Эрих Людендорф - Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918
Предостерегал я и от подрыва авторитета кайзера в войсках. Его величество ведь Верховный главнокомандующий, и армия видит в нем своего главного руководителя. Мы ему присягнули и крепко связаны с ним. Крайне недальновидно, сказал я далее, подрывать позиции офицерского корпуса и Верховного главнокомандующего в период, когда армия подвергается серьезнейшему испытанию. Это тяжелейший удар по дисциплине в вооруженных силах, которые являются гарантом законности и порядка в государстве.
То же самое я в начале ноября говорил и некоторым социал-демократическим вождям. Но они не поняли значения кайзера для армии, и не только для офицеров, но и для рядовых солдат. Многие события после 9 ноября подтвердили мою правоту.
В присутствии вице-канцлера Пайера я не стал касаться событий в рейхстаге, произошедших в первой половине дня и имевших отношение к ОКХ: об этом я получил лишь одно, мне не совсем понятное, сообщение. Вечером 24 октября, перед отъездом из Спа, мне передали уже подписанный генерал-фельдмаршалом приказ по армии относительно третьей ноты Вильсона, отражавший мнение ставки главнокомандующего и, судя по информации из Берлина, имперского правительства. Было необходимо разъяснить личному составу вооруженных сил позицию ОКХ в связи с этой нотой и тем самым предотвратить ее разлагающее влияние. Ниже привожу содержание приказа:
«Ознакомить все воинские части!
В своем ответе Вильсон сказал: он хочет предложить своим союзникам начать переговоры о перемирии. Однако перемирие должно сделать Германию настолько беззащитной, чтобы она уже никогда не могла взять в руки оружия. Вести переговоры о мире с Германией он намерен только в том случае, если она полностью согласится с требованиями союзников относительно своего внутреннего устройства; иначе говоря, речь может идти только о безоговорочном подчинении.
Ответ Вильсона предполагает военную капитуляцию. А потому он для нас, солдат, неприемлем. Он также свидетельствует о том, что стремление наших врагов, в 1914 г. развязавших войну, к нашему уничтожению нисколько не уменьшилось. Ответ также показывает, что слова „правовой мир“ наши враги произносят только для того, чтобы ввести нас с заблуждение и сломить нашу силу сопротивления. Поэтому для нас, солдат, ответ Вильсона может служить лишь призывом к продолжению сопротивления с напряжением всех сил. Когда враги убедятся, что разорвать наш объединенный фронт невозможно, они согласятся на мир, обеспечивающий Германии, и в первую очередь широким слоям населения, надежное будущее.
Действующая армия,
октября, 22.00
Подпись: фон Гинденбург».Я был настолько занят, что майор, оформлявший телеграфный текст приказа, имея в виду предстоящую поездку в Берлин, сначала отнес телеграмму на подпись генерал-фельдмаршалу, а затем уже мне. Обычно я получал бумаги, которые подписывал генерал-фельдмаршал, первым – для визирования. Содержание приказа не соответствовало тексту нашего ответа Вильсону от 20 октября. Озадаченный, я спросил майора, действительно ли смысл приказа совпадает со взглядами правительства. Он ответил утвердительно. Приказ, мол, составлен полностью в русле высказываний полковника фон Гефтена и тайного советника фон Штумма перед представителями прессы в ведомстве иностранных дел. Я вновь воспрянул духом и поставил под телеграммой свою подпись. Однако вскоре выяснилось, что содержание телеграммы вовсе не совпадает с мнениями руководителей государства, и полковник Гейе задержал ее отправление. Из Ровно, где революционные организации контролировали все средства связи, о приказе стало известно Независимой социал-демократической партии, а через нее и рейхстагу. Кроме того, о нем, по установившейся практике, проинформировали на основе конфиденциальности представителей прессы. Поэтому на очередном заседании рейхстага 25 октября на ОКХ обрушилась буря обвинений и упреков. Правительство и пальцем не шевельнуло в его защиту, хотя ОКХ все еще являлось авторитетом для огромного войска. О событиях в рейхстаге я узнал лишь поздно вечером 25 октября. Иначе я непременно обсудил бы их с вице-канцлером Пайером. Позднее правительству рассказали подлинную историю возникновения приказа, однако преднамеренное искажение фактов достигло цели: меня отправили в отставку.
