Вера Панова - Валя
Постучали в дверь, пришла женщина.
— Нюрины девчата прибыли, — сказала ей тетя Дуся. — Ты помнишь Нюру?
— Это какая Нюра? — спросила женщина.
— Ну как же, — сказала тетя Дуся, — небольшая такая, во втором цехе работала.
— Рябоватенькая? — спросила женщина.
— Нет, рябоватенькая — то Соня была, — сказала тетя Дуся, и Маня подтвердила:
— То тетя Соня была.
— А чего ж это я Нюру не помню? — спросила женщина.
Вошла другая женщина, болезненная, угрюмая. Тетя Дуся и ее спросила:
— Нюру помнишь? Это ее дети.
— Нюрины дети? — переспросила женщина.
Она стояла, прислонясь к двери, и смотрела на Валю и Люську.
— Не похожи на Нюру, — сказала тетя Дуся. — В отца, я его знала, белокуренький такой был.
— На Нюру не похожи, — эхом повторила женщина.
Она отвернулась, и в профиль Валя ее узнала. До чего она изменилась, она была совсем молоденькой, когда сидела на Лиговке у Московского вокзала со своим мальчиком Васильком. Волосы у нее стали редкие и серые, и черты другие, будто не ее лицо, непонятно, как Валя ее узнала.
Узнав, она об этом не сказала и не спросила про Василька. Она понимала, что спрашивать не надо. Что можно, скажут без твоих вопросов. Ты молчи, жди, когда тебе скажут.
Посторонние ушли. Тетя Дуся и Маня стали готовиться к ночлегу. Тетя Дуся уложила Люську с собой на кровати, а Маня постелила себе и Вале на полу. Подушки она прислонила к батарее парового отопления. Через окна с улицы светил свет в комнату.
— Ложись к середке ближе, — сказала Маня. — Место есть.
— Мне хорошо, — ответила Валя.
Они лежали деликатно, стараясь не прикасаться друг к другу.
— Будут тебе предлагать в трампарк, в стройтехникум и так далее, сказала Маня, — ты не соглашайся. Не советую тебе. У нас коллектив мировой, а там еще неизвестно. Это первое. Второе — вашу маму у нас помнят. Так что ты не кто-нибудь, а своя, потомственная.
Тетя Дуся сказала с кровати:
— Слушай Маньку, она дело говорит.
Валя спросила шепотом:
— А у тебя тоже разбомбили дом?
— Нет, — ответила Маня. — Моя мама когда умерла, тетя Дуся забрала меня, так у ней и живу. Скоро уже три года. А комната у меня есть. Неплохая.
Она повертелась, укладываясь поудобней, и засвистела носиком. Всхрапнула тетя Дуся. Валя лежала, дышала тихо. От батареи было тепло. Отсвечивало темной гладью зеркало на комоде.
«Я приехала? — спросила Валя у кого-то. — Здравствуйте! Нет, я еду, еду, буду ехать всю жизнь…»
Маня сказала сонно:
— Четырнадцать квадратных метров. В случае одна надумаю жить — есть где.
— Я те дам одна, — сказала тетя Дуся. — Спи.
По улице прошумел грузовик. Все дома на улице были на месте, только вместо одного — дощатый забор.
— Надо же! — сказал дядя Федя.
— Поправим, — сказал солдат в шерстяных носках.
— Нам даст чаю проводник, — сказала Люська.
— Приготовьте билеты! — сказала проводница.
Музыка заиграла. Кто-то запел: «Вышел в степь донецкую парень молодой». Парень был в ушанке и ватнике. Черными глазами он смотрел на Валю.
1959
Комментарий
Впервые — Октябрь. 1959, № 10; отрывок: Первое путешествие Вали // Лен. правда. 1959, 21, 23, 24 июня; Валя. Володя. Рассказы. М, 1960.
Первые наблюдения, послужившие основой двух сопряженных рассказов «Валя» и «Володя», восходят к августовским дням 1941 года, когда Панова прошла вдоль бесконечной очереди на Лиговке у Московского вокзала — там столпились люди, стремившиеся любой ценой эвакуироваться из Ленинграда, когда на дальних подступах к городу уже шли ожесточенные бои. «Сразу после Лиговки, — вспоминает Панова, — я, в своем азартном желании повидать как можно больше, поехала на Витебский вокзал. Там я видела тот митинг ленинградских ополченцев и сцены прощания их с родными, которые описаны в «Вале». Вернулась домой с сердцем, измученным тоской, и с твердым решением не уезжать» (Панова В. О моей жизни… С. 237).
Впечатления этих первых месяцев войны, связанные с Ленинградом, а затем будни тыловой жизни в Перми на Каме и обстоятельства возвращения в свой город в художественных планах Пановой долго составляли один сюжет. Сначала писательница намеревалась развить его в форме большого романа. В заметке «Мои планы» Панова очертила контуры романа «Сестры Брянцевы», в котором она предполагала рассказать о судьбах молодежи военного поколения, то есть разработать подробно тему, намеченную эскизно еще в пьесе «Девочки» (1945). Лица романа уже довольно отчетливо представлялись автору: «Главные героини его — две сестры, молоденькие девушки, работающие на ткацкой фабрике. Они осиротели в годы Великой Отечественной войны и рано начали самостоятельную трудовую жизнь. Их детство и юность, формирование молодых душ, заботы, радости и разочарования — и попутно с этим жизнь большого коллектива, в котором они живут и трудятся, судьбы их сверстников — являются содержанием романа» (Панова В. Мои планы // Работница. 1956, № 1. С. 2).
План романа о двух сестрах не был осуществлен Пановой, но некоторые наблюдения и подробности, связанные с этим замыслом, эпизоды и сцены, вчерне набросанные, послужили ядром рассказов «Валя» и «Володя». Перерабатывая наброски к роману в два отдельных рассказа, Панова безжалостно выбрасывала из текста все лишнее, в сжатом повествовании она оставляла лишь то, что было действительно прочувствовано и пережито. Вместо последовательных жизнеописаний, которых требовал роман, в прозе Пановой преобладает принцип свободного ассоциативного монтажа, подсказанного отчасти приемами кино, но этот ассоциативный ряд строго организован. Сюжеты двух рассказов строятся по контрасту и соотносятся друг с другом по внутренней логике как отъезд («Валя») и возвращение («Володя»).
«Правда, пришлось ввести много новых действующих лиц: Олега с его матерью, тетю Дусю, Ромку с его женой Зиной и других, иногда даже не имеющих имен, например, мать Василька или детдомовскую кухарку — жену дяди Феди, колхозницу, правящую лошадьми. Зато я до сих пор помню ту радость, пишет Панова, — которую испытывала за этой работой, в которую можно было уложить все запомнившиеся черты военных дней, вплоть до висящей в небе серебряной колбасы и девочки, несущей в авоське капустный кочан.
Как я радовалась, когда у меня написалась Большая Девочка, которую уводит из очереди ее любимый, или пейзаж, сопутствующий отъезду Вали и Люськи из детского дома. Вообще великая вещь — сокращение, сжимание написанного, превращение материала из жидкого месива в твердые сгустки» (Панова В. О моей жизни… С. 238).
