Франтишек Фрида - Опасная граница: Повести
— Что вы себе позволяете?! — возмутился Пашек.
— Покажите сумку! — неожиданно для всех прошептал Маковец. Он резко дернулся, будто хотел встать, и тихо застонал.
— Панове... — еще более высокомерно начал старший вахмистр, но Юречка уже подскочил к нему, сунул руку в сумку и, прежде чем он опомнился, вытащил картонную коробку с патронами. Пашек замахнулся на него, прижав левой рукой сумку к груди: — Не тронь, сволочь!
— Ругань здесь совершенно неуместна, пан командир, — сказал Гентшель спокойно. — Вы хотели иметь алиби? Господа орднеры, я не стрелял, посмотрите, вот все мои патроны и гранаты. Я не хотел стрелять, это они...
— Заткнитесь вы, уголовник!
— Хватит, пан начальник! — прикрикнул на него Стейскал. — Ругань не поможет ни нам, ни вам. Чего вы ждете?
Пашек повернулся к нему, с минуту колебался, потом засунул руку в сумку и вытащил оттуда четыре яйцевидные гранаты и две картонные коробки с патронами. В кармане шинели, у него нашлась еще одна граната и несколько патронов. Затем он снял ремень с пистолетом и положил его на стол.
— Карабин возле окна, — со злостью бросил он и сел за стол. Он ни на кого не смотрел, сидел прямо, как статуя, только лицо его наливалось кровью от едва сдерживаемого гнева.
— Пан начальник! — произнес примирительным тоном Стейскал. — Мы должны держаться вместе, в этом наше спасение.
— Чего вы еще от меня хотите? — взорвался Пашек. — Вы разоружили меня, теперь я уже не являюсь вашим начальником. Делайте, что хотите. Меня в расчет не принимайте.
— Разве это слова мужчины? — укорял его Стейскал. — Наплевать на все в такое тяжелое время!
Юречка взял патроны и начал наполнять свои обоймы. С минуту в комнате стояла тишина. Только Стейскалова вздыхала у плиты.
— Я хотел предотвратить напрасное кровопролитие, — отозвался спустя минуту Пашек, когда злость с него немного схлынула. — Вы думаете, я трус? Ошибаетесь. В последней войне я был награжден за храбрость и один раз ранен. После войны служил, старался, как мог. А что я за это имел? Многие мои друзья давно получили высокие должности, сидят на тепленьких местах, только я прозябал в захолустье. А почему? Потому что не умел угождать, кланяться каждому. Потому что не ездил к районному жандармскому начальству с сумкой, не возил ему хорошую колбасу или вино в бочонках. На это я никогда не был способен. А республика наплевала на меня после стольких лет честной службы... Я хочу только дослужить до пенсии, и гори все синим пламенем...
— А не трусость ли это? — спросила Стейскалова.
— Если каждый будет думать только о своей рубашке...— начал Гентшель.
— Идите вы все к черту! — повернулся к нему Пашек.
— Никогда не думал, паи начальник, что у вас душа может уйти в пятки! — бросил Юречка и пошел к выходу, прихватив с собой пулемет. В дверях он обернулся: — Вы здесь спорите, а орднеры тем временем могут застать нас врасплох! Я считаю, пан начальник, что вам надо бросить это нытье и ходить, как и мы, на дежурство. Нечего рассиживаться на кухне...
— Пошел ты... — прошипел Пашек.
— Тогда идите и сдавайтесь в плен генлейновцам в одиночестве! — воскликнула вдруг Ганка.
Все удивленно посмотрели на нее. Она стояла возле печи, глаза ее сверкали.
— Идите же!
Она заплакала. Стейскалова подошла к ней и обняла.
Неожиданно Пашек встал:
— Так вы, значит, думаете, что я трус и все это делаю ради собственной безопасности, а не ради вашей защиты? — Он рывком застегнул ремень с пистолетом, взял карабин и сказал приказным тоном: — Юречка встанет с пулеметом у окна. Открывать огонь только по моему сигналу. Гентшель, вы будете контролировать вход в дом и окно в кассу, а пан Стейскал — окно в спальне. Я буду там, где более всего потребуюсь. Есть вопросы?
Мужчины молчали. Гентшель выглянул в окно и проговорил:
— Посмотрите, туман появился.
Пашек вышел.
Стейскалова сменила Маковецу компресс на голове. Даже в полумраке было видно, что лицо у него пожелтело, осунулось, глаза лихорадочно блестели. Превозмогая боль и слабость, он улыбнулся ей. Стейскалова принесла ему попить. Он кивком поблагодарил ее. Она бросила взгляд на Гентшеля, стоявшего поодаль, — тот беспомощно пожал плечами. Еще вечером им казалось, что рана не столь серьезна, а теперь перед ними лежал человек, который с трудом мог шевелить рукой и каждое слово произносил с необыкновенным напряжением. Почему у него такое бескровное лицо? Боже мой, неужели нельзя ничего сделать? Из глаз женщины брызнули слезы, однако плакать при всех она стыдилась.
