Николай Бирюков - Чайка
Рыжеусый отодвинулся от стола, Аришка в испуге отбежала к двери, а спавший на полу офицер изумленно приподнял голову.
В комнате раздался мелодичный звон. Он дошел до сознания Зюсмильха, и гестаповец осмотрелся. На стене, над кушеткой, в ряд висели восемь стенных часов. У всех ритмично покачивались маятники. Одни часы били просто — звонкими ударами, другие — с музыкой.
Аришка с довольной улыбкой любовалась своим приобретением. На всех часах стрелки показывали одинаковое время: ровно час.
— Меня ожидают, я ведь только на минутку вышел — воздуха свежего глотнуть, — словно пробуждаясь, пробормотал Зюсмильх. — Надо итти…
Поднимаясь, он оперся ладонями о стол и задел вилку. Несколько минут смотрел на нее тупо, как загипнотизированный, потом взял.
— Я… выколю их! — услышали офицеры его жаркий шепот.
Оставив на столе фуражку, он пошел к двери — медленно и так тяжело, будто ноги сопротивлялись и приходилось затрачивать громадное усилие, чтобы приподнимать их от пола.
Аришка преградила ему дорогу.
— Господин кавалер! Вы забыли уплатить за литровку… Простите… И вилочку, может, оставите? Я женщина бедная… Меня сам господин Ридлер знает. Нельзя обижать…
Словно автомат, который по своей воле не может ни остановиться, ни свернуть в сторону, Зюсмильх толчком плеча заставил ее попятиться к двери. Она хотела разреветься, но, увидев, как судорожно он стискивал вилку, в страхе прижалась к косяку. Зюсмильх прошел мимо.
Аришка обиженно всхлипнула. Дружно, точно марширующие солдаты, маятники часов отсчитывали секунды. Из сеней слышны были спотыкающиеся шаги Зюсмильха.
— Сумасшедший, — облегченно сказал рыжеусый. Офицер с гитарой, наливая в стакан водку, посочувствовал:
— Хоть и ненавижу этих молодчиков, а надо отдать им должное — работа тяжелая.
— И наша нелегкая, — сквозь зубы отозвался рыжеусый. Он пил водку маленькими глотками и с отдышкой, словно глотал льдинки.
— Ушел, — тихо проговорил его собутыльник, услышав, как хлопнула калитка. Он пнул ногой Аришку, собиравшуюся присесть на кушетку.
— Ходи к чорт!
…Засовывая в карман вилку, Зюсмильх отошел от калитки всего несколько шагов и, удивленный, остановился: навстречу ему мчалась конница.
— Скорее! Скорее! — слышалась яростная команда. Позади конницы показалось орудие, за ним еще одно.
Зюсмильх успел прижаться к забору, иначе конная лавина смяла бы его. Кони замелькали перед глазами темными пятнами, в лицо пахнуло ветром и снежной пылью. «Мост… Залесское горит… Большие Дрогали…» — вспомнились ему слова секретаря Ридлера, и он только сейчас понял их смысл.
— Господин лейтенант!
Зюсмильх повернул голову и увидел рядом с собой солдата-эсэсовца.
— Разрешите доложить. Вас срочно… Приказ господина Ридлера о партизанке Волгиной…
— Короче, — устало оборвал его Зюсмильх, глядя вслед промчавшейся коннице. — Какой приказ?
Солдат перевел дух.
— Приказ у его превосходительства полковника Корфа, господин лейтенант.
— Хорошо, — сказал Зюсмильх и, закурив, смотрел на спичку, пока она не потухла, потом вздохнул и зашагал к переулку, выходящему на центральную улицу.
Полковник был у себя. Он стоял за столом и, прижав к уху трубку, яростно жевал губами.
По вошедшему в кабинет Зюсмильху скользнул мутными глазами и отвернулся; бешено забрызгал слюной в трубку:
— Возьмите войска… расквартированные… в Больших Дрогалях — это последние? Что? Да! Да! Так и скажите: приказал полковник Корф.
За перегородкой зазвонил телефон.
— Алло! — нервно и зло вскрикнул там голос дежурного офицера. — Что? Я уже сказал вам: ни-ка-ко-го господина Ридлера здесь нет! В Залесском? Ка-а-ак? В форме наших солдат? А? Да мне… пусть хоть в чортову шерсть обрядятся — меня не касается. Да! Насколько мне известно, господин Ридлер с войсками выехал на мост. Свяжитесь с Головлевом.
— Уфф… — опускаясь в кресло, выдохнул полковник. — Звонки и звонки… Налет на строительство… Одиннадцать селений в огне… Все войска подняты на ноги…
— Мне нужен приказ фон Ридлера, господин полковник, — сказал Зюсмильх.
Глаза полковника уставились на него тупо, как два стеклянных шарика, густо запотевших и разрисованных красными жилками.
