Александр Проханов - Столкновение
Предположим, ему угрожала бы опасность, был бы риск для его жизни, тогда другое дело, он отказался бы из чувства самосохранения, своя рубашка ближе к телу — каждый поймет. Впрочем, себе предпочтительно объяснить бы все тоньше: поднять руку на человека? Невозможно! Именно для Хилсмена. И тогда Кристиан верил бы: он честный человек.
Сейчас же перед ним выбор сложнее: совершить убийство, точно зная, что ему лично ничего не грозит. Напротив, немалая сумма перекочует в его карман, и тогда ужасные слова — «с девяти до пяти каждый день» — можно будет забыть. Надолго. Навсегда.
Его не поймают — нет сомнений. Возникал вопрос: будет ли он мучиться всю жизнь, зная, что убил человека? Самое страшное, что Кристиан и сейчас мог бы без запинки ответить, коротко и ясно: нет. Он и в лицо-то не видел того, кого должен…
Если не мудрить, ему предлагали раз в жизни сыграть роль палача. Разве нет? Правда, палач действует в рамках закона, когда приводит в исполнение смертный приговор, вынесенный судом присяжных. С другой стороны, законы пишут люди, в кодексах кучи ошибок и нелепостей, и палач, действующий в рамках закона или вне таковых, творит примерно то же, что предлагают Хилсмену, — лишает жизни другого. Не исключено, и палач задает себе тот же вопрос, что стоит сейчас перед обычным человеком Кристианом Хилсменом: может ли он поднять руку на человека? отобрать его жизнь хладнокровно и обдумав все заранее?
Кристиан зажмурился, представил: тягучий звонок, входная дверь тихо распахивается, в полумраке коридора расплывается фигура — мужчина? женщина? — неважно. Нет, важно. В женщину ему будет выстрелить труднее, особенно если она молода и хороша. Лучше всего жирный старик с крючковатым носом и подбородком, заросшим трехдневной щетиной.
Итак, в проеме двери фигура. Настороженные глаза сверлят мистера Хилсмена, воспитанного человека с мягкими чертами, надтреснутый голос спрашивает: что вам угодно?
Интересно, жертва снимет дверь с цепочки или придется стрелять в узкую щель, и тогда нет уверенности, что пули достигнут цели, жертва будет всего лишь ранена и сможет опознать Кристиана Хилсмена впоследствии.
Наконец, вдруг жертва вооружена и окажется сноровистее убийцы? Тогда? Тогда неожиданно придется поменяться ролями. Кристиан представил, как падает на пустынной лестнице, скорчившись, лежит, истекая кровью у запертой двери, и ни одна живая душа не спускается по истертым мраморным ступеням.
Он вскочил, подбежал к окну. Рубашка липла к телу. Бросило в жар — и вовсе не от страха. Только сейчас он понял, что гонит от себя на удивление простую мысль, главную: он, Кристиан Хилсмен, не может убить человека. Просто и ясно — не может. Он никогда не нажмет спусковой крючок, зная, что через секунду кончится чья-то жизнь. Он всегда будет помнить глаза того, в кого стрелял, и отпущенные ему годы превратятся в сплошную пытку от восхода до заката, а между тягостными днями будут громоздиться ночные кошмары, ужасы бессонницы человека с нечистой совестью.
Рабочий день окончился. Кристиан собрал бумаги, швырнул в стол. Никогда перед ним не стояла так остро проблема выбора: он понимал, что, после того как примет решение, его жизнь круто изменится. Отправиться домой он не мог. Оставаться наедине с противоречивыми, загоняющими в угол мыслями казалось невыносимым.
Кристиан Хилсмен набрал номер телефона человека, с которым дружил больше двух десятков лет, тихо спросил: можно заехать? Друг ответил, что ждет с нетерпением.
Сайрус Борст рисовал всегда, сколько помнил Кристиан. И сейчас он встретил мистера Хилсмена в комбинезоне, сплошь заляпанном красками. Голова мистера Борста напоминала шар из спутанных волос, среди которых затерялись умные глаза, нос пуговкой и розовые влажные губы.
Борст выкатил колченогий столик, водрузил на него бутылку и, показывая на жуткое фиолетово-сизое творение, распятое на подрамнике, принялся разъяснять Кристиану, почему тот видит великое произведение искусства. Кристиан кивал, соглашался, искренне подтверждал, что ничего подобного в жизни не видел.
Борст сиял, похлопывал Хилсмена по плечу, потом, подозрительно приглядевшись, спросил: что с тобой, нездоровится или что-то случилось?
— Случилось… — Кристиан обычно не пил, но тут опорожнил стакан и даже не поморщился.
Борст присел на стремянку, обтер руки тряпкой, как бы давая понять — о живописи на время забыл напрочь и готов выслушать друга.
Кристиан Хилсмен довольно сбивчиво рассказал, что сегодня днем его вызвали двое неизвестных и без обиняков предложили убить человека.
— Угу, — Борст привстал, — убить человека?
Кристиану сразу не понравилась интонация. Неужели не примет всерьез? Неужели напрасно?
Борст подошел к окну, опустил жалюзи, повернулся, внимательно, с участием посмотрел на собеседника и как можно мягче спросил:
— Отдыхал давно?
— Что? — не понял Кристиан.
— Отдыхал давно? — Борст скрестил руки на груди и уткнул в них бороду.
Нечто подобное Кристиан предполагал: не трудно поставить себя на место Борста. Приезжает старинный друг, которого знаешь как облупленного, с которым гулял ночи напролет, поверял самое-самое, делился любыми секретами, которого понимаешь, как самого себя, часто лучше, чем себя, и… на тебе! Что же он сообщает? Ему, видите ли, предложили убить человека. Ни больше ни меньше.
Борст закружил по комнате, делая вид, что говорит только для себя:
— Кто ты такой, чтобы тебе сделали такое предложение? Профессиональный убийца? Нет. Чрезвычайно жестокий, агрессивный тип? Нет. Существо с неуравновешенной психикой? Судя по тому, что ты мне сообщил, я бы мог подумать, что да. Но, слава богу, не первый год вижу твою унылую физиономию и, кроме того, знаю, что не всегда она у тебя такая. Когда ты зажигаешься, то нет компании, которой ты не верховодил бы, особенно если в нее затесалась дама в твоем вкусе. Я тебя люблю — ты знаешь. Обидно, что ты городишь такую чушь. И кому? Мне. За что? Мы столько лет близки. — Борст чертил в воздухе таинственные знаки, он явно возбудился. — Несешь чертовщину! Не ожидал. И еще с такой миной, что я должен чуть ли не на колени перед тобой пасть и умолять: не убий, не убий! Кристиан, опомнись! Дурацкая шутка…
— Вовсе не шутка, — буркнул Хилсмен.
— Ах так?! — В глазах Борста зажглось дьявольское, ему надоела эта канитель. — Может, тебе нужно орудие убийства? Возьми мои кисти, ими можно защекотать до смерти, если шпарить по пяткам. Или вот эти железные лопаточки, я ими отскребаю засохшую краску, думаю, при известной сноровке ими можно перепилить горло. Или хочешь, принесу тебе чудесный кухонный нож? Шеффилдская сталь, перерубает муху на лету…
Хилсмен поднялся, побрел к двери. Борст преградил путь:
— Нет уж, раз пришел, изволь выслушать до конца. Нельзя делать дураками близких друзей. Глупо. Мало ли что в жизни случается? Я могу тебе еще пригодиться. Пойми меня! Кому приятно, когда старый приятель вламывается на ночь глядя, откровенно завирается и еще хочет убедить, что брехня про убийство — правда…
Кристиан нервно пожал плечами, устал за сегодняшний день, столько всего произошло. Сейчас он отчетливо понял: Борст не поверит. Люди не привыкли, когда им честно сообщают о чем-то серьезном, касающемся лично вас. Вот если бы кто-то на ухо насплетничал Борсту, что его лучший друг где-то случайно сболтнул про участие в убийстве, а потом прикусил язык, если бы поползли слухи, если бы Кристиан отпирался, а его пытались уличить, может, тогда Борст поверил бы. Он, как и все вокруг, не верит, если говорят в лицо. Если говорят правду. И больше всего ценит сведения, просочившиеся неизвестно откуда, неизвестно от кого. Кто-то кому-то что-то! В такое легче поверить, привычнее.
Хилсмен открыл дверь, вышел на площадку перед лифтом. Борст последовал за ним. Застыл в дверном проеме.
Вот так будет стоять тот, к кому приду я, думал Кристиан и внимательно смотрел на Борста. Фигура перегораживала серый прямоугольник и сзади подсвечивалась коридорным светильником. Видимость идеальная. Как будто кто-то кнопкой прикрепил черный контур к светлой стене. Промахнуться невозможно.
Кристиан вяло махнул рукой. Подъехал лифт, распахнулись створки. Кристиан вошел, повернулся лицом к Борсту, тот так и застыл на пороге квартиры. Нет, промахнуться невозможно. Хилсмен улыбнулся. Борст улыбнулся в ответ.
Ночью Кристиан ворочался и боялся, что сейчас раздастся звонок и его спросят: надумали? Несколько раз бегал за содой — мучила изжога. Спину перепоясал толстым шерстяным платком. Смешно, если бы его кто-нибудь увидел сейчас: убийца мается радикулитом, осложненным изжогой.
Утром Хилсмен пришел на работу разбитым.
Никто не звонил. Он ждал до полудня и во второй половине дня. Даже задержался после работы.