Гентшель решил, что лучше уйти из комнаты. Ему не. хотелось говорить слова утешения, все равно они бы прозвучали неискренне. Маковец проживет несколько часов, не более. Он в этом нисколько не сомневался. На платформе он остановился и осмотрелся. Туман приближался к станции. Он уже закрыл лес, часть шоссе и железнодорожное полотно, но был еще недостаточно густым. Кое-где он надвигался но сплошной стеной, а рваными клочьями. И всюду тишина. Чего ждут орднеры? Когда совсем рассветет и можно будет стрелять по окнам и двери? Гентшель посмотрел на одинокий желтый фонарь. Другой был разбит при перестрелке. Фонарь светил всю ночь, но теперь его свет никому не нужен. Хоть бы туман стал гуще.
Гентшель вернулся в комнату:
— Пора готовиться к отходу.
Стейскалова взглянула на чемоданы, понимая, что их придется оставить. Она возьмет с собой только сумку с самыми необходимыми вещами.
— Вам бы немного перекусить на дорогу, — сказала она.
Мужчины ели без аппетита, долго жевали. Пашек вообще отказался войти в дом. Стейскалова вспомнила о своем маленьком хозяйстве. Из хлева доносилось жалобное блеяние козы, кролики топали в клетках, поглядывая на пустые кормушки. Эти заботы, которые прежде заполняли все время хозяйки, потеряли вдруг для нее всякое значение, казались мелкими и смешными. Гентшель выпил кофе и с минуту продолжал сидеть за столом. Впервые за ночь усталость навалилась на него, веки начали смыкаться. Он тряхнул головой, сознавая, что смотрит отсутствующим взглядом на крышку стола и что, если немедленно не выйдет наружу, сон одолеет его. Он хотел было встать и не смог. Что-то связало ему руки, ноги, отняло волю, будто он выпил дурманящий напиток. Надо бы немного отдохнуть, набраться сил для решающей минуты...
Перед взором Гентшеля неожиданно появилось горное плато, над которым то и дело взмывали гейзеры из грязи. В небе летали самолеты. Это были «хейнкели». Их черные тени покрыли все плато. Бомбы вспахивали каменистую почву, взрывами подбрасывало вверх камни и человеческие тела. Горела перевернутая машина. Бензиновый бак взорвался, и взметнувшееся пламя еще стремительнее стало пожирать остатки автомобиля. От гигантского костра метнулась фигура в кожаной куртке и в берете. Куртка на спине горела. Человек упал и принялся кататься по земле, пытаясь погасить огонь.
Какой ужасной была та война! Тогда Гентшель думал, что не выберется из этого пекла. Он прижимался худым телом к земле, хотел зарыться в ней, как крот, но каменистая почва отказывалась его принять. Он долго полз, извиваясь, как червь, прежде чем нашел небольшую ямку. Самолеты сделали еще один заход, и снова посыпались бомбы. В ногу ему вонзился осколок. Сначала Гентшель ощутил тупой удар и подумал, что это камень. Но потом потекла кровь. Он разорвал штанину, перевязал рану бинтом, а кровь все не останавливалась. Сухая, жаждущая влаги земля быстро впитывала ее. Удушливый запах тола, оглушительный рев самолетов, взрывы бомб — ему казалось, что наступил конец света...
Потом перед его взором предстала иная картина. Госпиталь, кровати в ряд, в окно проникают яркие лучи солнца. Маленький француз в белом халате смотрит ему в лицо: «Мой дорогой, необходима ампутация». «Лучше я уйду отсюда!» — выкрикнул он. «Ну, хорошо, давайте попробуем,— согласился доктор. — Но никаких надежд я не питаю. Никаких надежд». «Господин доктор, сохраните мне ногу...» — попросил он. По-французски он говорил скверно, однако тот человек в белом халате понял его.
И новый кадр. Он обнимается со своими товарищами, и маленький французский доктор с ними. Все-таки они подлечили его, спасли ему ногу. «Я вернусь, друзья! Обязательно вернусь! Не забывайте меня! Но пасаран!» Сжатые кулаки у виска говорят о верности. Нога долго не заживала. Потом эвакуация, дорога домой. Он ходил, опираясь на палку, и в деревне на него смотрели с неприязнью: «Это тот сумасшедший, который сбежал в Испанию...»
Гентшель инстинктивно открыл глаза. Сначала он не мог понять, где находится. Комната заполнена серым утренним светом, на столе остатки недоеденной яичницы, грязные чашки. В открытом окне стоит пулемет, его ствол направлен в сторону надвигающейся белой стены.
Гентшелю стало стыдно, что он уснул. Он поднялся и отодвинул стул. Нет, он не погиб там, на горном плато в Испании, и опять сражается против тех, кто бросал на него бомбы. Тени «хейнкелей» долго пугали его, казались ему символами смерти, но битва еще не закончена.
