Михаил Аношкин - Трудный переход
Колонна, обдавая пылью и бензиновым чадом Курнышева и Гордеева, двинулась вслед за «виллисом». Солдаты были свежие, не потрепанные фронтом, сытые, а потому веселые. Они знали, что через час или два, возможно, вступят в бой, первый свой бой. И это обстоятельство тоже подогревало их настроение. Иногда кто-нибудь из них кричал:
— Эй, усач, часом, не сибирский?
— Рязанский я.
— А я думал — только у нас такие усачи водятся!
И гоготали в свое удовольствие. Или звали:
— Эй, дядя, сидай с нами, поедем фрицев бить!
— Езжай, езжай с богом, — отвечал добродушно Гордей Фомич, а потом сказал Курнышеву грустно: — Экие молодцы, кровь с молоком. А в крестьянстве сейчас одни бабы маются.
Но Курнышеву было не до разговоров. Он напряженно прислушивался. И боялся, что вот-вот грянет роковой взрыв. Мины впереди были — это он знал наверное. Две-три машины еще как-то могли проскочить, но такая колонна… Гордеев догадался, какие заботы грызут сейчас ротного, и тоже вытянул шею.
Чудеса на войне бывают, но редко. В своей неумолимой реальности она жестока, и кто этим пренебрегает, тот дорого расплачивается. Взрыв все-таки грохнул, одиноко и мстительно. Эхо грозно прокатилось по лесу. Колонна остановилась. Курнышев побежал вперед, Гордей Фомич остался на месте. Кто-то спросил:
— Что там такое? Откуда-то из леса донесся ответ:
— «Студер» на мине подорвался.
— Гробовщики! — зло сплюнул лейтенант, выпрыгнувший из кабины ближайшей от Гордеева машины. — Саперы называются! Разминировать как следует не умеют.
Гордей Фомич хотел возразить, но передумал: долго разъяснять, а коротко скажешь — не поймет. Сложное положение у подполковника: приказ надо выполнить в срок, а вот мины мешают, их по мановению волшебной палочки не уберешь. «Война, — размышлял Гордей Фомич. — И легче все-таки на ней нашему брату — солдату. Никакой тебе стратегии, от которой может вспухнуть голова». После короткого совещания у подполковника колонну машин решено было направить по неезженому проселку, который имел выход на основную фронтовую магистраль. На укромной полянке недалеко от дороги сиротливо поднялся холм земли, где были похоронены солдаты, подорвавшиеся на мине.
Рота Курнышева продолжала свое дело.
Никто не знал почему, но с Юрой Лукиным всегда случались невероятные вещи. Конечно, невероятное могло случиться с каждым, фронт есть фронт, и, разумеется, случалось, но не так густо, как у Лукина. Сказать, что это происходило только из-за Юриного характера, нельзя. Характер у него был средний, ничем не выделяющийся. В особых обстоятельствах Юра мог быть храбрым и настойчивым, но особой прытью не обладал. Уживалась в нем даже определенная разболтанность. Мог заснуть на дневальстве, за что и наряды вне очереди получал, и на губе сидел. Мог одеться не по форме. А на замечания реагировал быстро. Вообще, как заметил Андреев, если Юру все время держать в руках, он был бы хорошим солдатом. Рядом с Андреевым так оно и было. Старшего сержанта Лукин уважал и вовсю старался не подвести его.
А историю, которая приключилась с ним в Брянских лесах, куда со специальным заданием вылетала группа Васенева, знал весь батальон, хотя сам Юра упорно о ней молчал. Сначала проговорился Мишка Качанов, потом дополнил Ишакин. В самолете, когда надо было прыгать, у Лукина развязался вещевой мешок. Содержимое его высыпалось на пол. Пока Юра торопливо собирал да снова прилаживал вещевой мешок, его товарищи уже прыгнули и самолет далеко отлетел от того места, где горели сигнальные партизанские костры. Расстроенный, забыв обо всем, Лукин все-таки ринулся в звенящую пустоту, и командир корабля не сумел его остановить. Юра прыгнул в неизвестность, и тут начались его приключения. Когда приземлялся, угодил ногой на пенек и не мог идти. Кое-как добрался до речки и там, на свое счастье, встретился с девушкой Олей, которая его спрятала и оказала помощь. Потом она повезла Юру к партизанам, но в пути повстречались немецкие мотоциклисты. Лукин не растерялся и уничтожил их, но кто-то из них успел-таки очередью из пулемета ранить Олю. Позднее Лукина с раненой девушкой подобрали партизаны, а от всех этих переживаний у Юры побелел клок волос в чубе.
Лукин без ума влюбился в девушку. И вот уже год получает от нее письма чуть ли не каждый день. Получив письмо, Юра обычно уединялся, особо понравившиеся места перечитывал несколько раз и при этом тихо улыбался. В эти минуты он забывал обо всем на свете — и про своих однокашников, и про старшего сержанта, и даже, видимо, о том, что идет война.
