Ежи Путрамент - Сентябрь
Маркевича разбудили крики и вновь настигший их рокот самолетов. Визг бомбы, взрыв, разворотивший землю. Он вскочил. Солдаты метались между кустами, часть из них удирала в сторону поля, несколько человек бежало к воронке, которая внезапно образовалась в расположении обоза.
Небо выло. Три самолета, вытянувшись в ровную линию, летели над кустами. У первого носовая часть опустилась, вой стал другим, более пронзительным.
— Ложись! — кричал кто-то.
— Беги! — ответили ему. Маркевич сделал несколько шагов, а потом упал со всего маху лицом в хвойные иглы. И в тот же момент — бомба, гул, вонючая горячая волна.
Едва они успели оттащить раненых, как подошло новое звено пикирующих бомбардировщиков. Бомбежка — с короткими перерывами, — в общем, продолжалась больше часа. Солдат, убегавших через поле, летчики обстреливали из пулеметов.
К вечеру попытались подсчитать потери: от батальона уцелела четверть состава. Помимо раненых и убитых, часть солдат попросту растеряли в этой панике.
Ночью они шли дальше на север. Чаще стали попадаться местечки, грязные, тесно застроенные, с множеством фабричных труб. Где-то справа осталась Лодзь. Связь с дивизией прервалась, высланные патрули не возвращались. Справа и сзади воздух сотрясала артиллерийская канонада. Навстречу им брели разрозненные группки солдат; они клятвенно уверяли, что их преследуют тысячи танков.
Ольшинский срывал злобу на Дунецком, Маркевиче, капралах, на любом, кто подворачивался под руку. Дунецкий пробовал возражать. Они поспорили из-за налета. Ольшинский упрекал Дунецкого, уверял, что его рота плохо замаскировалась. А Дунецкий возражал, утверждая, что место привала было плохо выбрано.
— Как это! — орал Ольшинский. — Сам майор Гробицкий из ставки мне посоветовал! Погодите, я снова подам рапорт о наложении на вас взыскания, только бы найти полк!
Дунецкий презрительно фыркнул, против майора из ставки он не мог найти аргументов.
В полдень поредевший батальон остановился возле рощи; Ольшинский спешил догнать дивизию и не разрешил длительный отдых. Маркевич дотащился со своей горсткой людей до передних рядов и увидел, что солдаты обступили мотоцикл. Майор Гробицкий, не вылезая из прицепа, что-то объяснял подпоручику, командующему головным отрядом. Маркевич уловил конец фразы:
— …Я жду генерала, он должен сейчас подъехать…
— Как? Вы все еще не нашли генерала, пан майор? — Маркевич сам удивился своей смелости. — Со вчерашнего утра?
— А вы кто такой? — Гробицкий бросил грозный взгляд на Маркевича.
— Пан майор… — смутился Маркевич. — Вы уже были у нас, рассказывали… даже посоветовали… — И тут его внезапно озарила мысль: — Вы нам посоветовали спрятаться в кустах. Неудачно как-то получилось, налет…
Гробицкий тотчас же отвернулся, хлопнул мотоциклиста по плечу, мотор затрещал.
— Некогда мне болтать, — отрезал он и махнул рукой. Мотоцикл тронулся.
— Стой! — рявкнул Маркевич с опозданием на четверть минуты. — Стой, стрелять буду!
Майор и мотоциклист только нагнулись, взвелся голубой дымок.
— Стреляй! — кричал Маркевич.
Не успели. Мотоцикл с майором Гробицким исчез за поворотом дороги.
Ольшинский отказался верить. Он даже прикрикнул на Маркевича. Однако на этот раз Дунецкий не уступал майору и принудил его замолчать. Они шли всю вторую половину дня, свернули направо, в сторону Варшавы. К вечеру, едва они миновали какое-то местечко, их снова настиг самолет, из-за дома взлетела зеленая ракета, описав дугу в их направлении, и снова бомбы полетели в то, что уцелело от батальонного обоза.
15
Путники бодро шли; близился вечер, и дымок, подымавшийся из труб, внушал надежду: значит, в городишке кто-то готовит пищу, там можно будет расположиться, снять сапоги, вытянуть ноги, поспать. Кригер все еще что-то бормотал, он не мог успокоиться, не сказав последнего слова в очередной дискуссии, но даже терпеливый Сосновский больше его не слушал. Вдруг Вальчак остановился.
— Что? — вопросительно посмотрел на него Кальве.
Вальчак словно принюхивался, вертел головой направо и налево. Нет, тихо, почти абсолютная тишина. В городишке залаяла собака и тут же умолкла.
— Пойдемте. — Кальве потянул Вальчака за рукав.
