Иван Драченко - Ради жизни на земле
— Прыгать не боишься?
— Никак нет, товарищ командир.
— Проверим, Становись на доску.
Тот недоуменно выполнял команду. Стрелку завязывали глаза, в помещении сразу прекращались разговоры. «Подопытного» медленно поднимали, одновременно раскачивая на доске. Евсюков приседал, отпуская руку стрелка, приговаривая: «Выше, давай выше!» А доску не поднимали, ее только раскачивали. Кто-то бросал:
— Крепче держись за воздух!
Человеку с завязанными глазами казалось, что его поднимали на солидную высоту.
— Прыгай! — приказывал комэск.
Одни «прыгали», другие терялись… перед полуметровой высотой. Розыгрыш заканчивался хохотом, от которого дребезжали стекла в окнах. Прошедших «проверку» оставляли, дабы не рассказать тайну, и на «прыжки» вызывали из коридора следующего стрелка.
К 23 июля гитлеровцев отбросили на рубеж, с которого они начали атаки. Надежда немецко-фашистского командования операцией «Цитадель» вернуть стратегическую инициативу рухнула навсегда. А накануне этого дня в моей жизни произошло следующее.
…Под крылом стелились склоны долин и балок, во многих местах расчлененных густой барражной сетью. Изредка мелькали низенькие, нахохлившиеся хатки с соломенными крышами. Все вокруг выжжено, вытоптано неумолимой пятой войны. Отчетливо виднелось кладбище битой техники: танки, самолеты, бронетранспортеры, артиллерийские тягачи. Ветер доносил запах пороховых газов и жженого железа. Такая картина наблюдалась на всем Обоянском шоссе.
На цель нас вел штурман полка капитан Горобинский. Николай Миронович по праву считался грандом неба. В воздухе он действовал дерзко, с ювелирностью истребителя, вражескую технику крушил как заядлый бомбардир, а его штурманские расчеты поражали своей безукоризненной точностью.
В вытянутой лощине, утыканной чахлым мелколесьем, сгрудилось штук тридцать вражеских танков.
— Перестроиться и круг! — скомандовал Горобинский, и четыре тройки ИЛов пошли на замыкание. Я держался от ведущего слева. Его машина наклонила нос, безудержно устремляясь вниз. Из-под плоскостей с визгом сорвались эрэсы. Полоснул пушечным огнем крестатый танк и я по хребтине. После первого захода разошлись веером, собрались, и Горобинский с левым креном потянул нас на высоту. Сделали три захода — зенитки притихли. Сразу подумалось — не к добру такая молчанка.
И точно: видим, что на нас идет целая орава «мессершмиттов». Один тонкой стальной полосой сверкнул на солнце и влез прямо в перекрестие прицела. Очередь — и «мессер» вздыбился, как необъезженная лошадь, свалился на крыло, затем заштопорил вниз.
Сергей Смирнов волчком крутился в задней кабине, не давая зайти «тощим» в хвост. Его пулемет стучит, как швейная машинка. Увидев сбитого «мессера», он во всю мочь кричит: «Командир! Один уже отшпрехался…» Второй МЕ-109 подстраивается к командиру снизу. Тактику эту мы раскусили давно: в таком положении воспрепятствовать нападению врага трудно по той причине, что воздушному стрелку невозможно вести огонь снизу. Над Горобинским нависла явная опасность. Не может прийти на помощь и Кирток. На него самого слепнями насели фашисты, клюют со всех сторон. Инстинктивно чувствую: «мессер» вот-вот ударит по самолету штурмана полка. Нажимаю на гашетки — боеприпасы нуль! Открываю фонарь, кричу стрелку в СПУ: «Прыгай!» — и на полных газах мчусь навстречу врагу под властью какой-то силы. Ставлю «ильюшин» на ребро и правой консолью рублю желтобрюхого стервятника. Перед глазами полетели какие-то комки желтого пламени, и наступил провал в сознании: очнулся, поняв, что падаю. Без парашюта. Нащупал вытяжную скобу, наотмашь ее дернул, вручая жизнь спасительной силе надежного шелка.
Приземлился в поле — жухлом, выжженном дотла солнцем и огнем, пропахшем горьким тротиловым дымом. Оглянулся, отстегнул лямки парашюта и, вжимаясь ящерицей в каждую впадину, пополз к ближайшей воронке. Метрах в трехстах виднелся скелет моей «семерки», охваченный пламенем. Окликнул стрелка, никто не отозвался.
«Нашли!» — кто-то загудел басом сзади. Я резко поднялся и сразу присел: в ноге почувствовал поющую боль. Ко мне подошли четверо наших пехотинцев, ободряюще бросили: «Сейчас, браток, поможем». В мгновение ока они располосовали дырявый парашют, как по команде накрутили на ноги портянки, по-ребячьи попрыгали.
