Марчелло Вентури - Белый флаг над Кефаллинией
Что-то у них произошло, у итальянцев, Катерина Париотис это поняла. С тех пор, как англо-американцы высадились в Сицилии, итальянцы перестали распевать песни по ночам на улицах; не было прежнего оживления по воскресеньям на площади Валианос; военный оркестр играл вяло. Или ей это только показалось? Глаза капитана светились каким-то грустным светом, и часто через приоткрытую дверь комнаты она ловила на себе его взгляд. Взгляд был добрый, она не могла этого не признать; человек искал дружеского участия или просто ждал доброго слова, хотя открыто заговорить не решался. Каждый вечер, перед тем как запереться у себя в комнате, он оставлял на столе хлеб и консервы, а утром, уходя, просто желал доброго дня или же, если старуха его благодарила, улыбался с виноватым видом.
— Не за что, не за что, — говорил он, как будто стыдясь чего-то, садился на мотоцикл и уезжал, оставляя за собой облако дыма и бензинового чада.
Внезапно руки капитана застыли: среди тысячи голосов войны нащупали итальянскую станцию. Немного погодя он встал, хотя передача еще продолжалась. Катерина Париотис смотрела на него, прислонившись к косяку двери; смотрели на него из-за ее спины, из кухни, ее отец и мать. Они тоже поняли: что-то происходит или уже произошло.
— Арестовали Муссолини, — проговорил капитан. Казалось, он ни к кому не обращается, а говорит сам с собой. Голос итальянского диктора умолк, и тихую гостиную семьи Париотис заполнили звуки военного марша. Катерине почудилось, что волны музыки приподняли ее над полом и понесли ввысь — ей захотелось закричать, побежать куда-то, сделать что-нибудь. Но из деликатности она сдержалась, овладела собой и осталась стоять в дверях, глядя на капитана. Он заканчивал бритье перед зеркальцем, которое стояло на комоде. Она наблюдала за его поспешными движениями, слышала его шаги, слышала, как звякнула бритва о край миски, плеск воды. Этой минуты она ждала с первого дня оккупации. Ей хотелось крикнуть ему: «Ну, а сейчас вы уберетесь наконец восвояси? Смогу я спать на своей кровати?» Или: «Господин капитан, можно мне наконец учить моих учеников истории Греции и родному языку?»
Но выговорить эти слова не могла, они были у нее на языке, про себя она их четко формулировала, но вслух произнести не могла. Она переминалась с ноги на ногу, опершись о косяк, неотрывно глядя на дверь, которая вела в комнату капитана. Когда он опять вошел в гостиную, одетый в свой красивый мундир, он выглядел усталым; грусть еще заметнее светилась в его глазах, освещала все лицо — напряженное лицо с резкими, будто высеченными из камня чертами.
Он остановился около Катерины — ему хотелось перед уходом что-нибудь сказать ей. Поборов минутное замешательство, — может быть, это она бессознательно подбодрила его своим взглядом, в котором не было ни торжества, ни издевки, — он проговорил:
— Скоро война для нас, итальянцев, кончится. — И, заставив себя улыбнуться, спросил: — Вы довольны?
Его глаза встретились с глазами Катерины на один короткий миг, но она успела уловить в них такое смятение…
Капитан стремительно вышел из комнаты, сказав на прощанье свое обычное:
— Калимера, кириа.
«Почему я ему не ответила? — досадовала она. — Достаточно было сказать: «Калимера, калимера, капитан», и он был бы доволен».
На пляже кто-то был: за агавой раздевались две итальянки. Катерина остановилась поодаль, села на камень, сняла сандалии.
«Для чего я пришла? Чтобы сказать ему «калимера, капитан»?
Не обращая внимания на голоса девушек, она прислушалась к молчанию моря, к полету чаек; в тишине отчетливо слышался клекот морских колодцев: это морская вода, проникнув через известковые скалы, бурлила там, в глубине темных расщелин, испещривших все побережье вплоть до мыса святого Теодора, заполняла своим клекотом весь берег.
Катерина посмотрела на покатую плоскость моря — она вздымалась к небу выше маяка. Девушки-итальянки стояли на валуне и на фоне холма казались очень высокими. Они разделись догола — загорелая кожа блестела, четко вырисовывались формы тела; у одной из них — той, что повыше, — была мощная фигура статуи. Они шутили, смеялись, потом, перепрыгивая с камня на камень, побежали к морю и бросились в воду. Катерина видела, как сначала они исчезли под водой, потом вынырнули на сверкающую гладь залива, поблескивая на солнце, точно рыбки. Они плыли рядом, описывая на воде широкую дугу, резвились, ныряли, выныривали, время от времени застывали на месте — ложились на спину, чтобы перевести дух, и выплевывали воду в небо. Чайки носились вокруг них, улетали прочь, снова приближались.
