Филипп Голиков - Красные орлы (Из дневников 1918–1920 г.г.)
ЧК арестовывает подозрительных. Мы ей помогаем. Особенно крепко взялись за контрреволюционные элементы после убийства в Петрограде товарища Володарского.
Многим, в том числе и враждебному Советской власти офицерью, удалось бежать. Некоторых я знаю по гимназии: Куренкова, Вершинина, Комарова. Они были на несколько лет старше меня. Почти все — дети богачей, кулаков. Но почему стал врагом нашей власти Вася Деревнин, не пойму. Зачем он, сын лесного сторожа, увязался за «белой костью»? Значит, повлияла дружба с сыном купчихи Шуркой Воронковым.
Сам Шурка — офицер. Ходил франтом, холеный, раскормленный, всегда при деньгах… Сейчас скрылся вместе с Васькой.
А вот о сыновьях хлеботорговца Меньшенина пока дурного не слышно, хотя один из них тоже офицер.
Не знаю ничего о судьбе многих гимназических товарищей. Очень интересно, кто где сейчас, в каком кто лагере? Надеюсь еще свидеться со многими.
Прошлой ночью за городом расстреляли террориста, который бросил ручную гранату в избу товарища Брюханова и убил почти всю его семью. Это был кулак.
Но зря, по-моему, ЧК арестовала Ваню Петухова. Мы с ним учились в одном классе. Он скромный, трудолюбивый, худого слова о Советской власти мы от него не слыхали. Никакой Ваня не буржуй.
Позавчера встретил Гаревского. Он предложил мне взять обратно свое ружье или выбрать какое-нибудь другое, по вкусу. Ходил к Гаревскому вместе с Мишей Скворцовым. В комнате свалено больше сотни ружей. У нас глаза разбежались. И то хорошо, и это… А ушел я, как меня ни уговаривали, все же со своей старенькой берданкой.
Был в мастерской штемпелей и печатей. Хозяин ее Глазунов по доверенности отца выдал мне печать для Борисовской сельской ячейки коммунистов (большевиков). Печать хорошая, но когда теперь ею придется пользоваться?..
Арестован анархист Черепанов. Товарищ Липкин, руководивший арестом, отдал мне отобранный у Черепанова наган с кобурой, черной лентой и 21 патроном.
27 июляПрощай, Камышлов! Прощай, родной город! Через несколько часов стемнеет, и двинемся.
Вчера нас перевели в помещение мужской гимназии. Наши нары — в классе напротив учительской комнаты. Окна выходят в сад. Здесь мы бегали, боролись, дрались, лазали по снарядам гимнастического городка. Больше всего любили «брать крепость», играть в чехарду.
Все это было, да, как говорится, быльем поросло. Наступили другие времена. Пришел час кровавой борьбы. Теперь надо не игрушечные крепости отстаивать, а биться за власть Советов и мировую пролетарскую революцию.
Сейчас пишу на квартире у Прасковьи Ионовны. Пришел к ней проститься.
Прасковья Ионовна совсем растерялась. Хлопочет с чаем, трясущимися руками собирает на стол. То и дело подходит ко мне. Робко уговаривает остаться, но и сама в это не верит. Дает мне на дорогу, что есть: несколько кусочков сахару, немного белых сухариков, пару конфет, катушку ниток. Просит беречься. Больше всего беспокоится, чтобы меня где-нибудь не продуло.
Все время напоминает: как только вернемся в город, чтобы я сразу же шел к ней. Будь то днем или ночью — все равно.
После чая Прасковья Ионовна взялась зашивать во внутренний карман моей гимнастерки красноармейское удостоверение и едва справилась: слезы застилали глаза.
Я сбегал в садик и под кустом акации зарыл печать Борисовской сельской ячейки РКП (б). Вспомнил, как отец заказал ее еще в апреле, в день нашего вступления в партию.
Скоро надо возвращаться в отряд. Сбор во дворе гимназии.
В отряде я многих не знаю. Сдружился с Гоголевым. Теперь он мой сосед на нарах. По годам Гоголев не моложе моего отца, носит большие рыжие усы, а ростом с меня. Когда узнал, что я иду к Прасковье Ионовне, велел долго не задерживаться. Сам пошел прощаться с женой и тоже обещал быть в казарме к вечеру.
Хорошие у меня отношения и с товарищем Чупиным. Он, как и Гоголев, камышловец, железнодорожник, пришел в отряд из Красной гвардии. Но внешностью и характером совсем не похож на Гоголева. Высокий, тонкий, с черными усиками. Любит балагурить, всех смешит. С таким не заскучаешь…
Ну что ж, надо закрывать дневник — пора возвращаться.
Жаль, не пришлось проститься с Шурой Комлевым. Его почему-то сегодня нет дома.
Не увижусь и со своими давними соседями, с двумя немцами-рабочими, которых еще в 1914 году сослали в наш город откуда-то с Запада. Оба пожилые, бессемейные. Поселились они тоже у Прасковьи Ионовны. Один работает на городской водокачке, другой — на железной дороге. Вечерами играют на скрипке…
Заканчиваю. Рядом стоит Прасковья Ионовна. Плачет навзрыд: «Куда же ты, мой Феликс, куда?»
В боях и походах
Прошла ровно неделя, как я не раскрывал своего дневника.
Сегодня уже 3 августа, мы находимся на станции Егоршино.
Камышлов остался далеко позади, но я постоянно думаю о нем.
Трогательным было мое расставание с Прасковьей Ионовной. Она напутствовала меня, как сына, крестила своими скрюченными подагрой пальцами, шептала молитвы.
В казарму явился задолго до сбора и почти все время убил на то, чтобы скатать шинель. Мне помогал Гоголев. Но и он не большой мастак. С грехом пополам сделали скатки. Они получились довольно нескладными — широкие, неровные.
Из города вышли в потемках. Небо затянули тучи, прохожих не видно. На душе тоже темно, тревожно. Шли молча: говорить не хотелось.
Вместе с нами уходили из города товарищи Васильев, Федоров, Васильевский, Сысков, Куткин, Гаревский и другие.
Двинулись к деревне Галкино. Когда подошли к ней, Чупин отпросился попрощаться с семьей.
Шли по Ирбитскому тракту, но не на Ирбит, а на Ирбитский завод. С рассветом увидели вокруг березовые колки, поля пшеницы и овса. Все это до того привычное, родное, близкое, что на душе сразу как-то стало легче. Не верится, что надолго уходишь из этих мест. Нельзя себе представить, как на таких мирных полях может разгореться бой, будут рваться снаряды и вместо птиц засвистят пули.
Днем стало жарко. Ноги тонули в густой пыли. По такой пыли хорошо босиком идти, а в сапогах тяжеловато. Давит скатка, оттягивает плечи вещевой мешок.
Иногда нам разрешали по очереди класть мешки и скатки на подводу. Я не клал. Некоторым тяжелее, чем мне, А потом — надо закаляться.
Командиры нас не торопили. На привалах мы пили чай, закусывали.
В Егоршине поместились в большой рабочей казарме. Нар не было, спали прямо на полу. Мне досталось место в первой же комнате, неподалеку от дверей. На таком месте, конечно, не разоспишься. Ну ничего: все уверены, что недели через две, в крайнем случае через три, вернемся в Камышлов.
Отряд наш влит в 3-й батальон 1-го Крестьянского коммунистического полка. Командиром батальона назначен наш, камышловский, товарищ Василий Данилович Жуков. Я про него уже писал в дневнике. Жуков — верный, надежный человек. С таким не боязно в бой идти. Говорит мало, но к каждому его слову прислушиваешься, потому что знаешь — пустого не скажет. Ходит Василий Данилович в темной шляпе с опущенными полями. Эту же шляпу он носил и когда работал слесарем в Камышловском депо, и когда был уездным комиссаром.
Вчера в полдень над станцией появились два белогвардейских аэроплана. Летели невысоко, саженей на 300. Мы выскочили из казармы, начали стрелять из винтовок. Попасть — не попали, но заставили убраться восвояси. Улетая, летчики сбросили две бомбы, которые дымили, но не взорвались.
Я с несколькими товарищами хотел раскопать бомбы. Интересно все-таки, почему не разорвались.
Но командир нас обругал и велел отправляться в казарму.
Под вечер поступил приказ идти на позицию к деревне Егоршино. До позиции недалеко, несколько верст. Но мне эти версты трудно дались. В лесу было жарко, душно.
Стали в оборону на окраине деревни. Впереди — поля, а дальше — лес.
Рота растянулась в цепочку. Принялись окапываться. Молодые роют окопы лежа, а кто постарше да бывал на войне — стоя и с колена.
Мой сосед, фронтовик Иван Птицын, показал, как делать окоп с колена, а потом углубить его.
Теперь у меня глубокий, удобный окоп. Есть бойница, ниша для патронов. На полу солома. Эту запись я веду, сидя в своем окопе. Интересно, где еще мне придется писать дневник?
На рассвете впервые услыхал артиллерийскую стрельбу. Огонь открыла наша артиллерия. Снаряды летят через голову.
Хотя командиры нас предупредили о стрельбе, каждый выстрел из трехдюймовки заставляет вздрагивать (и не только таких молодых красноармейцев, как я!). Но это ничего — батарея-то наша.
20 августа. Станция АнтрацитКругом заболоченный лес. Небольшие островки поросли камышом. Воевать в таких местах плохо, а охотиться хорошо. Неподалеку от станции в болотах водятся утки. Сегодня наш комбат товарищ Жуков принес двух чирков. Я ему, честно говоря, немного позавидовал. Давно не бродил с охотничьим ружьем.
