Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы
— Я не о своем здоровье, товарищ комбриг. Но Дручаны—крепость. Тут одной храбростью не возьмёшь.
— Смелость города берёт, не то что Дручаны. Опять же скажу вам — смерть на войне, поверь, такое же обычное явление, как и во время чумы. Смерть и война — две стороны одной и той же медали. И вообще, должен сказать, у нас не диспут. Готовьте отряд к штурму. Диверсии не ослаблять. Большая диверсия не снимается с повестки дня.
Павлов тяжело вздохнул. Его отряд пустил под откос всего лишь пять поездов, а уже восемь хлопцев потеряно: один взорвался, четверых убили во время перестрелок, троих повесили в Бобруйске. Среди повешенных — любимая девушка Павлова. Макей знал о горе, постигшем его боевого товарища, и ободряюще улыбнулся ему:
— Ну, ну, не горюй, старина! Бороду смахнешь, и знаешь: время добрый исцелитель.
Вот за это и любили Макея: накричит, нашумит, потребует и накажет сурово, но и пожалеет человека, когда у того что‑нибудь не так: беда ли стряслась какая, дело ли не ладится. Борода поползла в стороны и сквозь густую чащобу её чёрных волос сверкнули ровные зубы.
— Добро, товарищ комбриг! Всё будет сделано.
Макей распрощался, не заходя в землянку, хотя Борода усиленно тащил его, соблазняя горелицей и жареной рыбой. «Богато чёрт живёт», — думал Макей о Павлове, несясь в своих санках в лагерь Лося.
Лося Макей нашёл в землянке. Увидев Макея, тот вскочил. Макей протянул ему руку и сел. Сел и Лось.
— Почему диверсионной работой не занимаетесь? Помните, товарищ Лось, это не только мой приказ, это приказ товарища Сталина.
— Тола нет, товарищ комбриг, — сказал Лось и краска залила его лицо.
Макей только покачал головой. Разве не знает Лось, где и как добывают тол другие отряды? Они разыскивают невзорвавшиеся вражеские авиабомбы и вырубают из них тол. Конечно, это не безопасно. В отряде Марусова трое хлопцев взлетели на воздух, как только начали извлекать из бомбы взрыватель. Но ведь Лось не из трусливых?
— Похоже, товарищ Лось, что вы хотите отсидеться, — сказал Макей.
Лось побледнел, потом лицо его покрылось красными пятнами. Тяжелее удара он не ожидал. Человеку, который грезит боевыми подвигами, услышать, что он трус — это слишком тяжело.
— Я… Я… — задыхаясь, начал Лось, — вы оскорбляете меня.
Они вышли из землянки, прошли по лагерю. В лагере на этот раз был порядок. И хотя Макей заметил кое-какие упущения, но ничего не сказал. Они молча ходили среди землянок — один заложив руки за спину, попыхивая трубкой, другой — руки навытяжку, ожидая всякий раз упрека. В каждой роте под хорошим навесом стоит пирамида с винтовками, закрытая с трёх сторон плетнём/Около каждой пирамиды — часовой. Это понравилось комбригу и он сказал: «хорошо». Лицо Лося засияло. Хорошо было и в пекарне. Но партизаны одеты были плоховато, лица угрюмые. Макей чувствовал, что они, приветствуя их, хотят что‑то сказать, но, видимо* не решаются.
— Как живете, хлопцы? — обратился он к группе партизан, чистивших оружие.
— Ничего, — ответили они ему хором.
— Ничего‑то и у меня много, — пошутил Макей. — Как воюете?
Партизаны замялись.
— Значит, хорошо воюете? — не отставал Макей. — Много фашистов побили? А на железке что‑то не слышно вас, лосевцы!
— Наше дело телячье, — сказал угрюмо какой‑то шутник, — поели — и в хлев.
Шутка попала в цель. Макей засмеялся. Засмеялся и Лось, но глазами он пожирал виновника этой шутки.
— Вот, товарищ Лось, — сказал Макей, когда сни снова входили в штабную землянку, — это нам с вами пощёчина. Хлопцы томятся от безделья. Скоро идём на большое дело. Вам дадим ответственное задание: в штурмовой группе. пойдёте.
Не мог знать тогда Макей, что даёт Лосю последнее боевое задание. С «большого дела» Лось не вернулся, он пал на поле боя.
Косой луч заходящего солнца ударил в маленькое оконце землянки. Броня в черной стеганой фуфайке сидела на койке и с печальным лицом слушала Макея, который говорил о том, что Лось, по его мнению, избегает опасных боевых дел. В это время в дверь постучали. Вошли Догмарев и Потопейко — оба заиндевевшие, с обмороженными щеками.
— Беда, товарищ комбриг, — сказал широкоскулый сибиряк Догмарев. — Я говорил, что надо идти на Дручаны. Побили они наших хлопцев.
— Каких хлопцев?
Разведчики рассказали о гибели Сени Китова, Михолапа и Лахина. Обе лошади уведены в Дручаны.
Макей побледнел. Отпуская разведчиков, сказал, чтоб сейчас же к нему явился Бабин. Он приказал также сообщить начштаба, что выезжает на место происшествия.
