Павел Федоров - Последний бой
— Да, товарищ гвардии полковник.
— Желаю вам удачи. Идите и получите концентраты, по одной штуке на человека. Заправьтесь и хорошенько отдохните.
9
...Распластавшись на снегу, медленно, метр за метром, лавируя между пнями, ползем по вырубке. По обеим сторонам рокады лес вырублен. Вспышки прожектора и цветные огненные трассы яркими красками освещают вырубку. Иногда гулко бьют крупнокалиберные пулеметы. Каскад ракет и пулеметных вспышек чередуется, как на переднем крае. Мысленно прикинув обстановку, я понял, что перейти через большак в конном строю будет трудно.
В промежутках, когда временно затухает вся эта огненная чехарда, зарывшись в снег, отдыхаем и мы. На наше счастье, пошел густой пушистый снег. Дождавшись, когда эту медленно текущую кружевную белизну начинают снова пронизывать строчки трассирующих пуль, крадемся, плывем между торчащими в сугробах пнями, причудливо наряженными снежными папахами. Нас выручают неразличимые на фоне снега маскировочные халаты.
Мы действуем тремя группами — две в нападении и одна в прикрытии. Последней командует оставшийся без минометов гвардии лейтенант Тугов. Со мной ползут Семен Хандагуков, Вася Громов, гвардии сержант Муравьев и трое саперов. Слева действует Алеша Фисенко со своими крепкими, рослыми кубанцами.
Ползти трудно. Чем ближе большак, тем тише ползем. Если обнаружат — все пропало. Блокировать дзоты никогда мне не приходилось. Ползать в разведке, многими часами лежать в засаде — случалось, а такую задачу решаю впервые.
Нужно подползти на бросок противотанковых гранат.
Как заткнуть глотку амбразуры, чтобы она сразу же захлебнулась? Как сберечь близких, дорогих мне товарищей, которые вызвались идти добровольно?
Снежок идет, но хочется, чтобы он падал еще гуще... Вот уже виден торчащий ствол пулемета, изредка освещаемый бурной огненной вспышкой. К утру фашисты стреляют короткими очередями, чтобы взбодрить себя и нас попугать... А что нас, стреляных, пугать?
...Длинными бессонными ночами вспоминаю о том, что врезалось в память, и не пою себе никаких панегириков — не нужны они мне, не надобны... Скорблю больше о погибших товарищах и радуюсь за живых и здоровых.
Закрываю глаза и слышу шелестящую музыку падающего снега. Сейчас особенно хочется поймать снежинки горячими, запекшимися губами. Я слышу, слышу и всегда буду слышать, как тяжело и устало гудят над нашими головами телеграфные провода, шею холодит упавший за воротник комочек снега, пахнущий огурцом...
Вдруг близкий грохот погасил огненную змейку пулевой трассы. Это Алеша Фисенко со своими кубанцами разворотил гранатами амбразуру. Взрывы следуют один за другим. Кидает Семен — отважный бурят, кидает Вася. Швыряю и я свои, с наслаждением и азартом. Потом хватаю за рукав полушубка Семена, оба падаем и зарываемся головами в снег. И вдруг тишина — то ли мы оглохли, то ли на самом деле все кончено. Вскакиваем и бежим на укатанный шинами большак. Запомнился запах бензина, пороховых газов, смешанный с запахом горелой резины. Вижу: справа от меня, пригнувшись, перебегают какие-то люди, и тоже в белых маскхалатах. Тащат противотанковое ружье. Кто они?.. Потом разразился из левого дальнего дзота шквал пулеметного огня и скорострельных пушек, да такой, что, казалось, снег вспенился от огненных трасс и разрывов. Сквозь смрад и звонкое шипение пуль на рокаде слышу возглас:
— Ранен Тугов. Ребята, помогите Тугову!
Вижу, подхватили — и волоком. То падая, то вскакивая, проваливаясь в снег, отошли за вырубку. Смахнул валенком снег с корявого пня, присел, взял у Семена клочок бумажки, кручу цигарку, руки не слушаются. В ушах стоит тихий стон Тугова.
— Куда его? — спрашивает Алеша Фисенко.
— Очередью перерезало,— отвечает Хандагуков. Алеша прикуривает от моей цигарки — пальцы его рук вздрагивают, затягивается, а сам и курить-то не умеет — пускает дымок через верхнюю безусую губу.
Подошел с двумя автоматчиками гвардии капитан Гук. Выяснилось, что это его казаки перебегали через большак с ружьем ПТР. Спрашиваю гвардии капитана, как он здесь очутился.
— Велено было на всякий случай вас прикрыть... А чего ты на этой колоде маячишь?
— Своих поджидаю. Тебя вот дождался...
— Меня — да, а других не будет. Вернулись. Проскочить в конном строю и думать нечего.
— Выходит, нам надо назад идти? — У меня перехватило дыхание и стало сухо в горле.— Снова преодолевать вырубку, где пристрелян чуть ли не каждый пень?
— Выходит, шо так... Да перебегим на светанку. Ничего. Они ж тоже измотались. Мы их еще трошки покрутим... Пошли до моих хлопцев. А ну быстро, казаки! Ноги из стремя, башку за пень — и прицельно по свастике. Зараз придется малый бой принять, шоб отсталы от нас к чертям собачьим, да и за убитого лейтенанта отплатить надо.
Гук оказался прав. Вскоре на большаке загудели моторы. При свете почти беспрерывно лопающихся ракет и прожекторных фар из огромных, крытых брезентом машин выпрыгивали темные фигурки солдат в касках. Огонь наших пулеметов и автоматов был внезапным, губительным. Сам Гук бил из противотанкового ружья, пристроив его на толстом пне... После нескольких наших залпов потухли на мертвых машинах фары, увял и сник цвет трасс и ядовито-зеленых ракет.
На рассвете, или, как говорил капитан, на светанке, когда все угомонилось, мы бесшумно перешли обратно рокаду и вернулись к своим, подробно доложив командованию о том, что было.
А лейтенант Тугов остался там, возле зловещей рокады, в безымянном лесу. Получит мать похоронную, задрожат ее губы, до боли сожмется сердце... А как обо мне напишут или уже написали?..
10
Кавалерия. Гордость наша. Парады на Красной площади, тачанки на кованых колесах, гремящих о брусчатую мостовую... В детстве я приручал жеребенка куском хлеба, обнимал за тонкую шейку и ходил с ним долго, не расставаясь...
Военные кони! Испокон веков на них пахали землю, молотили зерно, возили с бубенцами невест и новорожденных, выигрывали на скачках призы, сражались на поле брани, а потом стреляли и глодали их кости. Мне слышится последний печальный реквием, посвященный военным коням!
...Командир дивизии Ягодин сидел в заиндевелом лесу на дощатых розвальнях, стиснув руками голову в серой ушанке. Тут же стоял задумчивый, всегда внимательный и ровный замполит Федоров. Рядом с ним все так же удивительно спокойный гвардии полковник Жмуров диктовал начальнику оперативного отдела приказ.
С хмурыми, почерневшими от ветра и мороза лицами командиры расположились под деревьями: кто сидел на сваленном дереве, кто полулежал на зеленой хвое, кто подпирал спиной мощные ели.
Поднявшись с саней, полковник вошел в круг собравшихся. Высокий, в длинном желтоватом полушубке, с отвислыми на гладко выбритом лице усами, он был строг и красив. Заговорил негромким, но внятным голосом:
— Все вы знаете, что мы находимся в исключительно трудном положении. Продовольствия, кроме конины, у нас нет; нет фуража, мало осталось боеприпасов. Кони настолько отощали, что прорыв оборонительных линий противника в конном строю невозможен. Нам необходимо преодолеть два рубежа: большак и передний край. Это мы должны сделать сегодня ночью. Завтра будет поздно. Противник готовится прижать нас к большаку. Мы пойдем на прорыв. Для того чтобы обеспечить наш выход с малыми потерями, передовые части Калининского фронта нанесут противнику встречный удар и соединятся с нами в районе Бобоеды — Поддубица.
На розвальни поднялся гвардии полковник Жмуров и жестким голосом зачитал приказ:
— «Штаб группы «Кавказ», «Муратовские дачи», «Красный лес». Попытка форсировать большак в конном строю не имела успеха. Укрепление Кашперовского шоссе равносильно укреплениям долговременной обороны переднего края с наличием четырехамбразурных дзотов, с сектором кругового обстрела.
Я решил: во избежание напрасных потерь прорываться через большак и передний край в пешем строю. Весь конский состав забить. Мясо сложить в бурты и засыпать снегом. Приказ объявить всему личному составу».
Окончив читать, Борис Ефимович присел на розвальни. Правда всегда жестока. Прежде чем застрелить своего коня, надо много выстрадать. Никакими словами этого страдания не передашь. Кони, вытянув шеи, грызли деревья, к которым были привязаны. На них невозможно было смотреть без боли в сердце. Ко мне подошел Семен. Буряты испокон веков любят коней, но Хандагуков, наверное, был мужественней нас, он сказал:
— Одну лошадь я поцелую в ноздри за всех, а потом выстрелю ей в ухо. Кончать надо! А то каждый начнет плакать, веточку в губы совать, а для нас и веточки, и ягодки впереди, однако...
...Укрывшись полушубком, чувствую запах бараньей шерсти, пропитанной конским потом. Плотно закрываю уши, чтобы не слышать выстрелов Семена и его товарищей...
