Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля
– С сегодняшнего дня, ваше королевское высочество. Королева приказала никого не впускать. Она крайне занята.
– Чем?! – побледнел главнокомандующий,
– У нее вице-адмирал господин де Крунстадт.
– Впервые слышу о таком вице-адмирале.
– Я, с вашего позволения, тоже. Но вице-адмирал существует. Он у государыни в кабинете. Речь идет о судьбах наших колоний, – почти доверительно сообщил де Конде полковник. – Поэтому нижайшая просьба, мессир, немного подождать.
– Но почему она вызвала именно этого вице-адмирала? – все еще отказывался принц понимать, что здесь происходит.
– Он явился сам. С ходатайством. Как оказалось, королева приняла его весьма благосклонно.
«Старая развратница! – мысленно взорвался главнокомандующий. – У нее сейчас только одно на уме!..»
В какое-то мгновение принц готов был отшвырнуть полковника от двери и ворваться к королеве. Но рослый плечистый пехотинец, отлично понявший ситуацию, стоял перед ним непоколебимо. Уже однажды униженный, давно добивающийся правды, он теперь готов был доказать свою признательность королеве любой ценой. Да и гвардейцы заслоняли дверь плечо в плечо, словно сдерживали штурм, – суровые и настроенные более чем решительно.
«За всем этим стоит кардинал Мазарини, – вдруг понял принц. – Сама королева не решилась бы вот так… Они боятся меня и попросту сговорились».
Только неожиданно возникшая за спинами гвардейцев мрачная тень «проклятого сицилийца» заставила принца де Конде горделиво вскинуть подбородок и, зло пробормотав: «Эти вечные проблемы с колониями и пиратами…» отступить.
34
– Я рад, что удалось собрать вас, господа, именно здесь, – в европейском духе, но по-татарски, сказал Карадаг-бей, берясь за амфору с греческим вином.
За окнами «Византии» жил своей жизнью мир крымского ханства. Взывали к правоверным с высоты поднебесных минаретов муллы; безнадежно расхваливали свой товар перед равнодушными прохожими уставшие уличные торговцы; закипали страстями небольшие гаремы знатных турок; смотрели на заходящее солнце, как на великое избавление, изнемогающие от труда и тоски рабы, которых и на суше по привычке называли «галерниками».
…А здесь, в закрытом для обычных посетителей кабинете «Византии», шло неспешное европейское застолье, в котором принимали участие тайно явившийся сюда крымский хан Ислам-Гирей, чья седая, коротко стриженная бородка, обрамляющая задумчивое мужественное лицо, придавала ему вид древнегреческого мудреца; Карадаг-бей, грозно восседавший в мундире прусского офицера; полковник Хмельницкий, которого оба татарина уже воспринимали как вождя повстанцев и командующего огромной армией кяфиров, готовой в союзе с Крымом повести боевые действия против ненавистного им короля Ляхистана; и молодой венгерский князь Тибор из рода трансильванских правителей Ракоци, рассчитывавший переправиться из Крыма в Стамбул, чтобы оттуда развернуть борьбу за престол.
Князь почти не прибегал к своему познанию турецкого. Он весь вечер провел в горделивом молчании, в котором уже отчетливо просматривалась навечно запечатлевшаяся печать оскорбленной отверженности. Но, даже при молчаливом присутствии его, Хмельницкий чувствовал себя неловко, поскольку казался себе вторым просителем трона, после князя Тибора, «короля всех венгров на Дунае и Поволжье», как возжелал именовать себя будущий правитель.
«Человек, присвоивший себе такой титул еще до того, как кто-либо признал его претензии на трансильванский трон – а сам он хоть что-либо предпринял, чтобы овладеть этим троном, – так на всю жизнь и останется жалким интриганом, – сказал себе Хмельницкий. Историю коронационного грехопадения князя он успел выслушать от Карадаг-бея незадолго до его прибытия. – Однако бойся, как бы перед сильными мира сего ты не предстал таким же жалким интриганом, как этот беглый, пробиравшийся в Крым с обозом молдавского посланника венгерский князь. На которого в Трансильвании – ее еще называют Семиградьем – уже устроили настоящую охоту. Как, впрочем, и на тебя – в благословенной Польше».
– Мы представляем здесь три державы, которые могут составить союз против Польши, – начал Карадаг-бей официальную часть этой тайной вечери. – Король Ляхистана решил, что его страна занимает слишком мало земель для того, чтобы мог чувствовать себя таким же великим монархом, как султан Порты, король Франции или королева Англии.
