Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1
— Он был живой. И ушел бы я, — он и сейчас был бы жив!
Капо покачал головой:
— Тебе, Мирка, глаз говорит, а не ум! Все евреи — зондеры — да? И живем мы отдельно — так. И кормят, — он показал на горло, — так же! Что, ты думал СС — гуманный? Нет, он, как еврей, практичный. Как они говорят? «Не надолго — они говорят евреям по всей Европе — вы поработать в Польше. Берите с собой, что хотите нужным!» И люди, что могут, лучшее, Мирка, берут с собой. Здесь, на перроне — у них уже ничего! Их богатство и вещи — собственность Рейха. И даже их зубы — ты видел; волосы. Все! Только свои могут так, как ты видел, спокойно и много — отправить на смерть. СС хватит сил, их столько загнать на смерть? А нам верят: не умирать идут — мыться… Мирка, все, — я оставь — иди…
УБИТ DER ALTEREN MИРКИ
На открытых работах, дважды, наземные цели Освенцима атаковали русские штурмовики. На бреющем, звеньями-тройками, точно такими, как видел их Мирка, только с крестами, тогда, в сорок первом, — шли теперь краснозвездные. И возвращаясь, ловили в прицелы охранников в форме СС. «Шайден! Шайден! — кивали немцы на бесполезные автоматы, и говорили, — Гитлер капут!».
Они сами, не дожидаясь русских, взорвали все крематории. Они собирали остатки, и гнали способных двигаться узников, в свой фатерланд — на запад. В колонну-конвой попадали все, кто попал под руку. С уходом такого конвоя, Мирка утратил друга. Ваня был либо убит, либо попал в конвой, отправляемый в тыл, на запад.
Из авиапушки прошедшего над Освенцимом штурмовика, были убиты многие, кто был в форме, и был убит Der Аlteren Мирки. И снарядами, пролетевшими сквозь него, был разрушен барак. Неприкаянный Мирка, зимой, в январе, с 25 не 26-е, искал прибежище. Он скрылся в полуподвале, который знал еще со времен малярства — под медицинским блоком.
От звуков войны он пришел в себя. Жаркий воздух метался вверху — он угадывал это. Просто угадывал — быть там, подняться наверх в Мирке не было сил. Билась, покорно дрожала земля. Плита перекрытия лопнула и надломилась над головой. Обильно, по стенам, на пол, струилась оттуда кровь.
В полуподвале, — увидел Мирка, — было, кроме него, два узника. «Подойду…» — решил он, и уперся руками, чтобы поднять, оттолкнуть себя от опоры. И, неловко качнув головой, отошел в пустоту.
Он пришел в себя, когда было тихо. Война отзвучала. Покой привел в чувство. Влага, по косточки первого от стопы сустава, захолодила ноги. Было светло, и увидел, Мирка что эти двое — девушки. Гологоловые, истощенные, с красным винкелем на «полосатках». А еще он увидел, что влага, захолодившая ноги — не влага, а кровь! Она капала вниз, до сих пор, из разлома над головой, — как с бортов того самого, брошенного грузовика. Белесые ступни, и кисти рук — видел Мирка, — застыли в широкой щели разлома. Когда удалось ему скрыться, немцы рыскали и добивали всех, кого не могли увести в свой тыл. И они, — понял он, ликвидировали медицинский блок, — кого увести с собой можно из медицинского блока Освенцима?!
Тонкая рябь, как от ветра, прокатилась по морю крови. «Мерещится!» — горько подумал Мирка. Но увидел по лицам девушек — нет. И понял — это гуляют танки. Там, наверху. Наши танки!
— Девочки… — разлепил Мирка губы, — Девочки… — и, шагая по крови, не в силах сказать, из-за кома в горле, протягивал руки навстречу.
ВИНО ИЗ ПОДВАЛОВ ОСВЕНЦИМА
Терпким, пахнущим жизнью дымком, курились армейские кухни. Каждый, к любой из них мог подойти, — и у него была пища. Мирка испытывал гордость за то, что он русский. Солдаты, освободившие лагерь, шли дальше, а сортировкой, рассылкой жаждущих жизни и Родины узников, стал заниматься НКВД. Дыхание Родины чувствовал Мирка, и грезил родной деревушкой
Мирку окликнули, когда он возвращался от кухни, неся котелок пшенной каши с тушенкой.
— Эй! — спросили его, — Ты ведь, кажется, наш?
— Да, — отозвался Мирка, — наш!
— Так не стой, иди к нам!
Четверо наших солдат в погонах, обедали под открытым небом: привык солдат к полевым условиям.
— Давай-ка, друг, к нам! Как зовут?
— Мирка.
— Мирка?
— Ну да.
— Вот, давай, Мирка, — ему уступили место.
— А ты что, еврей? — уточнил сухой, резковатый голос.
— Нет, — сказал Мирка, и неумело добавил, — Здравствуйте…
Над ним посмеялись, а тот, что по знакам отличия, кажется, старше, заметил:
— Отвык ты, Мирка, от этого слова: здесь вам не Родина, — Аушвиц, да?
