Вен. Андреев - Партизанские встречи
— А ну, рвани, милай, спеши-им!
Конь после каждого удара недовольно вздергивал хвостом и так упирался ногами в снег, точно шел в крутую гору. За спиной подводчика полулежал офицер в меховой шубе, крытой темнозеленым сукном. Высокий, из черного каракуля воротник был поднят и закрывал ватную пилотку. Правой рукой офицер поддерживал вороненый автомат. Во рту у него торчала толстая сигара.
Задней подводой управляла девушка. Она, стоя в санях, подгоняла коня, стараясь не отстать от обоза.
Возница первой подводы оглянулся и, увидев, что город уже давно растворился в снежной дымке, сказал, облегченно вздохнув:
— Пронесло, кажись.
— Фаддей, — обратился офицер к вознице, выплюнув окурок сигары. — Овраг за Семечками знаешь?
— Знаю.
— Если в селе у крайней хаты нас не встретят четыре человека, то остановишься у оврага. Понял?
— Ясно, да вот лошади как бы не сдали… Многовато положили… А знаешь, Литвин, чуть-чуть я не погубил всё на свете.
— Я бы с тебя голову снял, дьявол бородатый, — ответил Литвин.
— О-о, — протянул бородач, — ждали бы они тебя. Твоя голова раньше моей немцу в руки попала бы… И знаешь ли, притча какая. Уложил я пять ящиков, а Верка — горячая голова — приволокла откуда-то шестой. Клади, говорит, и шабаш, Я и так, и сяк ей знаки подаю: «Комендант, мол, вон шатается, солдатня зенки таращит». А она своё: «Вот господину коменданту и доложу, если не погрузишь. Я не буду за тебя отвечать перед господином комендантом». Меня аж залихорадило. Подошел комендант. «В чём дело?» — спрашивает. А Верка говорит: «Мне одной тяжело укладывать, а он помочь не хочет». И показывает на меня рукавицей. Комендант хвать тот ящик и в сани… Пошлепал потом Верку по румяным щекам и цап меня за бороду… До си вот скулы горят.
Литвин расхохотался.
— Смешно тебе, — продолжал бородач, — а ящик в накладной не значится. Проверят по дороге, и вся твоя операция вверх тормашками полетит.
— А бороды не жалко?
Возница промолчал. До слуха Фаддея донесся звонкий девичий голос. Фаддей оглянулся. Вера напевала в санях какую-то веселую песенку.
— Отошла, смотрико-сь, запела, — проговорил возница. — А тоже было оробела. Сама призналась: «Это, говорит, я от страху на тебя орала. Прости, дядя Фаддей, прости за то хоть, что хорошо выпутались». Вон как!
За Семечками навстречу подводам из оврага вышли четыре человека, вооруженные автоматами. Это были Бондаренко, Дарнев и ещё два партизана. Сквозь метель Литвин увидел несколько лыжников. Они тянулись за подводами вдоль дороги. Когда обоз тронулся, лыжники гуськом пошли на запад, опережая обоз.
Бондаренко вскочил в сани к Литвину, а Дарнев — к Вере, взяв из её рук вожжи.
Литвин был так запорошен снегом, что Бондаренко не сразу заметил, что он в немецкой форме.
— Для чего ты так вырядился? — спросил он.
— Комендант приказал. «Быстрее, говорит, справишься».
— А ты знаешь немецкий?
— Нет. Но я русский полицай, пользующийся полным доверием, — ответил Литвин и показал белую повязку на рукаве с особыми знаками. — Видишь — свидетельство преданности «новому порядку».
— Хорошо… Ну, а как ты всё-таки считаешь поведение коменданта?
— Поведение вроде нормальное. А ответ на этот вопрос хотел бы получить от тебя…
Бондаренко молчал. Литвин достал сигары, дал одну Бондаренко, долго прикуривали: зажигалка гасла на ветру. Раза два затянувшись, Литвин продолжал:
— Сегодня ведь он провожал нас. Помогал даже Вере уложить ящик в повозку… А мне потом шепнул с горечью и отчаянием: «Эх, одинок я. А то бы… Счастливого пути». Может быть, заговорить с ним?
— Нет. Пусть он пока будет в одиночестве. Посоветуемся, посмотрим ещё.
Вскоре партизаны свернули с большака и поехали по неукатанному проселку в колхоз имени Буденного.
Надвигались сумерки. Метель не стихла. Кони утомились и еле тянули сани, прокладывая траншею по глубокому снегу, которую тотчас же засыпало.
Люди шли пешком, сгибаясь под напором ветра. Колючий снег бил в лица, мешал смотреть вперед.
В километре от деревни партизаны остановились отдохнуть. Здесь у небольшого лесочка в затишье их должен был встретить связной. Перекурили, а связного всё не было. Бондаренко озадаченно посмотрел на Дарнева, но как раз в это время из-за сугроба вынырнул небольшого роста человек и остановился у первой подводы. Он стоял на лыжах, опираясь на высокие палки. На груди у него висело до десятка петель из тонкой, как балалаечные струны, проволоки. Это был мальчик, лет тринадцати на вид. Синие быстрые глаза его пристально всматривались в лица. Узнав Дарнева, он обрадовался:
— Чуть не опоздал. Четвертый раз выхожу, а вас нет и нет.