Беседа 25 октября в имперском ведомстве внутренних дел длилась полтора-два часа. В приемной меня ожидали генерал фон Винтерфелд и полковник Гефтен. Глубоко взволнованный, я мог им только сказать: «Никакой надежды, Германия пропала!» Оба они тоже были потрясены. В германской ноте от 27 октября выражалось согласие на капитуляцию.
26 октября в 8 часов утра, еще под впечатлением разговора накануне, я написал прошение об отставке. Как я указал в нем, после вчерашнего разговора с вице-канцлером Пайером я пришел к выводу, что правительство не готово к конкретным действиям. Из-за этого его величество, мое отечество и армия оказались в тяжелом положении. Поскольку же я слыву сторонником продолжения войны, мой уход улучшит позиции правительства и моей родины в отношениях с Вильсоном. В заключение я просил его величество милостиво удовлетворить мою просьбу об отставке.
26 октября генерал-фельдмаршал фон Гинденбург зашел ко мне, как обычно, в 9.00. Я отложил прошение в сторону, так как хотел сначала доложить о моем решении ему, а затем уже подавать прошение его величеству. Генерал-фельдмаршал, однако, обратил внимание на готовое письмо и на его содержание и попросил не отсылать по назначению: я должен оставаться на своем посту. Мне, мол, нельзя в столь ответственный момент покинуть кайзера и армию. После некоторой внутренней борьбы я согласился остаться, но предложил генерал-фельдмаршалу еще попытаться поговорить с принцем Максом. Однако рейхсканцлер нас не принял: был все еще болен. Пока я ожидал ответа, полковник фон Гефтен сообщил мне, что правительство добилось от кайзера моего увольнения в отставку. Формальным поводом послужил уже упоминавшийся приказ по армии. Его величество должен, дескать, скоро пригласить меня в замок Бельведер. Я уже ничему не удивлялся и не питал никаких иллюзий. Еще в ходе беседы с полковником фон Гефтеном нас неожиданно, в необычное время, пригласили к его величеству.
По дороге от здания Генерального штаба до замка Бельведер я рассказал генерал-фельдмаршалу о только что услышанном. Как мне стало известно позже, принц Макс пригрозил отставкой кабинета, если я останусь на своем посту. В сравнении со вчерашним днем кайзера будто подменили. Он, обращаясь только ко мне, выразил свое неудовольствие приказом по армии от 24 октября. То были горчайшие минуты моей жизни. В чрезвычайно почтительной форме я сказал его величеству, что, к моему великому прискорбию, я, видимо, утратил его доверие, а потому всепокорнейше прошу меня уволить. Мою просьбу его величество удовлетворил.
Возвращался я в одиночестве. С тех пор я с кайзером больше не встречался. Прибыв в здание Генерального штаба, я заявил своим сотрудникам, в том числе и полковнику фон Гефтену, что как это ни печально, но через четырнадцать дней у нас уже не будет монарха. Им всем это было тоже ясно. 9 ноября Германия и Пруссия стали республиками.
Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург зашел на минутку в мой кабинет. Я показал ему мое прошение об отставке, которое он отклонил три часа тому назад. Затем мы расстались.
Я немедленно сложил с себя все полномочия, прошение об отставке, составленное мною утром, я отослал по адресу, хотя теперь я бы сформулировал его иначе.
Вечером 26 октября я выехал в Спа, чтобы попрощаться со своими соратниками, с которыми долгие годы делил горе и радость, и привести в порядок личные дела.
В полдень 27 октября я уже был в ставке главного командования, а во второй половине дня сказал всем адью. На сердце было тяжело. Меня мучило сознание, что я покидаю армию в самый трудный для нее момент. Но я не мог поступить по-другому, к этому обязывала меня моя честь германского офицера и долг перед моим Верховным главнокомандующим.
В течение всей своей солдатской жизни я неизменно руководствовался заповедью долга. Все мои мысли и поступки были пронизаны любовью к отчизне, к армии и к наследственной династии. Ею я жил, в том числе и последние четыре года. Я стремился сломить желание врага нас уничтожить и уберечь Германию от вражеских атак в будущем.
27 октября полным сил и энергии я оказался в конце своей военной карьеры, открывшей мне огромное поле творческой деятельности, но и возложившей на меня огромную ответственность, какая выпадает на долю немногих людей.
Вечером я покинул Спа. В Аахене я посетил мою первую штаб-квартиру в этой войне. Я вспоминал Льеж, где я, не жалея сил, выполнял свой долг, как и все последующие годы в этой затянувшейся войне. И вот я возвращался домой.