— Да. Освенцим… — Мирка держал котелок, согревающий руки. Он подумал, и, кажется, забавляя людей, попытался их угостить, поделиться своей пищей с ними…
— Не надо, — сказали ему, — спасибо, Мир… извини, как тебя?... Слышали мы, что тут погребок есть винный?
— Да. Где «блок одиннадцать», рядом.
— Что это за блок?
— Как тюрьма, там пытали. Рядом стена расстрельная, и рядом с ней...
— Был что ли там?
— Нет, я был маляром, красил, поэтому знаю… Еще в рембригаде работал, поэтому много знаю.
— Ценный для нас человек ты, Мирка! — услышал он тот же, не очень приятный, чуть резковатый голос.
— Пойдемте, я покажу.
— Зачем? Возьми котелок, да сходи. Сможешь сам?
— Я смогу!
Побродив в сладкой жиже подтопленного погреба, Мирка набрал вина из самой, — как выбрал, — лучшей бочки.
— О, — одобрил, попробовав, тот же, старший, — ты молодец! Это кагор, настоящий. Ты пил настоящий кагор?
— Нет, — сказал Мирка, — я, никакого…
— За победу, — вздохнул солдат, — за свободу твою — это надо!
Мирке первому, и остальным — по кругу, разлили вино.
— Что ты? — спросили, заметив, что Мирка замешкал, — Нормальный ты человек, ты войну пережил. Выпей смело и с радостью, Мирка! Это для нас война еще там, на западе, и еще там! — солдат показал на восток. — Япония, внутренний враг… Нам, Мирка, еще да еще, воевать! Всю жизнь воевать: мы же, брат, — НКВД, — а не просто войска! А твоей войне уже все, конец! Мирка, пей! Вино из подвалов Освенцима — победителям. Это прекрасно. Прекрасно и справедливо, Мирка!
— НКВД? — задержал Мирка кружку.
— Ну да, ты выпей!
«Вино из подвалов Освенцима — победителям! — повторил про себя, и не смог удержаться Мирка. — Это прекрасно и справедливо!» Не смог сдержаться и улыбнулся, впервые за несколько лет…
Мирка выпил, до дна, безрассудно, впервые в жизни. Ведь за победу пил! И сразу похорошело: от слабости и от восторга.
— Кагор, Мирка, вино святое, церковное, так-то! — приободрили его.
— А когда нам домой? — спросил он.
— Домой? Тороплив ты, Мирка! — снова заметил все тот же, строгий, не как у других солдат, голос. — Сначала расскажешь нам, как попал, потом мы проверим, и только потом — если все будет чисто…
— А как проверять? — удивился Мирка
— Расскажи, как попал! Пей вино, и говори.
— Мальцу отдохнуть бы дали, Викентий Стасович? — попросил неуверенно тот, кто уже разговаривал с Миркой.
Похоже, с погонами Мирка ошибся. У того, кто казался старшим, вдоль погона и поперек, шли по центру полосы, буквой «Т», а у того, перед кем попросили за Мирку — полос никаких, — и три звездочки на погонах.
Недоброе что-то почудилось Мирке в ошибке. Он стал рассказывать.
— Значит, никто подтвердить не может?
— Да… — растерялся Мирка.
— Ну, колхоз-то, Викентий Стасович — снова за Мирку просил тот же голос, — даст документ. Отправили, так мол и так, и таких…
— И ты видел колхоз этот, Гриша? — поинтересовался Викентий Стасович, — Он что, не сгорел?
— Да, всяко… — вздохнул Григорий.
«Офицер!» — подумал Мирка о том, у которого звездочки. И понял: он, — настоящий старший.
А старший присматривался к Мирке. «Ценный ты человек!» — это его слова. Он, — запьяневшему Мирке казалось, — сейчас, как раз, взвешивал эти слова.
— Еще пей! — говорили ему, — Со своими, Мирка!
У ТЕБЯ ЕЩЕ ДВА ПАТРОНА, МИРКА…
Мирка пил. И ему, от святого вина, хорошело.
— Значит, врага у нас не уничтожал ты, Мирка? — спросил вдруг Викентий Стасович.
— Да, — честно ответил Мирка.
— И вместе со старшим, если не врешь, вас было пятеро, так?
— Так, — согласился Мирка.
— Антонов! — повысил голос Викентий Стасович, — Давай-ка сюда пятерых!
Антонов вышел из-за стола.
Через пять минут, перед ними стояли немцы. О, это были совсем не такие немцы, которых знал Мирка! В мятой, рваной и грязной форме — таких он не видел немцев. Короткий, как вспышка на кончике спички, яркий восторг пережил он, увидев фашистов такими.
Тая в глазах ужас и страх, смотрели они на него, так, как смотрят на победителей: Как благодарен был он в этот миг, тем, с кем ел кашу и пил вино!
Немцы стояли шагах в двадцати. Мирка чувствовал давящий взгляд нашего офицера. Пристально, исподлобья, смотрел он на немцев и Мирку, и, щуря глаз, курил папиросу.