— Куда четвертый раз выходишь? — с притворной суровостью спросил Литвин.
Мальчик только теперь заметил, что заговоривший с ним — в немецкой форме. Значит, это не те, кого он ждал.
— Да за зайцами, дяденька… Видите? — показал он на снасти.
— На ночь глядя силки ставить? Не дури, парень.
— А как же. Ночью в самый раз, зайцы ночью не видят, — не сдавался мальчик. Он половчее навалился на палки, точно приготовился к прыжку. — Хотите, я сейчас же вам зайца принесу? Во-он там, — крикнул он, кивнув головой, — прошлую ночь ставили там петли. Хотите?
— Хитер, малыш, хитер, — сказал Литвин, обняв мальчика. — Молодец, Андрейка.
Андрейка вывернулся из объятий Литвина и удивленно посмотрел на человека в чужой форме, запорошенного снегом.
С неменьшим удивлением Бондаренко посмотрел на Литвина, подумав: «Откуда Литвину знать мальчонка?»
— Вот не ожидал, — продолжал Литвин. — Мы старые знакомые, Алексей Дмитриевич, а Андрейка не признаётся.
Мальчик ещё раз посмотрел на человека в немецком обмундировании. Уж очень хорошо знаком ему голос. Хотя сгущавшиеся сумерки топили черты лица немца, но и лицо это, казалось мальчику, он тоже вчера только видел. Где же?
А ещё Андрейка поглядывал на девушку: «Что ей надо? Почему она одна с мужчинами в такую непогодь?»
Тронулись. На окраине села Бондаренко встретили лыжники и доложили, что в деревне спокойно и всё приготовлено.
— Хорошо, — ответил он. — Тимофея Ивановича ко мне.
12
Когда ставили подводы в одном из дворов, Бондаренко заметил, как к Вере подошел какой-то человек, одетый не по погоде — в легкое осеннее пальто. Они дружески встретились. Вера что-то сказала незнакомому, и он ушел.
— Волгин, — объяснила Вера.
Вера и Литвин остались у повозок, а Бондаренко и Дарнев пошли в дом к Андрейке. Именно к Андрейке. Он так и ответил в пути на вопрос Бондаренко, когда тот спросил: «Кто теперь хозяйничает в доме?» — «Я. Отца нет, сам остался».
— А мать?..
— Да разве хозяйство женское дело? Жалею мамку, хорошая она у меня, умная.
— В колхозе ведь она работала…
— В колхозе другое дело, там женская работа всегда находилась, да и много их было, женшин-то. А сообща всякая работа веселее… Песни поют, не замечают, как и день прошел. А теперь сиди одна в своей конуре и оглядывайся…
— Тяжело, Андрейка?
— А как же. Дрова из леса притащи, да на себе, а он во-он где, лес-то. — Мальчик показал палкой назад. — Да наруби их, дрова-то… Не даю я мамке тяжелую работу. Делать мне всё равно нечего. Школы нет, да кто бы в неё и пошел… Сам всё и справлю. Приходится… Что поделаешь, — поить, кормить, одевать семью надо.
— И большая у тебя семья? — осведомился Бондаренко.
— Двое нас — мамка и я… А знаете, заботы сколько! Одежи нет и взять негде. Кое-как на зиму сколотились.
— Заработал, что ли?
— Заработать-то было бы легче, да где заработаешь? Из папкиного нашили — мамке шубу и мне. Сколько я натерпелся с мамкой из-за этого. «Нет, говорит, сынок: ничего папкиного мы не тронем». Вот ты и поговори с ней. «Шей, говорю, мамка, шей, не беспокойся ты о папке. Вернется он домой — всего наживём… Ну, может, победствуем немножко, да на это наплевать». Плачет мамка, слезами обливается, но, смотрю, взялась за иглу.
Бондаренко схватил на ходу Андрейку подмышки. Лыжи из-под ног мальчика выскользнули, палки повисли на руках.
— Хозяин, глава семьи, кормилец! — говорил Бондаренко, подняв над головой Андрейку, как поднимают отцы своих детей.
— И мамка зовет меня кормильцем, — смеясь сказал мальчик, когда Бондаренко опустил его на снег. — Чудно… А на ухо говорит: «Разведчик ты мой ненаглядный»… Я ведь разведкой занимаюсь… — деловито сообщил Андрейка, поправляя лыжи.
— А ну-ка, поди сюда, — позвал Бондаренко и, наклонившись к уху мальчика, шепнул: — Знаю, Андрейка, но об этом даже шёпотом не положено говорить.
— Почему? — удивился мальчик.
— Тайна. Разболтаешь её, до врага дойдет…