В такие минуты его нельзя было тревожить. Однажды неугомонный Мишка Качанов попытался было пошутить с ним. Подкрался тихонечко сзади и вырвал из рук письмо. Лукин не закричал, не схватился за автомат. Он молча поднялся, исподлобья глянул на улыбающегося Мишку и неожиданно для всех коротким, но сильным взмахом руки, как потом шутили солдаты, врезал тому по скуле.
Мишка потер ладонью щеку, по которой пришелся удар, и зло сузил глаза — вот-вот полезет драться. Но природное чувство юмора взяло верх, да и не прав был — сам понимал это. Усмехнулся криво:
— Думаешь, вторую подставлю — только бей? Дудки! — И вернул Лукину письмо.
— Попробуй подставь!
— Я же не идиот!
— Ну и отвяжись!
— А ты другой раз полегче на поворотах, ненормальный. Удивительно — как человек влюбится, так теряет голову. Я тоже умею кулаками работать, будь здоров.
И Качанов тихонечко ретировался. Но с тех пор у всех пропала охота подтрунивать над Лукиным, потому что поняли — это у него серьезно, он в самом деле тоскует по своей ненаглядной Оле.
Очередное Олино послание Юра получил позавчера и поделился радостью с Андреевым:
— Теперь она совсем здорова. Врачи боялись, что от ранения чахотка начнется. Пронесло!
— Как она там живет?
— Ничего, в колхозе работает. Пишет, что Жору-полицая поймали.
Андреев, по рассказу самого Юры, кое-что знал про этого Жору. Полицай приставал к Оле, все хотел жениться на ней. Придурок был такой. Дорвался до власти и людей мордовал. Судили его в той же деревушке и приговорили к расстрелу. На коленях ползал, прощения просил. А кто должен был его прощать? Он же всем успел насолить.
И в тот вечер, когда колонна «студебеккеров» ушла проселком, с Лукиным стряслось очередное приключение. Юра искал мины не на самой дороге, а в придорожной полосе, слева. За весь день не извлек ни одной мины. Немцы, видимо, минировали торопясь, поэтому ставили заряды на полотне и возле кюветов.
К вечеру на Юрином пути попалась землянка. Попадались они частенько, но все далеко от дороги, в самой глубине леса. Такие не осматривались — не было на них времени. А тут землянка у самой дороги. Лукин остановился в раздумье. Над поверхностью эта землянка возвышалась не более чем на метр. Вход, спускался полого, этакой скошенной траншеей. Ступеньки и стены Траншеи были выложены жердями из неошкуренных березок.
Лукин внимательно исследовал каждую ступеньку, опустился до двери, потоптался. Возникло непреодолимое желание взяться за скобку и распахнуть дверь. Но удержался. Иногда немцы, рассчитывая вот на такую поспешность, изнутри, к другой скобе, прикрепляли фугас натяжного действия.
Юра извлек из кармана клубок из парашютных строп, осторожно, привязал конец к скобе, поднялся наверх, облюбовал пенек, за которым решил спрятаться. Если фугас поднимет в воздух землянку, то пенек будет ему все-таки защитой.
Вжавшись в землю поплотнее и спрятав свою лобастую голову за пенек, Лукин потянул стропу. Дверь подалась нехотя, он потянул сильнее. Взрыва не было. Значит, порядок. Теперь осталось осмотреть землянку изнутри. Потом на двери размашисто написать «Мин нет». Можно поставить свою подпись. Пусть знают те, кто придет сюда после, что до них здесь поработал Лукин.
С земли Юра поднялся рывком… и оторопел. Но это было секундным замешательством. В следующий же миг он торопливо потянул из-за спины автомат, одновременно падая на землю. Вот влип так влип! В землянке толпились немцы. Ребята ушли вперед, где-то недалеко должен быть с красным флажком Гордеев, да он же ни о чем не догадывается! Лукин услышал за собой чьи-то шаги и вздохнул облегченно. Оглянулся — и увидел старшего сержанта Андреева.
— Ложись, старшой! — крикнул он, делая зверское лицо. — Немцы в землянке!
Андреев бросился на землю и подполз к Лукину. В самом деле, в землянке было полно немцев. Они о чем-то взволнованно лопотали: видимо, ждали нападения. Ведь кто-то же открыл дверь, не сама же она открылась! Но вот один из них вышел из землянки, подняв руки вверх, стал подниматься по ступенькам, твердя:
— Рус, рус! Найн, найн стреляйт!
За ним потянулись другие. Двенадцать человек. Встали плотной кучкой перед Андреевым и Лукиным, подняв руки вверх и пытаясь что-то объяснить им. Но ни старший сержант, ни Лукин не понимали по-немецки. К ним спешил Гордей Фомич. Приблизился к немцам степенно, погладил усы и сказал:
