Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести
— Значит, вы это сделали без зла на нас?
— Скажете! — возмутился Вениамин Иванович. — У меня не было пристрастия, тем более я с самого начала знал, что вы не виноваты.
— Ну, история! — Ломовцева даже подкинуло от возбуждения, подтянул следователя за рукав к себе, выговорил в лицо: — Да мы виноваты! А узналось сегодня. Оказывается, доктор ударил его разок, в медицинских целях, иначе человек мог стать душевнобольным. Спасая его, ударил. Как вы на это посмотрите?
— Доктор у вас верховод, — уверенно сказал Вениамин Иванович.
— Здрасьте — прощай! — Ломовцев безнадежно махнул рукой. — Пропустите его к родственнице, — посоветовал он Студенцову.
— Вот что, — предложил Студенцов, когда Вениамин Иванович ушел, — жена дома, наверно, приготовила что-нибудь вкусненькое. Сейчас закончу дела, и пойдем посидим чуток. Подождите меня внизу.
Головнин подумал, что Николай и Нинка переживают сейчас второй медовый месяц, им не до гостей, сказал:
— В другой раз. Сегодня мы пойдем в торговую точку. — И к Ломовцеву: — Есть в нашем городе такие?
— Есть, — скорый на слово, сказал за Ломовцева Вася Баранчиков.
20Сначала решили было зайти в ресторан, но жидко оказалось в карманах. Почему-то никогда не хватает денег. И не выпивохи, не ханыги какие; вроде бы все утверждают, что заработок имеют приличный, а вот не хватает. Махнули рукой и пошли в «Зеленый бар», заведение из стекла и фанеры. Там торговали холодными закусками, а вино можно было без риска принести и с собой.
В «баре» нарвались на подвыпившего мужика с глазами как у окуня, который, только они расположились в уголке, подошел к столику и спросил строго Ломовцева:
— Леньке деньги отдал?
Щуплый Ломовцев с серым лицом, сбоку напоминавший исхудалого филина, заморгал беспомощно, растерялся. После он объяснил, почему растерялся: у него сын Ленька учится в Москве, только на днях отсылал ему деньги, подумал, кто-то из знакомых неловко шутит. Но мужик был незнакомый. Молчание Ломовцева распалило его пуще:
— Пить — пьешь, платить кто будет? — кивнул в сторону тучной буфетчицы. — Вон та тетя?
— Ты путаешь, — сказал наконец Ломовцев. — Ты спутал меня с кем-то. Не знаю никакого Леньки.
— Ты же со второго цеха! — обозлился мужик. — Угощали тебя у «Быков». И ты брал еще у Леньки деньги.
— Он осатанел, — сказал Ломовцев, беспомощно глядя на своих товарищей, и стал еще больше похож на филина, только злого. — Какие еще «Быки»?
— Он не знает «Быков», — ехидно сказал мужик. — Дерьмо ты после этого.
— Его надо понести, — предложил Вася Баранчиков. — Жаль, нет доктора, у него крепкая рука. Если бы начать, я бы поддержал.
— Нет, только без этого, — предостерег Головнин.
— Нагнали на Сереженьку страху, — съязвил Вася. — Как говорил мой командир: «Не два века нам жить, а полвека всего, так о чем же тужить, было б даже смешно! Наша жизнь коротка, все уносит с собой…»
— Умный был командир, — похвалил Ломовцев.
— Ну! — гордо тряхнул Вася чубатой головой.
Мужик, все еще стоявший возле, неуверенно сказал:
— В следующий раз ты от меня так просто не отделаешься.
— Ряха, что ли, у меня такая, — пожаловался Ломовцев, — ко мне все время пристают.
— Хулиганства много, опустившихся много, — сказал Головнин и недобро посмотрел на мужика. А у того глаза как у окуня, стоит, ничего не понимает.
Вася Баранчиков засмеялся и сказал:
— Все дело в том, что их нельзя бить. Самого заберут. Они поняли это и наглеют. Но их не так уж много, и, если их бить, они переведутся.
Мужик с полным вниманием выслушал весь их разговор, отходя, сказал с удивлением:
— Малохольные какие-то…
— Вася, а ты-то как уволился, так и не рассказал, что у тебя на работе вышло? — спросил Головнин. — Дочка передала: выгнали тебя… вытурили.
— Так и есть. — Румяное юношеское лицо Баранчикова помрачнело. — Следователь-то что написал: как же так, служебная машина используется не по назначению. Ну, начальник мой на дыбы: «Что это такое! Подвел!» Подвел так подвел, я ведь не отрицаю, заслуживаю казни — казни, уволить хочешь — увольняй, в крик не брошусь. А он что сделал? Собрал в кабинете профкомовцев, зава гаражного пригласил и сообщает: вот, мол, без спросу взял в выходной транспортную единицу, да еще нахулиганил, милиция заинтересовалась… Никакого нет этому объяснения. Увольнять надо. «А вам, Василий Иванович, — это он обращается к завгару, — пора навести в своем хозяйстве дисциплину». Я Василию Ивановичу стараюсь в глаза посмотреть: ему-то уж больно хорошо известно, куда эта машина используется и как я мог взять ее «без спросу», думал — скажет, прояснит, а он отворачивается. Вот это «без спросу» меня и возмутило. «Как, говорю, Михаил Евграфович, разве я вас не спрашивал, поедете ли на рыбалку, вы сказали — нет, можешь брать машину. Чего же сейчас-то говорите?» — «Ох, ох! — закудахтал. — Когда это было?» Ну, тут я ему и сказал словцо. Так он чуть из штанов не выпрыгнул, подскочил, кричит… А ведь вроде и мужик хороший, честным считал.
— Убоялся ответственности. Из-за какого-то Васи Баранчикова неприятности иметь… — Ломовцев отхлебнул из пивной кружки, со стуком поставил ее. — Как-то незаметно утеряли совестливость, стали жить с оглядкой: абы что не заметили за тобой. Совесть, честь — уже дело десятое. Скучно живем… — На него напала меланхолия. Он смотрел грустно и проникновенно на притихших товарищей. — А беспокоит, многих беспокоит, что не так живем, исчезло что-то ценное, Я это еще на целине заметил…
На него подозрительно взглянули: не иначе стих напал, сочинять станет. «Не всему верь, что говорят, не хватай все целиком, не будь жадным…»
— На какой еще целине? — спросил Головнин, улыбаясь.
— Да на обыкновенной. Какая у нас целина была? Ездил я туда.
— Давай, Гриша, — подбодрил Ломовцева Вася Баранчиков.
Рассказ Ломовцева о поездке на целину
— Приехал я тогда из армии, потолкался, кое-где поработал и все присматривал, куда бы по-настоящему устроиться: за плечами химико-механический техникум, заводов много, и выбор есть. А тут услышал, что готовится отправка комсомольцев на целинные земли. Ни родных, ни знакомых у меня в городе нет. Была не была! Пришел в горком комсомола. Девушка, такая миленькая, светленькая, взглянула на мои документы, на меня взглянула, а потом снимает телефонную трубку, звонит: «Андрей! Андрей Михайлович! — поправилась потом. — Вот, пожалуй, подходящий товарищ. Подошлю?» Что еще надумала? Но виду не подал, что удивился, иду в указанную комнату. А там молодец — и ростом и плечами не обижен, лицо хорошее. Улыбается: «Здорово, солдат! На призыв откликнулся? Доброе дело». Был этот комсомольский работник назначен начальником поезда, в котором поедут целинники со всей области, ни много ни мало — восемьсот человек. И он сколачивает штаб — сопровождающих, в общем. Стал я у него помощником или вроде как адъютантом, а ко всему числилась за мной группа — все семейные, люди степенные: никаких хлопот до самого места с ними не было. Да, оказывается, в этом эшелоне ехали и семейные и еще кое-кто… Но о них после, по ходу рассказа.
На вокзале проводы, музыка. Наконец поехали. Обходим вагоны. Люди — само добродушие. Знакомятся друг с другом, собираются кружками, из чемоданов, сумок достают домашние гостинцы, угощаются. Я к своим семейным зашел, любопытно все же: по какой причине снялись с насиженных мест, едут в неведомое. Ну, причины разные, больше-то убежали из развалюх колхозов. Одна пара очень уж заинтересовала, люди, вижу, в возрасте, и с ними пятилетняя девочка, внучка. Неудобно было допытываться, но чувствовалось: что-то тяжелое в их семье произошло. Спросил: «Как же рискнули? Ни жилья там, ничегошеньки еще нету. Степь! А у вас ребенок». Мужик молчал, а женщина — глаза печальные, тревожные: «Обживемся. Леночка у нас нетребовательная». У Леночки нос пуговкой, глаза живые, со смешинкой, лукаво отворачивается, а косится. Через две-три пятилетки попадет кто-то в ее сети.
Когда обратно шел в вагон, где расположились сопровождающие, слышались уже разгоряченные споры, выкрики. В одном купе двое братьев, верзил, совсем были пьяные, соседи их с тоской поглядывали, куда бы перебраться. Неприятные типы. Сказал я об этом Андрею. «Надо урезонить», — согласился он. Но не успели еще собраться, пойти, вбегает девушка: «Беда! С ножами!» Когда пришли в вагон, те самые типы куражились, один с ножом. Запомнилось: против них парень в белых бурках, стоит в проходе, держится за поручни верхних полок — готов ногами отразить нападение. В вагоне, в тесноте, не так-то просто подойти к вооруженному бандиту. Андрей оттеснил парня в бурках, сам к тому: «Отдай!» — и протягивает руку к ножу. Видимо, безбоязненность смутила подонка, может, подумал об ответственности: знал, что перед ним начальник эшелона. Отдал. «Повторится что-нибудь подобное — на первой станции сдам», — предупредил Андрей. «Не повторится, начальник», — осклабился, а по морде видно — доставит еще хлопот. «Это же уголовники! Как же так получилось, что их посадили в один поезд с молодежью? Ведь ребята едут по искреннему побуждению», — это я Андрею, несколько выспренне. Но я в самом деле был возмущен: никак нельзя такого было делать. Андрей отмолчался, неловко ему было признаться, что нажали на него: разнарядка на восемьсот человек, отряд собрали спешно — к сроку недоставало комсомольцев, — вот и взяли семейных (это хорошо, люди порядочные, пожившие) да дополнили всякой шушерой. Рапортовать надо было: сколько заявили, столько и поехало. Извечная наша показуха. Шли ведь потом полностью комсомольские эшелоны!..
