Иван Падерин - Когда цветут камни
— Почему бы не остановиться на ночевку в селе?
— Видно, нельзя. Подремали на ходу.
— Почему нельзя? Переночевали бы хоть у порожка, и тогда веди куда положено.
Раздался голос старшины:
— Стой!.. Разъясняю: устраиваться на ночлег в населенных пунктах здесь запрещено. Потому как есть такой приказ. Вчера сам генерал Бугрин здесь был. Даже штабы резервных частей и тылов выгнал из домов в лес, в овраги и заставил строить блиндажи. Мы тоже сейчас будем строить. Потому как немецкие бомбардировщики кидают бомбы без разбора, из-за нас могут мирные жители пострадать. Понятно? Шагом марш… Шире шаг!
Через два дня строительство блиндажей было закончено. Новобранцы, по командам старшины, приводили себя в порядок: стриглись, мылись, получали шинели, каски, подшлемники…
Лет с двенадцати, подражая отцу, Леня внимательно следил за своим волнистым чубом и не думал он, что теперь придется расстаться с ним. В райвоенкомате ему выдали курсантский паек и в аттестате пометили: «курсант». Однако старшина без размышлений посадил Леню на раскладистый стул, поднес к чубу машинку. И повалились волнистые пряди на пол.
— Вот так, товарищ курсант, то бишь рядовой стрелок-снайпер, не положено тебе иметь чуб, иначе в волосах «автоматчики» заведутся. Гвардейцы уничтожают их на подходе…
Слушая старшину и горестно морща высокий лоб, Леня мысленно прощался со своим красивым чубом. Не положено так не положено. Что поделаешь! И тут же подумал о Варе, о письме, которое не успел дописать.
Он уже на фронте, недалеко от Вислы, правда, еще в резерве. Но не сегодня-завтра будет на Вислинском плацдарме.
С той стороны Вислы доносились глухие, точно грудной кашель, выстрелы пушек. По дороге мимо блиндажей армейского резерва двигались грузовики со снарядами и минами, и думалось, движутся они медленно для того, чтобы не прекращался этот пушечный кашель. Война, война… Сколько она ежедневно пожирает человеческих жизней! Сколько людей калечит!
И теперь снова вспомнил Леня, как отец изрубил свой протез. Было это осенью, на молодежном субботнике по заготовке крепей. Отец хотел показать, как быстрее разделывать сваленное дерево, и, перебегая от комля к вершине, в спешке запнулся носком протеза о сук. Запнулся и упал.
— Сломал… Ээ, гад, Гитлер!.. — вырвалось тогда у отца. И сгоряча, в ярости он в мелкие кусочки изрубил протез, приговаривая: «Гитлер! Гитлер!», словно и в самом деле под топор ему попался тот, ненавистный, с черными усиками. Лишь спустя много времени Леня осмелился спросить отца: «Зачем изрубил протез?» Отец помолчал минуту и сказал: «А как ты думаешь, сынок, где бы я сейчас был, если бы не потерял ногу?» Леня знал, какого ответа ждал от него отец: «Конечно, на фронте, в своей дивизии». Но, чтобы не бередить сердце фронтовика, промолчал.
Когда Леня получил повестку из райвоенкомата и стал торопливо собираться в дорогу, отец внимательно наблюдал за ним. Отец знал, что такое фронт и как быстро ненасытная утроба войны может поглотить молодого, неопытного парня, и в то же время не мог перечить самому себе: если все будут беречь сыновей от фронта, то кто же одолеет Гитлера?
И когда Леня вскинул за спину фронтовой вещевой мешок отца, стал на лыжи, отец будто в шутку попробовал столкнуть его в снег.
— Ого! Устоял! Ну, если так — иди. Захар Прудников не дошел до Берлина, — значит, ты должен это сделать. Помни: хилому и робкому оружие не подмога… — И, дав свой родительский наказ сыну, крепко сжал его руку. Пожалуй, он заплакал бы, но солдату-фронтовику не положено смотреть на жизнь мокрыми глазами.
Постояв еще минуту, Леня вернулся в блиндаж хозвзвода и, вытянув руки по швам, доложил старшине:
— Рядовой Прудников готов к выходу на позицию.
Старшина, угадывая, что происходит в душе молодого солдата, сказал:
— Получи махорку.
— Не курю.
— Зато товарищи курят, — напомнил старшина, и Леня взял свою долю.
2Вот и переправа через Вислу. Здесь скопилось много войск.
На обочине взвоза — большая, в рост человека, стрела, устремленная на запад. На ней написано: «До Берлина 632 км!» Ниже кто-то мелом приписал: «Далеко». А еще ниже другой углем подвел итог: «Ни хрена, допрем!»
Перед мостом образовалась пробка. Длинная колонна автомашин остановилась: одна трехтонка юзом скатилась по обледенелому взвозу и заклинила узкий проезд на мост. Чтобы вызволить эту злополучную трехтонку, надо подвинуть всю колонну назад. Но пока команда «Назад!» докатилась до шофера хвостовой машины, в небе появился фашистский самолет-разведчик.
— Воздух!.. Воздух!.. — понеслось со всех сторон.
Леня выскочил из кузова последним и не спеша залег с товарищами в канаве неподалеку от застрявшей машины. Ему казалось, что сейчас все смотрят на него, проверяют — трус он или не трус. Загремели зенитки, да так, что в ушах больно, а шоферы, будто не слышали пальбы, столпились около машины.
Вскоре пальба прекратилась, и к машине подскочил юркий «виллис». Из него вылез высокий, в папахе генерал с треугольной бородкой и седеющими висками. С ним были два автоматчика и лейтенант.
— Кто водитель этой машины? — спросил генерал.
Шоферы переглянулись, и один из них, с рыжими усиками, в замызганной телогрейке, сделал шаг вперед. Покачиваясь то ли от усталости, то ли по другой причине, он ответил:
— Я… Синичка…
— Пьяный! Арестовать!.. Адъютант, пишите приказ: в штрафную его.
Лейтенант подбежал к шоферу, выдернул из его рук документы, что-то записал, и, приказав снять ремень, подозвал автоматчиков:
— Ведите…
— Товарищ генерал, — взмолился шофер, — у меня двое детей…
— Ведите, — повторил лейтенант.
Автоматчики, вскинув автоматы, приблизились к шоферу.
Шофер попятился, упал, поднялся и снова повернулся к генералу, пытаясь его разжалобить, но тот был уже на мосту, указывая другим шоферам, куда столкнуть застрявшую машину. По его жестам Леня понял, что машина обречена.
Неожиданно возле растерявшихся шоферов появился офицер в каске, вероятно, с той стороны реки. Каска ему была так велика, что Леня тут же про себя назвал его «грибком». Офицер был маленький, щуплый, шея тонкая. Привлекая к себе общее внимание, «грибок» сделал руками несколько быстрых жестов, и к нему с разных сторон сбежались люди. Леня стал рядом с «грибком» и, упираясь плечом в кузов, начал толкать машину в ту сторону, куда указывал генерал, но полсотни рук подняли ее, и она пошла в другую сторону. Это «грибок» направил ее туда своими энергичными жестами и подбадривающим криком: «Взяли! Еще раз взяли!»
— Что вы делаете?! — крикнул генерал.
— Ничего, ничего, товарищ генерал, сейчас машина станет на свое место, — ответил ему офицер в каске.
— Кто вы такой? — возмутился генерал.
Машина, словно живая, отодвинулась на край моста. Офицер в каске, приложив руку к виску, доложил:
— Подполковник Верба. Пожалуйста, товарищ генерал, проезд свободен.
Никогда не думал Леня, что подполковник Верба, с которым он переписывался и который помог ему добиться вызова на фронт в снайперскую команду, так неказист и мал. Он представлял его себе человеком солидным, широкоплечим.
«Нет, это не тот Верба. Просто однофамилец», — решил Леня, пряча глаза от офицера и боясь, что он прочтет в них нелестные для себя мысли.
Юркий «виллис», фыркнув мотором, прошмыгнул вместе с генералом мимо отодвинутой трехтонки и, подпрыгивая на стыках моста, покатился на тот берег Вислы. Рядом с трехтонками он казался кургузым козленком среди могучих буйволов.
— В штрафную, значит, отправил Синичку, — сказал кто-то из шоферов, глядя, как, удаляясь, подпрыгивает папаха генерала.
— Кто это? — спросил Леня старшину.
Тот помолчал, подумал и нехотя ответил:
— Генерал Скосарев… За пьянку он его, за пьянку… Ночью-то этот шофер где-нибудь с паненкой водку глушил, известное дело, а за рулем задремал… По ма-ши-нам!
Леня так и не понял: осуждает старшина отправленного в штрафную роту шофера или сочувствует ему: приказ старшего начальника не обсуждается.
Колонна тронулась. В кузов к новобранцам вскочил подполковник Верба. Спустя некоторое время он поговорил с одним, затем другим, потом заговорил со всеми сразу, да так, словно знал каждого новобранца со дня рождения и давным-давно знаком с его родителями, бывал у них в деревне, поселке и знает, как там живется. И про сибирскую тайгу спрашивал: какой был урожай кедровых шишек в минувшее лето и на какую приваду нынче идет колонок? Леня Прудников, отвечая на такие вопросы, незаметно для себя разговорился, стал смелее смотреть в глаза этому подполковнику и готов был рассказывать ему о себе, о Громатухе сколько угодно, но надо же и другим поговорить.
