Александр Медведев - По долинам и по взгорьям
На другой день, перед самым концом смены, дверь нашей конторки распахнулась — и в нее ворвался с дымящимися клещами в руках, крайне возбужденный вальцовщик старого крупносортного цеха силач Андрей Елизаров.
А. П. Елизаров.
— Царя скинули! — заорал он своим зычным голосом. — Революция в Питере, братцы!
Все замерли. Сердце мое громко застучало. Кто-то растерянно ахнул:
— Вот те на!..
— Чего же мы теперь делать будем? — спросил Елизаров, обводя глазами рабочих.
— Да это уж ты скажешь, чего делать, а мы тебя послушаем, — тихо ответил Синяев, незаметно вошедший в конторку.
Лицо Андрея побагровело. Он угрожающе повернулся к Синяеву и воинственно взмахнул клещами:
— И скажу! Что ты думаешь?.. Скажу! Бросай работу, айда громить полицию! Губернатора[3] пошли арестовывать!
Елизаров, как был с клещами, выскочил из конторки. Следом за ним выбежали остальные. На заводском дворе к нам присоединились другие рабочие.
«Вот она революция! — ликовал я. — Верно Малышев говорил: «Это будет последняя война за последнего царя».
Губернатора в городской управе не оказалось. Как мы узнали от прибежавших раньше нас рабочих с другого завода, он успел выйти через черный ход, взял первого попавшегося лихача и укатил на вокзал к своему поезду, который всегда стоял наготове. Беглеца попытались было догнать, да где там: поминай, как звали.
Андрей яростно взмахнул клещами:
— Ладно же! Коли так, айдате голубых архангелов громить!
Мы опять побежали. Я ушиб ногу и отстал. Но вскоре догнал своих, которые сбились в кучу на каком-то перекрестке. В центре увидел двух перепуганных до смерти жандармов. Они хлопали бесцветными глазами, и одинаково нафабренные усы их шевелились, как у тараканов. Орденов, шнуров и прочих знаков отличия на «архангелах» уже не было: кончики этой пестрой дребедени торчали из огромных кулачищ Елизарова.
— Пошли в первую полицейскую часть! — заорал кто-то.
Герман Быков дернул за рукав подвернувшегося извозчика:
— Давай в первую полицейскую часть!
Извозчик недоверчиво прищурил глаза:
— Это как же понимать, значит? Ты, что ли, мне за это дело заплатишь или кто иной?..
— Друг! — вступил в разговор Елизаров. — Друг, теперь не то время, чтобы об своих деньгах думать…
Извозчик посмотрел на блестящую жандармскую шашку у Андреева пояса, на ободранных жандармов, на всю нашу горланящую ватагу, решительно махнул рукой и, свистнув по-разбойничьи, рявкнул:
— Н-но, Рыжий! Не выдай, голуба-душа!..
Мы лихо подкатили к полицейской части, разоружили дежурных и, отперев каталажку-«клоповник», упрятали их туда.
Пока наша группа с Елизаровым во главе действовала в городе, Синяев, собрав несколько человек, разоружил заводских полицейских. Для поддержания порядка тут же выбрали рабочих в отряд народной милиции, а Синяева выдвинули заместителем начальника отряда.
На следующий день, в обеденный перерыв, в конторку влетел Семен Шихов. Его распирало от желания поделиться новостями. Узнав о том, что я и братья Быковы были вчера на станции, он несколько притих, но уже через минуту воспрянул духом.
— Эх, жалко, меня с вами не оказалось! Я бы показал.
— А что бы ты показе? — осведомился Паша.
— А то! «Архангелов» в «клоповник» упекли, а начальника милиции не поставили. Эх, будь я на вашем месте, уж я бы догадался! Я бы сам записался в начальники. Быть бы мне при сабле, при мундире со шнурами.
— Запутаешься в шнурах-то. Для шнуров тоже сноровку иметь надо, — съязвил Герман.
— Что шнуры! — фыркнул Паша. — Он в самом мундире утонет, все равно как мышь в кадушке!
Все засмеялись. Семен открыл рот, собирясь что-то ответить, но в этот момент заревел заводской гудок. Мы переглянулись: почему гудит в неположенное время?
В цех вошел черноволосый вожак мартеновцев Василий Ливадных:
— Эй, земляки, товарищи, пожалуйте в сортопрокатку! Митинг там будет!..
В. И. Ливадных.
Шихов торопливо поднялся первым:
— Митинг так митинг, давай нажимай на пятки!
В сортопрокатном народу полным-полно, не пробраться. Те, кто пришел позже, старались протиснуться вперед, вполголоса просили потесниться. На них сердито шикали.
Семен мигнул нам: не отставай, мол, ребята, — и нырнул в толпу. Мы энергично заработали плечами и локтями. Вскоре нам удалось пробиться к дальнему стану и залезть на него.
На другом стане говорили ораторы. Егорыч Мокеев только что кончил речь и полез вниз, конфузливо теребя усы. Кругом одобрительно гудели. На место Егорыча легко вскочил стройный человек в солдатской шинели.
— Ребята! — удивился Герман. — Да ведь это Малышев!
— Верно, Малышев, — подтвердил Семен и закричал на весь цех: — Ура! Малышев приехал!
Шихов первым приносил в нашу компанию новости. От него мы узнали о восьмичасовой смене во всех цехах, о рабочем контроле, о создании конфликтной комиссии.
Однажды Семен прибежал чрезвычайно взволнованный и выпалил:
— Вооруженная боевая рабочая дружина создается, братцы! Айдате записываться! Я пулеметчиком пойду…
— Эва, куда хватил — пулеметчиком… Да ты ничего не понимаешь в пулемете-то, — охладил его пыл Герман.
— Научимся! — не сдавался Шихов.
Но в дружину нас по молодости не взяли. Мы утешались тем, что бегали по митингам. А митинговали в те дни часто, собирались в любое время и говорить могли с утра до ночи.
Хорошо помню митинг в театре. Мы явились туда часа за два до начала в надежде захватить места поближе к сцене. Но как ни спешили, не только ближних, а и дальних свободных мест уже не оказалось: народ заполнил зал до отказа. Тут были и мастеровые, и солдаты, и господа.
Театр гудел. Среди общего шума можно было разобрать лишь отдельные слова и фразы: «Революция…», «Присяга на верность…», «Нет, хватит, поприсягали…»
Семен присвистнул:
— Эге, а ну давайте за мной, други!
Ныряя, как челнок, он отбуксировал нас в крайнюю ложу, у самой сцены. В результате получасовой толкотни и перебранки мы отвоевали правый угол ложи, где и разместились: кто сидя, кто стоя, а кто и забравшись на барьер.
Начали выступать ораторы. Некоторые робели, конфузились: видно, впервые приходилось им говорить перед таким скопищем народа. Другие, наоборот, нисколько не смущались, вели себя смело.
Один из бойких ораторов, гривастый и щеголеватый, заканчивая свое непонятное выступление, бесшабашно махнул рукой и крикнул:
— Да здравствует анархия — мать порядка!
Потом на сцене появился офицер, весь затянутый ремнями, и тоже говорил складно, но непонятно.
— Чудно, — раздумчиво протянул Паша, — послушать, так вроде все за революцию, а как-то всяк на свою сторону хочет ее повернуть…
Но вот на сцену влез старый солдат в потертой шинели. Он говорил не так, как остальные. Казалось, сначала примеривался, взвешивал каждое слово — годится оно или нет — и только потом произносил его. Речь солдата была спокойной, удивительно простой. Он как будто приглашал всех в зале попросту, по-соседски обсудить его жизнь, его нужды и беды. Помню, что оратор рассказывал, как надоела солдатам война, как пустеют дома и сиротеют поля без хозяйского глаза, без мужицких рук… Зал притих. Слушали внимательно и с сочувствием.
— И уж коли пришла революция, пусть она поможет солдатам вернуться домой — каждому к своей работе. Будем, значит, за тех голосовать, за ту, значит, партию, которая против войны пойдет! — закончил оратор и, неторопливо надев шапку, деловито спустился в зал.
После солдата выступил Синяев. Он от имени рабочих поддержал призыв к борьбе против войны и потребовал создания городского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Речь Синяева встретили тоже одобрительно. Мы орали что было сил, как и наши соседи по ложе. Позади Шихова сидел какой-то маленький горбун. Он кричал дребезжащим голосом: «Долой купцов-толстосумов!» — и при этом неистово колотил Семена в спину.
— Видать, досадили тебе толстосумы, дядя, — морщился Шихов. Он терпел довольно долго, но в конце концов повернулся, насколько было можно в такой тесноте, и заявил горбуну: — Дядя, я тоже за долой купцов… Но спина у меня ей-ей не деревянная! Коли тебе невтерпеж, ты уж жарь, знай, по барьеру, он тебе слова не скажет — вытерпит!
Горбун еще больше разгорячился и долго объяснял нам, почему купцов нельзя допускать к власти…
В погожий апрельский день на нашем заводе состоялся митинг молодежи. Специально приехавший к нам студент коротко рассказал о том, что при городском комитете РСДРП(б) создается юношеская организация партии, и предложил желающим записываться в нее.
Наступило молчание. Потом кто-то сказал:
