Василий Гроссман - Годы войны
Нигде так не пользовались оружием ближнего боя.
Перестали бояться танков. Когда била авиация, немцы и наши бежали навстречу друг другу и прятались в одни ямы.
Немцы пробовали вбивать клинья, но мы им показывали клинья!
Они начали играть па гармошках губных и танцевать. Ну, мы им показали гармошки.
Радиоаппаратура не работала от бомбежки, сотрясалась эмульсия в лампах.
Сидишь в блиндаже, гула нет, а в ушах иголки.
Посуда на столе рассыпалась.
Самое тяжелое чувство: где-то трещит, все грохочет, посылаешь офицера связи, и его убивает.
Вот тогда весь дрожишь от напряжения.
Нефть течет потоками через КП к Волге и вспыхивающая Волга. Мы в 15 метрах от Волги. Уйти — нарушить связь, остаться — Волга горит. Выход был к противнику только.
Немцу, должно быть, говорили, что штаб здесь, но он, должно быть, не верил этому.
Пресса дразнила Гитлера, а мы ужасались. Сидели, знали, чувствовали, что Гитлер бросил главные силы.
Еременко, Хрущев мне сказали: — Надо отстоять Сталинград. Как ты смотришь?
— Есть, слушаюсь.
— Нет, мало слушаться, как ты смотришь?
— Это значит: умереть — умрем.
Первая задача: надо внушить командирам, что не так страшен черт, как его малюют.
Паникеры знали: пощады не будет.
Бойцы знали: попал сюда, отсюда не уйдешь. Или голова будет отбита, или без ног.
Ну, еще русский задор.
Мы шли во встречный бой.
Когда он уставал атаковать, атаковали мы.
Политработа — все только нацелено на задачу, и все вместе с бойцами. „Изматы“ — коммунизм, национализм, мы этим не занимались.
Боец пробыл три дня — уже старожилом себя считал. Здесь жили люди один день.
(О стойкости. Я говорю о чуде стойкости, что я не понимаю, как бегавшие раньше стали стойкими.)
Чуйков: „Представьте себе, я сам этого до конца не понимаю“.
Каждый знал, что убежавших будут стрелять на месте, это страшней немцев.
Немцы врали, что взяли Сталинград. Были случаи, когда немцы приезжали за хлебом и яйцами в город и попадали в плен.
Вредно переоценивать противника, но недооценивать его — опасно.
Немецкая атака: все вжать в землю, пустить танки, и после этой дикой волтузки наша бессмертная пехота выходила из земли и отсекала их пехоту от танков.
Кричат: „Танки на КП!“ — „А пехота?“ — „Отсекли“. — „Все тогда в порядке“.
О немцах.
Не блещут. Но в отношении дисциплины надо отдать справедливость. Приказ — закон.
У меня опыт некоторый есть для развязывания языков.
Наши бойцы настолько стали хитрыми, что ни один профессор не придумает. Такой окоп себе построят, что на голову ему наступишь, а его не заметишь.
Наша борьба: масштаб от броска гранаты до 150 метров.
Наши наверху, немцы внизу заводят патефон, наши пробили дырку в полу и огнеметом дали.
Бойцы, подходя сюда, говорили: „Ну, подходим к аду“. А пробыв день-два, говорили: „Нет, тут в десять раз страшней и хуже, чем в аду“.
Зверская злоба, нечеловеческая к немцам.
Вели, не довели — умер бедняга от страха.
— Хочешь волжской воды? — И раз 10–12 окунут.
Немцам пустили слух, что Гитлер приезжал в Питомник и сказал: „Держитесь, я сам веду армию на выручку вам“ (одетый в форму ефрейтора).
Да, драка была, доложу вам, товарищи.
Столько пролили крови, столько потеряли — и отступать. Да это невозможно!
Еременко приехал 14-го ночью, и я с Гуровым вышли его встречать. Это был ад огневой, налет.
После 14-го я решил всех женщин на тот берег, сколько слез было.
Зараза мужества здесь, как зараза трусости в других местах. Жили часами, минутами, честное слово.
Ждешь рассвета. Ну, начинается. А вечер — слава богу, целый день прошел, как удивительно.
Да скажи мне, что я Новый год встречу, я рассмеялся бы.
Самое страшное, когда сидишь как идиот, бой кипит, и ничего не сделаешь.
Русь, давай шапку, дам автомат!
15 лет мне было, я командовал полком.
До этого я работал в шпорной мастерской, вырабатывал малиновый звон.
Я был главным советником у Чан-Кай-Ши.
Гордость обязательна военному человеку.
Командиру — пусть голова летит, но не кланяйся немецкому снаряду. Боец все это видит.
Глубокий выдох делали тогда, когда наступали сумерки.
Наше выражение: „Мы сидим, как зайчишки, играем в картишки“.
Как бы не схарчили.
Странное беспокойство:
„А что о нас говорят, как там о нас? Что думают про нас?“
Страшная неуверенность.
„Да, когда воюют два генерала, то обязательно один из них окажется умным, второй дураком. — И, смеясь, прибавил: — Хотя дураки оба“.
Последний разговор, разговор о жестокости и черствости как о принципе. Спор. Последняя неожиданная фраза: „Ну и что ж, я плакал, но плакал один. Что скажешь, когда четверо красноармейцев вызывают огонь на себя! Заплачешь, но один, один. Никто. Никогда. Не видел“.
Батюк.
Немецкие разговоры по радио:
— Русь, что ты обедал?
Ответ.
— А я, Русь, ел масло, яйки, только не сегодня. Сегодня я ничего не ел.
— Русь, я за водой иду, стреляй в ноги, не в голову. У меня дети есть, матка есть.
— Русь, давай узбека на румына менять.
„Мне Мамаев курган снится“.
Бездидько — 1305 немцев.
„Тов. подполковник, сегодня убил 5 фрицев, истратил 4 мины“.
„Я им зробыв великий сабантуй“.
„Один кида, другий гра, а потом другой кида, а перший гра“.
Батюк: „У нас в дивизии лучший снайпер по фронту Зайцев, лучший минометчик — Бездидько! Лучший артиллерист — Шуклин, командир 2-й батареи (14 танков одной пушкой)“.
Бездидько ревниво говорит: „Потому он убив одной пушкой, шо у него тилько одна пушка была“.
КП в трубе длинной 71–30. Взрывной волной всех вдуло со столами.
Батюк: „Вот в этом блиндаже дверь обычно влетала внутрь и ложилась на стол“.
Зайцев, „скромный, культурный“, убил 225 немцев. Другие снайперы — это зайчата. Батюк говорит: „Они его слушают, как мышата“. Он говорит: „Правильно, товарищи, я говорю?“ Все: „Правильно, Василий Иванович“.
Немцы все били минами по блиндажу начарта. Батюк, смеясь, стоял у своего блиндажа и корректировал: „Правей, левей“.
„Бездидько, расскажи, как ты разрушил бардачок“.
Бездидько скромно: „Я это считаю за блиндаж“.
Это дивизия украинцев, все друг над другом шутят. Когда попадают под минометный огонь, Батюк говорит: „От, сукин сын, Бездидько, хиба так я его учив“. Бездидько обижается и сердится.
Батюк: „У меня 3 боя были в жизни, вот эти бои мое сердце радуют, вот это были бои. 1) Перед Каунасом. 2) Под Касторной. 3) Переконовка на Брянском фронте“.
Подханов, раненный в ногу, лежал в санроте и выползал на передовую стрелять.
Красноармейская мысль взялась за ПТР.
1) Колесо от телеги сажают на кол и вертят на 360°, подбили 7 самолетов.
2) Зайцев приспосабливает ПТР под снайперскую винтовку. Зайцев и 45 снайперов в его полку.
Батюк, — единственный, холодно относится к сталинградцам.
„Конечно, было огромное упорство. Но я здесь был сжат, стиснут. И противник был сжат, стиснут, он не мог развернуться всей своей силой. Мне не нравились эти бои. Я люблю полевой бой“.
Ловля рыбы на штурмовом мостике и на лодках.
Зайцев убил женщину и немецкого офицера: „Крест-накрест легли“.
Единоборство Зайцева с большим немецким снайпером.
— Тот убил троих наших, выждал 15 минут, наша балочка пустая, и стал подниматься. А я вижу — у него винтовка лежит, я встал во весь рост. Он меня увидел и понял. И я выстрелил.
Капитан Ильгачкин, командир батальона, болел тем, что никогда не мог попасть из пехотного оружия в самолет. Он начал теоретически высчитывать скорость пули ПТР (1000 м в сек.), составил таблицу, дополнил тем, когда самолет на нас летит, самолет от нас летит. Сразу же попал по таблице. Тогда поставил столб, устроили втулку, на нее надели колесо и ПТР клали сошниками на спицы, а тело ружья было между спицами.
Стреляли Кузнецов, Репа (мл. сержант) и Ежовкин.
Прелестное и грустное.
Мамаев курган — КП батальона, ротные минометчики все время проигрывают слова пластинки: „Нет, только не сейчас, друзья, в морозную постель“.
Генерал Крылов:
(Начальник штаба у генерала Софронова — при обороне Одессы, начальник штаба у Петрова — в Севастополе).
„В Одессе линия фронта, — мы имели обвод, — линия фронта проходила в 18–20 км от города. В городе бои не шли. Получив приказ ставки, мы перешли в общее наступление, а ночью обвели дивизии, оставив на участке дивизии батальоны, которые были 16-го утром погружены на мелкие суда. Противник, отброшенный на много километров, перешел в наступление против пустых окопов. Ни одного орудия и человека не потеряли.
У меня было тяжелое чувство, Одессу можно было защищать. После эвакуации Одессы я прибыл в Севастополь. Приморская армия в Одессе и Севастополе. Севастополь держался 7 месяцев. Огромная трудность снабжения, ночью корабли должны были отойти. Был случай, когда на „Молотов“ напали 73 самолета, командир корабля отстреливался орудиями главного калибра и отбился. У нас в Севастополе были уличные бои, на Северной и Корабельной стороне. Было отбито 3 наступления в октябре, декабре и январе. К 3-му решающему наступлению ими была проведена гигантская подготовка. 24-дюймовые мортиры, чудовищного действия. Они пробивали трехметровую толщу железобетона. Их было штук 9, они применялись впервые в мире, могли сделать 10–15 выстрелов. Все силы авиации, 2 танковые дивизии. В день делалось до 2500–2700 вылетов. День тогда был очень большой. После пятидневной бомбежки он перешел в наступление. Эти бомбежки дали возможность наметить направление его главного удара. Я пришел к выводу, что хорошо закопавшийся боец неуязвим для бомбежки.