Катерина раскрыла книгу, прочитала несколько строчек, но блеск моря слепил глаза, ее разморило от жары, охватила сладкая истома — хотелось сидеть просто так и ничего не делать.
Если бы капитан появился сейчас на пляже, она бы ему сказала «калимера». Нет, она не может ненавидеть человека, попавшего в беду, даже если он чужеземец и враг. Альдо Пульизи должен прийти сюда с минуты на минуту, она это знала; она много раз видела, как он сидел здесь со своим ординарцем.
«В самом деле, есть у меня основания считать его врагом? — спрашивала она себя. — Что он мне сделал плохого?»
Прячась от нестерпимо яркого света, она надвинула косынку на лоб, закрыла глаза. Через цветастую ткань и опущенные веки небо казалось густо-желтым, почти оранжевым, крик чаек отдалился, а клекот колодцев перешел в журчание. В ушах ее зазвучали голоса и звуки детства, когда мать в воскресные дни летом иногда приводила ее на пляж. Ребячьи голоса, разноцветные флажки, паруса в море… Тогда еще не было ни воины, ни оккупации. Вот сейчас она откроет глаза, и вокруг все будет таким, как тогда. Она взглянула краешком глаза на море. Итальянки подплывали к берегу, головы их едва возвышались над водой. Видно, устали: движения стали медленнее. Катерина почувствовала, что кто-то стоит за ее спиной, и обернулась. Это был капитан Пульизи.
Темные очки закрывали почти половину его лица. Но она тотчас узнала его по знакомой грустной улыбке. Он стоял на камнях и тоже казался выше, чем обычно. На нем были шорты из армейской ткани цвета хаки и белая расстегнутая на груди казенная рубашка. Ноги у него были худые, волосатые; грудь, видневшаяся из-под рубашки, тоже густо заросла черными волосами. Чуть подальше стоял его ординарец Джераче — небольшого роста смуглый человек, еще более смуглый, чем капитан: его можно было принять за тень, отделившуюся от скалы.
— Калимера, капитан, — произнесла Катерина.
«Произнесла вслух или только подумала»? — спрашивала она себя. Возможно, только подумала, иначе почему капитан стоит позади нее, не решаясь приблизиться…
Она видела, как девушки вышли из воды и направились к агаве, где белела их одежда. Одна из них завязала полотенце на талии; другая развела руки в стороны и начала делать гимнастику. Катерина видела, как она отбросила назад упавшую на лоб прядь волос, высморкалась двумя пальцами, потом повернулась, села рядом с подругой, улеглась на спину, лицом к солнцу, и стала теребить себе соски.
— Иисусе Христе! — охнул Джераче.
Катерина слышала за собой шаги капитана; он расположился неподалеку от нее.
Чуть повернув голову, так, чтобы он не заметил, что она за ним наблюдает, Катерина попыталась установить, где он сел, но увидела только его тень, которая легла поблизости от нее. Она спросила себя, почему он не сел рядом. Или и вправду не расслышал ее слов: «Калимера, капитан»?
Катерина обернулась еще раз, и губы ее расплылись в улыбке, но улыбка получилась неопределенная, без адреса. Капитан держал в руках книгу, не раскрывая; он смотрел на тонкую шею Катерины, на ее волосы, собранные в узел на затылке, на ее костлявые плечики, в которых затаилось упорство, на ее худенькое скрытое платьем тело, в котором затаилась враждебность. Ему было невдомек, что теперь, когда он оказался в беде, враждебность прошла.
Ординарец продолжал стоять поодаль, на скале и прищуренными глазами разглядывал поблескивавшее на солнце обнаженное тело лежавшей девицы. Вот она повернулась на бок, легла на живот, вытянула вперед сплетенные руки, оперлась на руки подбородком. Равнодушно посмотрела своими светлыми глазами на Катерину, капитана, Джераче. Джераче стоял мрачный и теребил кончики своих тонких черных усов, свисавших вдоль складок рта. Он нервничал и все быстрее перебирал пальцами. Неожиданно девушка вскочила, прошлась по скале, потом опять вернулась под дерево — грудь ее при каждом шаге подпрыгивала, — и стоя закурила, пуская кверху струйки дыма. Тогда Джераче, не сводя с нее глаз, осклабившись и следя за каждым ее движением, тоже закурил сигарету. Со своими белоснежными зубами, сверкающими глазами и дымчато-черной головой он напоминал большого кота. Потом он сел, обхватил руками прижатые к груди коленки и оперся на них подбородком.