— Ефрейтор Бабин явился по вашему приказанию.
Макей хотел сказать, что он не ефрейтор, а командир роты, но счёл это замечание в данном случае неуместным. Бабин получил приказание с первым взводом Родикова выступать по направлению бывшего порохового склада.
Макей и комиссар ехали верхом, Козелло шёл вместе с высоким и широкоплечим Бабиным. Впереди взвода партизан шагал Родиков. Все шли в суровом молчании.
Вот и пороховой погреб. Курганом высится он среди поляны, окруженной ольхою, берёзами и сосенками. Люди остановились, пораженные страшной картиной: впереди, на снегу, — три голых трупа, — изуродованные, истерзанные, Лахин, видать, дорого отдал свою жизнь: около него. — груда стреляных гильз. Поодаль — четыре вмятины и кровавые пятна. Грудь Лахина разорвана, ноги перебиты. Сеня Китов лежал, словно живой. Пуля пробила ему левый висок и он, видимо, умер мгновенно. У Василия Михолапа изуродовано лицо, перебита левая рука.
Мёртвых положили в сани, укрыли кодрой и поехали в лагерь. Погибших товарищей хоронили с воинскими почестями. Поэт Свиягин произнес горячую речь, которую закончил такими словами:
Макей не будет отдавать
Своих друзей могиле даром,
И на один удар грата
Ответит он двойным ударом!
На могиле товарищей поставили столбик, увенчанный пятиконечной звездой из красной меди.
XI
Время проходило в хлопотах по подготовке боевой операции. Макей и комиссар Хачтарян с командирами отрядов просиживали иногда целыми часами над картой. Начштаба Стеблев каждому командиру отряда диктовал диспозицию его отряда, те задавали ему уйму вопросов, на которые он не всегда мог дать удовлетворительный ответ. На помощь приходил Макей. Отрываясь от карты и не вынимая трубки изо рта, он спрашивал:
— Ну, чего вам не понятно, товарищ Бабин?
— Да вот, товарищ комбриг, тут опушка, а это дорога…
Макей терпеливо разъяснял молодому командиру, как надо расставить силы, какой роте что делать.
— Понятно, товарищ комбриг.
В это время штаб бригады Макея был средоточием всех боевых комбинаций, смелых замыслов, героических подвигов, дерзаний. Партизаны неутомимо готовились к делу: чистили винтовки, патроны, подтягивали амуницию. Никогда не унывающий Елозин носился по лагерю, сыпля дешевыми остротами, которые не слишком взыскательные хлопцы встречали хохотом. Саша Прохоров был бледен и молчалив, но старался улыбаться, что ему явно не удавалось.
— Что, Саша, — обратился к нему Елозин, — опять заболел?
Гарпун вяло протирал ствол винтовки. Около него крутился юркий Лисковец. Он что‑то нашёптывал Гарпуну, а тот отрицательно крутил головой и бросал косые взгляды на партизан. Когда партизаны рассмеялись над трусоватым Прохоровым, Гарпун поспешил укрыться в землянке, за ним поспешил и Лисковец. Вдогонку им Елозин успел крикнуть:
— Чего удираете, вояки? В бомбоубежище?
Нет такого дзота, который не пробила бы насмешка, острое слово. Уже в дверях Лисковец огрызнулся:
— Собака лает, ветер относит.
К счастью Елозин, устремившийся к группе партизан, возившихся с противотанковым ружьём, не слышал этих слов. Впрочем, они и сказаны‑то были почти шёпотом.
— Ого! — кричал Елозин, подходя к группе партизан. — Здесь боевые товарищи готовят грозное оружие: ПТР, то есть «Пушка, таскаемая рукой». Надо, надо! — и, широко улыбнувшись, он похлопал Николая Родикова по плечу.
Елозин здесь не задержался. Ноги сами несли его дальше. Разве можно не забежать к настоящим пушкарям? Какие там замечательные хлопцы! Алёша Попов, Костя Платонов, Сережа Палицын, лейтенант Клюков. Один старик Бородич чего стоит!
Бородич с длинными усами и сивой бородой со всего богатырского плеча драил банником дуло 76–миллиметровой пушки. Попов сосредоточенно просматривал замок пушки, Платонов, блестя стальным зубом, возился с компрессором. Клюков, зажав в тиски снаряд, шаркал по его бокам напильником и время от времени ударял по нему молотком. Снаряд этот был от другого орудия и никак не хотел залезать в патронник 76–миллиметровой пушки.
В то время, когда подбежавший с сияющей улыбкой Елозин хотел что‑то крикнуть пушкарям, раздался взрыв. Он видел, как струя огня и дыма вырвалась из-под самого носа Клюкова, словно эго он их с силой выдохнул из себя. Отлетев назад, Клюков опрокинулся навзничь. Снаряд глухо стукнулся о медный ствол сосны и, обессиленный, упал на землю. Пушкари вздрогнули и замерли в недоумении, но тут же бросились к своему командиру, лицо и руки которого были залиты кровью. Когда они к нему подбежали, его уже держал на руках Елозин.