— Вот теперь можно и до Берлина топать, — подмигнул мне бровастый сержант с нашивками за ранения.
Через минут двадцать я сидел в блиндаже командира стрелкового полка. По его рассказу, штурмовики соорудили неплохой натюрморт фашистским танкам. Командир угостил меня стопкой спирта, открыл банку американской тушенки. А вечером я уже был в своем полку.
…Стрелки на стратегических картах переменили свои направления: уже не немцы нз Орла и Белгорода наступали на Курск, а наоборот, наша армия безудержно гнала гитлеровцев к Орлу и Белгороду. Ничего не помогло врагу: ни «тигры» и «фердинанды», ни пропаганда, ни «победный сезон» — лето.
5 августа столица нашей Родины — Москва отсалютовала освободителям Белгорода и Орла двадцатью залпами из 120 орудий, засвидетельствовав этим крупнейшее поражение фашистских армий, последовавшее после Сталинградской битвы.
Приказ Верховного Главнокомандующего, залпы орудий, услышанные по радио, обращение ЦК Компартии Украины, Президиума Верховного Совета и Совета Министров республики со словами: «Выходи на решающий бой, народ Украины! В борьбе мы не одни. Плечом к плечу с нами идут русские, белорусы, грузины, армяне — сыны всех народов Советского Союза…» вдохнули в нас новые силы, зовя на новые боевые дела.
По кругам ада
Итак, путь на Харьков открыт. Наши поиска, нанося сокрушительные удары по противнику, преодолевали его яростное сопротивление. Гитлеровцы, откатываясь все дальше и дальше, ожесточенно оборонялись на промежуточных рубежах, предпринимали безуспешные попытки сдержать наступление частей Красной Армии. Мы нанесли ощутимые удары северо-западнее Харькова по опорным пунктам врага, расправились с железнодорожным узлом Люботин, где скопилось немалое количество техники и живой силы фашистов. Здесь впервые произошло «знакомство» с новыми истребителями — «Фокке-Вульф-190».
Суббота 14 августа. Ласковое солнце, перешагнув полуденную линию, клонилось к закату. К вечеру командование собрало лучших летчиков полка, способных произвести посадку в сумерках, и приказало тремя шестерками ИЛов нанести удар по танковой колонне, двигающейся по шоссе Валки — Харьков. В штурмовую группу попал и я. Вел ее сам командир полка майор Лавриненко под прикрытием двенадцати ЯКов, возглавляемых подполковником В. А. Меркушевым.
В правом пеленге идут «ильюшины». Время от времени я посматриваю по сторонам и вниз. Серая пелена лежит на освобожденной земле Харьковщины. Видны редкие засеянные участки, посевы не обработаны. Развалины, развалины, развалины. По проселочным дорогам бредут толпы людей. Маршрут знакомый. Однажды мглистым июльским рассветом мы с Виктором Кудрявцевым получили задание дойти до Харькова в сопровождении истребителей и, встретив штабные машины, любой ценой их уничтожить. По данным разведки, по шоссе могли ехать представители фашистской ставки, даже сам Гитлер. На удивление, дорога оказалась пустынной. Наш поиск позже станет притчей во языцех у полковых острословов. На каждом шагу они подначивали: «Ну, покажите нам мешок, в котором привезли Гитлера!»
Командир полка, боясь, что темнота нас застанет в воздухе, решил повести группу напрямую — через Мерефу, железнодорожный узел, окольцованный мощной зенитной артиллерией. И, естественно, этот тактический просчет командира обошелся нам дорого. На подходе к станции штурмовиков встретил шквальный огонь зениток. Машины рассыпались в разные стороны, как бильярдные шары. А зенитки все интенсивнее наращивали огонь, бились в спешной судорожной лихорадке, небо то и дело перечеркивалось трассами и вспышками. Штурмовики буквально висели на разрывах. Из-за облаков желто-зелеными акулами выскользнули с двух сторон «мессеры». Вижу, дело плохо!
Один ИЛ уже тянул за собой дымный след, второй напоролся на скрещенные трассы истребителей, третий, клюнув носом, камнем пошел вниз, расшвыривая по сторонам оранжевые клочья.
На верхнем этаже истребители прикрытия и часть «мессершмиттов» устроили гонку но кругу. Трагически сложилась судьба нашего командира полка. В этом воздушном бою машину Лавриненко подожгли. Остался жив, но потом больше не командовал. Второй раз, уже будучи инспектором дивизии по технике пилотировании, нарвался на своем ПО-2 на звено «лапотников» (так мы называли пикирующие бомбардировщики Ю-87 за их неубирающиеся шасси), которые забросали майора бомбами. Самолет разнесло, а Лавриненко сильно контузило. Летать после лечения он уже не мог.