Зюсмильх повторил. Корф вытащил из-под чернильницы лоскуток бумаги.
— На!
«Не давайте Волгиной ни минуты-передышки, — прочел Зюсмильх. — Как только к ней вернется сознание, — на пустырь, сделать, как говорили. Не поможет — ложный расстрел, не поможет — обратно в камеру, и на ее глазах пытка № 7 над матерью. Нервы натягивать до предела, но за сохранность жизни отвечаете своей головой.
Фон Ридлер».Опять зазвонил телефон. Полковник и Зюсмильх переглянулись, но звонок не повторился: вероятно, телефонист включил по ошибке и тут же выключил.
На стене скрипнули часы и пробили два раза.
— У, чорт… ночка! — прошептал Корф. Он взял листок, до половины исписанный ровными буквами с готическими завитушками и выпачканный чернильными кляксами.
Комкая в пальцах записку с приказом Ридлера, Зюсмильх смотрел в окно на звездное небо, по которому расплывалось зарево пожарищ.
«Прошу учесть все вышеизложенное и перевести меня в строй, — писал полковник. — Прошу…»
Перо споткнулось: звонок!.. Корф схватил трубку.
— Горит еще? Где?
Зюгмильх, пошатываясь, вышел из кабинета.
Глава пятнадцатая
Только подбежав к своему дому, Стребулаевы решились остановиться, чтобы перевести дух. Степку трясло как в лихорадке, и он ни слова не мог выговорить. Тимофей полой полушубка вытер лицо.
Хутор темнел — молчаливый, безжизненный. И в прежние ночи немного бывало на улице жизни, но она таилась тогда в домах за закрытыми ставнями, за накрепко запертыми воротами и сенными дверями. А теперь во многих дворах ворота были распахнуты, по улице гулял ветер, тоскливо хлопая калитками и ставнями.
Тимофей догадался: соседи сбежали в леса — значит, нечего бояться мести тех, которые видели, как он подкатил немцев к Кулагиным.
— На сегодня бог миловал, — прошептал он и, вздохнув, словно свалил с себя чугунную тяжесть, крупно перекрестился: — Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих…
Пораздумав, тихо сказал:
— Это хорошо, ежели партизанам удастся мост этот… к чортовой матери!
Степка молча согласился. Он теперь твердо решил — лучше в камеру Ридлера, чем обратно на строительство.
— Зазря только, тятя, насчет Волгиной… Не простят нам ее, — проговорил он поежившись.
— Дурак! — коротко отрезал отец. — Страшно? А ты бы хотел деньги задарма получить? Эвон сколько!
Он провел рукой по оттопырившемуся карману. Глаза Степки заблестели.
— Сколько?
Он весь замлел, нетерпеливо переминаясь на кривых ногах; ему казалось — не минута, а добрых полчаса прошло, прежде чем отец сказал:
— Пять тысяч марок. Остальные господин Макс обещал на дом прислать.
— Я про это самое… на мою долю сколько?
Отец не ответил.
— Марки… Хвоста овечьего на них не купишь, — обиженно процедил Степка.
Тимофей погладил бороду и сказал, скорее размышляя вслух, чем для сына:
— Сейчас марки, конечно, бумажки. А когда немцы укрепятся как следует, тогда марки станут денежками. В Певске все начальство меня знает — своя рука… Налажу торговлишку с немцами…
— А дом? — спросил Степка. Для него это было важнее денег, потому что сулило долгожданный раздел: два дома — две семьи.
— Велел господин Макс выбирать в любом селе, — сердито буркнул Тимофей: он не любил, когда прерывали его размышления. — Только занять-то тут как, когда знаешь, что хозяева рядом… из леса за своим двором приглядывают… Это тово… как бы сказать…
Прищурясь, он медленно обежал глазами соседние дворы с распахнутыми воротами и тяжело опустил руку на плечо сына.
— В городе дом возьму. Я уж там облюбовал один — в два этажа. Верхний — под жилье, а внизу, — двери железные, под лавку. Подходящее помещение. Завтра к Максу пойду, так, мол, и так, сараи и угодья, что в приказе, — от них отрешаюсь, а насчет этого домика… Бог даст завтра и переберемся: тут, пока все не утихомирится, опасно. Ныне бог миловал, а завтра… «На бога надейся, а сам не плошай». Понял? И ни о какой такой доле чтобы я больше от тебя, чорт кривоногий, не слышал… Дошло до тебя? А то оставлю одного в пустом хуторе, пусть к тебе соседи из леса в гости понаведаются…
Тимофей запахнул полушубок и толкнулся в калитку.
— Паскуды длинноволосые! В такое время двери нараспашку, — проворчал он.
Степка понуро проковылял за ним во двор. Отец тщательно запер ворота.