Внезапно совсем близко от них раздался рев. И тотчас они увидели сероватый корпус самолета. Кригер инстинктивно втянул голову в узкие плечи. Рев пронесся над ними, снова стал виден корпус удлиненной формы, над городом самолет слегка рванулся вверх. Два громовых удара сотрясли землю, перед костелом вдруг вырос серый куст дыма, медленно поднялся на высоту колокольни и еще медленнее стал распадаться.
— Скорее! — неизвестно почему крикнул Сосновский. — Через тот мостик! — Все четверо побежали по шоссе вперед, к городку. Галопом преодолели маленький мостик. Сосновский замедлил шаг.
— Уф! — засопел он. — Сошло. Наверно, они в него целились.
Друзья прошли несколько сот метров.
Стояла предзакатная тишина. Лучи солнца косо падали на познаньское шоссе. В небе ни облачка. Возле первых домиков городка они снова услышали рокот самолетов, в этот раз на высокой ноте. Из подворотни выглянула собака, задрала морду, залаяла — не на них, — потом завыла.
Сначала завывание собаки сливалось с мелодией, звучащей в небе. Но по мере приближения мелодия разделилась на два голоса, ритмично чередующихся. Через минуту это «ээу-ээу» уже как бы нашло созвучную струну где-то внутри человека, и соответственно возрастало настроение тревоги.
— Это на мостик! — снова крикнул Сосновский. — Скорее, за город!
Он рванулся вперед, Кригер за ним. Перебежали пустую улочку, прямоугольную рыночную площадь с убогими каменными домишками вокруг костела. Остановились и секунд пять в нерешительности глазели по сторонам. Перед костелом чернели воронки от бомб, и домишки мрачно смотрели на них окнами без стекол.
Вой возрастал в геометрической прогрессии и вдруг прекратился. Взвизгнула первая бомба. Все четверо упали на мостовую одновременно со взрывом, и земля приветствовала их короткой отдачей, толчком. Вой и грохот, вой, вой и грохот, грохот. Снова завывание и четыре удара, один за другим. Какая-то сила приподняла Вальчака с мостовой и швырнула в канаву. Опять вой, оглушительный грохот. Угловой домик рухнул на площадь, что-то гремящее, как жесть, пронеслось над их головами, верхняя часть водосточного желоба упала на площадь и, бренча, подскочила. Теперь стало тихо, и снова вернулся только что пережитый кошмар — вой, повисший в сияющем небе, не приближающийся и не отдаляющийся, неизменный.
Кальве встал, рассеянно стряхнул с себя пыль и сухие листья, протер очки. Вальчак вылез, из канавы. Сосновский поднял Кригера.
— Мостик! — снова сказал Сосновский. — Хорошо, что мы успели оттуда убежать.
Вальчак оглядел рынок. Перед костелом лежал желтеющий тополь, разрубленный пополам. На площади теперь чернело пять воронок. Каменный домик, рассеченный сверху донизу, обнажил свои внутренности. В кухне еще топилась печь и шел пар из кастрюли. Соседний каменный домик, угловой, рассыпался, будто он был построен из кубиков и капризный ребенок пихнул его ногой. Зрелище было странное, неестественное.
— А где же люди?
Вальчак наконец понял. Впереди что-то слабо хлопнуло.
— Бежим! Возвращаются! — крикнул Кригер.
— Где?
Они увидели наверху зеленоватый свет. Ракета? Бросились через рынок. Вой настиг их на середине площади.
— В воронку! — Вальчак схватил Кальве за руку. Они упали на размолотую дочерна землю, мягкую, впитавшую подпочвенную воду. В первый момент им это показалось приятным: земля была доброй, она защищала их от враждебного, грозного неба, можно было прижаться к ней. Потом они начали задыхаться от запаха гнили из канализационных труб. Но это произошло позднее, после второй волны налета. Теперь они лежали дольше, чем в первый раз, не сразу поверили тишине, гудевшей у них в ушах после нескольких новых раскатов грома, все более глухих, долетающих откуда-то спереди, из-за каменных домиков и садов, мимо которых они должны были идти дальше, на Варшаву.
— Мостик! — упрямо повторил Сосновский, высовывая измазанное лицо из воронки.
— Тише! — прошипел Кригер, предусмотрительно стаскивая его за ногу вниз. — Ничего не известно, — добавил он с таинственным видом.
Небо наконец успокоилось, как гладь пруда, по которой прошли волны от брошенного камня. Возник и не прекращался другой шум, стоны и крики откуда-то из-за костела, из-за груды деревьев, поваленных одной или двумя бомбами. Вальчак встал, вылез на мостовую, прислушался.
Какая-то женщина монотонно кричала:
— Ой-ой, врача, ой-ой, врача…
Сердитые мужские голоса с раздражением повторяли одно слово:
