – говорил он, прилаживая на своей крупной голове румынский военный берет с кокардой. – Как освободим город, резиной порт будет обеспечен на три года. Полный пароход с автомашинами. Его боятся брать немцы, думают – заминирован…
– А шнапс? – спросил Лелюков, наблюдая с присущей ему хмурцой за лицом водолаза.
– Какой коньяк, какие ликеры забазировал! Вот увидите сами. У меня там цельные магазины, товарищ начальник. Как они старались уговорить меня поработать для них за» любые деньги!..
– Известно, – остановил его Лелюков, знавший уже все, что хотел вновь рассказать Михайлюк, – деньги предлагали и крест за извлечение важного оборудования…
– Верно, – подтвердил Михайлюк.
– …военных материалов.
– Опять верно.
– …катеров, грузов…
– Верно, верно!.. А еще…
– А еще предлагали провести работы по восстановлению эллинга для ремонта военно-морских катеров.
– Ну, все помните, точка в точку, – Михайлюк махнул рукой и расплылся в улыбке. – Ну и память у вас, товарищ начальник!
– Еще бы не запомнить: ты возле каждого костра по пять раз повторял это.
– Да ну?
– Словоохотлив, Михайлюк. У нас нужно язык держать на завязке.
– Да, есть такой грех, товарищ начальник. Потому, под водой намолчишься доупаду, хочется на воле с добрыми людьми побалакать…
Коля учил Донадзе румынским ругательствам, которые с различными шоферскими интонациями повторял за ним грузин.
Яша был сосредоточен и угрюм. У него плохо заживала рана на шее, полученная еще при разгроме обоза. Яша медленно, как бы нехотя ворочал головой, поэтому казалось, что он чем-то обижен.
Машина ушла в сумерки по боковой лесной дороге, чтобы выскочить на шоссе невдалеке от города, где на контрольно-пропускном пункте стояли румыны.
Люся с нетерпением и тревогой ожидала результатов операции, и я старался не оставлять ее одну. В полночь небо заволокло, дождь застучал по листьям, стало как-то по-осеннему темно и неприветливо. Мы зашли в мою землянку, присели на грубо оструганную скамью. Люся дрожала всем телом, и я накинул шинель на ее плечи.
– Страшно, Сережа, – шептала девушка. – Папа такой уже старенький. Ты не можешь представить, какой он стал старенький!.. Приходится участвовать в таких приключениях.
Из нашего партизанского госпиталя вернулась Камелия.
Она отряхнула плащ-палатку, повесила ее у входа и устало опустилась у фонаря, приложив к овалу стекла мокрые озябшие руки.
– Время не ждет. Двум ребятам придется ампутировать ноги.
– А Ваня? – спросил я о Дульнике.
– Шутит… У него, как он говорит, под кожей катаются две пули…
– Температура?
– Высокая, – тихо сказала Камелия.
Люся подвинулась к ней, прикрыла ее спину полой шинели.
– Сырость, неприятно, у меня озябли ноги. Как у тебя, Люся?
– У меня шерстяные носки.
– Дождь идет сильнее, бьет по крыше, словно дробью, – сказала Камелия. – Кто-то говорил мне, что за хирургом ушел сам Яков. Верно, Сергей?
– Не знаю, – уклончиво ответил я, – по-моему, он должен быть в расположении своего отряда.
– Его спрашивали раненые, – обидчиво сказала Камелия, – поэтому я спросила тебя о нем. Так надоели эти вечные секреты, которые все равно знают все.
– Что же все знают?
– То, что Волынский, Донадзе и Шувалов прихватили водолаза и отправились в Феодосию.
– Кто сказал тебе об этом, Камелия?
Камелия улыбнулась:
– После полуночи пришла смена боевого охранения Пришли и поделились.
Я вышел из землянки и направился к Лелюкову.
Лелюков читал при свете карманного фонаря «Войну и мир». Рядом с книгой лежали пистолет и второй, запасной, фонарь. Василь лежал у входа: пришлось через него переступить. Он не шевельнулся, но глаза его были полуоткрыты, и он наблюдал за нами.
– Волнуешься? – Лелюков отложил книгу – Доктор-то, оказывается, большой друг вашего дома.
– Почти родной. Об операции многие знают, Лелюков.
– Ну?
– Точно знают даже, кто ушел.
– От кого узнали?
– Пришла смена боевого охранения южного сектора, рассказали. Надо за болтовню построже наказывать.
– Теперь не страшно, Сергей: задание либо выполнено, либо провалено… А если из боевого охранения южного сектора пришел твой отец, накажем?
– Отец не мог рассказывать.
– Рассказывал.
– Не мог, Лелюков!..
– А ты, брат, не серчай. Рассказал он по моей просьбе. Почему? Да потому, что раненые ждут помощи, а здоровые шепчут: нужен, мол, только здоровый, а как свалился с ног – забудут. Понял? Вот я и поручил комиссару не скрывать того, что сам командир отряда выехал на задание, за хирургом. Раненые успокоились, ждут… Дульника проведал бы, ждет тебя.
– Сейчас пойду к раненым…
– Он хороший парень, но ранен по собственной глупости. Кто это вас учил насвистывать и в полный рост уходить от противника? Спина врага, как говорят, прибавляет смелости. – Лелюков посмотрел на часы. – Время прибыть им. Василь!
– Есть Василь! – отозвался Василь, вскочив.
– Послушай-ка, Василь, не стреляют ли в той самой стороне.
– Есть послушать, товарищ командир!
Василь вышел.
– Вот-вот начнется штурм Крыма, – сказал Лелюков, – скоро выйдем из лесов и будем биться в чистом поле, грудь с грудью. Ты знаешь, как надоело играть в жмурки! Три года воюем. Вот тоже так давно наши люди воевали, отстаивали родину. – Он взял в руки книгу. – Хорошая книга! Третий раз перечитываю.
Василь вошел, доложил каким-то надтреснутым голосом:
– На «дабле» посадочные прожекторы, кричит дурная неясытка… а выстрелов нет.
…Я вошел в госпиталь – длинную землянку, похожую на овощехранилище, освещенную подвешенными на черный смоляной провод электрическими лампами.
Ближе к выходу, на земляной тумбе, занавешенной простынями, гудела центрифуга и слышалось посапывание автоклава.
Раненые лежали по обе стороны узкого прохода, утоптанного свеженакошенной травой. Меня обдало запахами табака, нечистого человеческого тела и животворным, неистребимым ароматом увядающей лесной травы.