«Вообще-то мы представляем четыре государства», – лукаво уточнил про себя Хмельницкий, имея в виду то, о чем предпочел умолчать сам Карадаг-бей, решивший создать собственную державу. Однако вклиниваться с этим замечанием в пространный монолог будущего правителя Великой Тавриды не осмелился. Сюда, в «Византию», он пришел не столько для того, чтобы говорить, сколько для того, чтобы слушать.
– …Вот почему Владислав IV спешно создает армию, набирая большое коронное войско и ополчение и призывая в страну отряды наемников.
Карадаг-бей мельком взглянул на хана. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла, и едва заметно кивал, соглашаясь с доводами советника. Всем своим видом он демонстрировал присутствие без присутствия. Восседавшая за столом высокородная чернь не должна была забывать, что она все же чернь, пусть даже и высокородная.
– Первый удар, который король Ляхистана решил нанести, возрождая свою «Великую Польшу от моря до моря», нацелен против казачества.
«Точнее было бы сказать, против Крыма, – вновь мысленно уяснил для себя Хмельницкий. – Казаков король как раз и намерен натравить против войск хана…».
– Причем задуман этот удар дальновидно, – словно бы разгадал его несогласие Карадаг-бей. – Вначале, собрав огромную казачью силу, он бросит ее против нас, тем самым совершенно оголив и ослабив Сечь и всю Украину. И пока казаки будут гибнуть в татарских улусах, отряды наемников пройдутся по Украине огнем и мечом, после чего о Казакистане останутся разве что воспоминания.
«А что, высказывать свои политические взгляды он уже научился вполне по-европейски, – обратил внимание полковник. – Что, однако, не мешает ему за французскими терминами и прусской прямолинейностью лелеятъ откровенно восточный яд льстивых слов».
– А тем временем, создав огромную армию, Польша будет стремиться присоединить к ней войска Молдавии, Трансильвании и, возможно, Чехии. Пользуясь тем, что война, длившаяся в Европе вот уже почти тридцать лет, завершается.
– Она не должна завершиться, – впервые перебил его хан, – поскольку не должна завершиться никогда. Мы всегда рады видеть Европу воюющей. Пока короли-христиане бьют друг друга, они не помышляют о новом объединении сил, о новых антимусульманских союзах и христианской милиции.
Присутствие за столом христиан хана совершенно не смущало.
– Тут многое будет зависеть от того, что происходит в Чехии [49] , – молвил князь Тибор. – Нельзя погасить пламя, не достигнув его очага.
– К сожалению, он давно погашен, – отрубил хан.
– Но все еще тлеет.
– Все еще? – переспросил Карадаг-бей, заметив, что хан вновь высокомерно умолк. Правитель прибыл сюда, чтобы изрекать, а не вступать в мелкую полемику. Для полемик существует его советник.
– Как только с вашей помощью и помощью султана мне удастся прийти к власти в Трансильвании, она не угаснет до тех пор, пока не угаснет ненависть чехов к австрийской империи.
– Польша и Австрия, – кивнул хан. – Эти две империи постоянно нависают над Крымом, Портой, над всем исламским миром. Они мешают продвижению священного учения ислама на север, в Европу; ослабляют нас, не позволяя туркам завоевать Восток.
– И Крыму тоже? – решился уточнить Хмельницкий. Хан повелительно взглянул на Карадаг-бея: «Объясни ему, что к чему!»
– Рядом с Крымом не только ногайские степи, но и степи Кубани. Там огромная земля, овладев которой, мы могли бы постепенно продвигаться к Кавказу, одновременно соединяясь с низовьем Волги. Тогда великая Крымская империя могла бы раскинуться от Днестра до низовий Волги, от Перекопа до грузинских земель, на которых границы нашего государства сошлись бы с владениями светлейшего султана Порты.
Еще какое-то время Карадаг-бей и князь Тибор обменивались своими несбыточными проектами, все сильнее распаляясь на кострах собственных фантазий. Выслушивая их, Хмельницкий пытался разгадать не столько замысел создания двух новых империй, сколько замысел этой встречи.
Для него важно было выяснить, почему хан согласился на столь необычное, тайное совещание в стенах «Византии». И если речь идет об интересах Крыма на границах с Польшей, то почему при этом присутствует венгерский князь, отправляющийся к тому же в Стамбул. Где Тибор, с его младенческой словоохотливостью, мог преспокойно изложить все слышанное здесь, если не матери султана, которая, по существу, правила сейчас в Турции, то, по крайней мере, великому визирю или любому другому высокопоставленному турецкому чиновнику.
