Вадим Инфантьев - После десятого класса. Под звездами балканскими
К ночи из Габрова прибыл майор Редькин и велел Николову возвращаться в свою роту. Возможно, что турки начали бы наступать ночью, если бы их разведчики добрались до русских аванпостов, но они напоролись на первую линию 4-й дружины и были перебиты в рукопашной.
На рассвете Столетов приказал 4-й дружине отойти за гору Святого Николая и стоять в резерве вместе с 1-й дружиной и тремя ротами орловцев. Но это было только название — резерв. С утра, когда на Шипкинский отряд в 5000 человек пошли 27 ООО турок, любое место стало передовой позицией.
…Была пальба. Озверевшие, закопченные, блестевшие от пота лица своих и турок, страшное ощущение жажды и ярость, ярость!.. Снова ломались проклятые шаспо, плевались в лица стрелков пороховыми газами через прогоревшие обтюраторы… Да это было не так уж важно: и на уцелевшие ружья не хватало патронов. Николов видел, как вдруг исчезал кто-нибудь из дружинников, и вначале думал неладное, но вскоре тот возвращался довольный, неся в руке «крынку» и патронную сумку, взятые у убитого орловца. И Райчо решил, что те, кто не возвратился, не могли вернуться. На шипкинской позиции не нашлось бы и квадратного аршина, где мог бы укрыться трус.
К полудню, к радости защитников, подоспел измотанный маршем Брянский полк полковника Липинского и был брошен на защиту горы Святого Николая[6].
Было непонятно, как и откуда появлялись крестьяне и крестьянки с кувшинами воды и узелками с пищей; холстина тотчас шла на бинты. К концу дня защитники стали рвать на бинты брезент немногих палаток, а крестьяне появлялись все реже и реже. Было ясно, что турки обходили позицию.
Единственным источником остался ручей у восточного склона горы Святого Николая. К вечеру к нему стало пробираться легче. Солдаты уже ползли по траншее, образованной трупами ранее убитых здесь товарищей.
Последняя, девятая атака турок была отбита уже в темноте. Кричали раненые. Защитники ползали по горе, собирая камни, втроем, вчетвером подкатывали их к краю, чтоб сбросить завтра на атакующих.
Сулейман-паша телеграфировал султану: «В моих руках обе дороги, ведущие из Габрово до русской позиции, в мои руки попали все родники, из которых русские пили воду. Если на то воля Аллаха и противник не попытается бежать, я его уничтожу».
Паша хвастался. Дорога на Габрово была свободной, а та ярость, с какой были отбиты все девять атак, заставила Сулейман-пашу перестраивать свои силы и заново проводить рекогносцировку. Защитники Шипки выиграли один день. Весь этот день их позиции долбила артиллерия всех калибров, а защитники таскали камни, складывали брустверы, подкатывали к обрывам глыбы, чтоб сбрасывать вниз. Лица защитников уже ничего не выражали, кроме тупой обреченности. Люди не падали наземь при близких разрывах снарядов, они уже отрешились от всего и знали только одно, что отсюда не уйдут.
С четырех утра следующего дня турецкая артиллерия вновь обрушила огонь, а пехота пошла в атаку на позицию «стальной» батареи. Она называлась так потому, что у пушек были стволы из стали, но после шипкинской эпопеи все были уверены, что название батарея получила за стойкость и мужество. Артиллеристы вместе с ротой брянцев штыками и камнями отбили все атаки неприятеля.
В горячке боя Николов вдруг ощутил тревогу, сначала даже не поняв ее причины. Потом вспомнил, что сзади, на стыке с 1-й дружиной, находится овраг. Защищен ли он? А может, его уже некому оборонять? Ополченцы роты Николова, укрывшись за камнями, стреляли редко, тщательно прицеливаясь, и не ежились от ударов пуль поблизости. Неприятель огня не усиливал: наверно, готовился к очередной атаке и собирал силы. Райчо вскочил, подбежал к оврагу и несколько секунд оторопело смотрел вниз, не понимая, зачем здесь сейчас игра в пятнашки.
Внизу на склоне, пытаясь выбраться наверх, быстро перебирая руками и ногами, метался мальчишка, а за ним, растопырив руки, гонялся запыленный солдат без шапки. В оглушенное и истощенное сознание проникла нелепая мысль: «Нашли время для забавы». А потом еще глупее: «Поймает или нет?» И вдруг Райчо понял, что это турецкий солдат, потерявший феску, ловит болгарского мальчишку. Увидев Николова, мальчишка стал что-то кричать, показывая вниз, а турок схватил ружье. Николов опередил его выстрелом из револьвера, и тотчас вверх полезли турецкие солдаты. Сначала, когда подкрадывались, они не стреляли в мальчишку, боясь выдать себя, теперь палили вовсю.
Николов кричал, звал па помощь, бесполезно щелкал курком разряженного револьвера, подавляя в себе желание укрыться за камнями. Надо было, чтоб турки стреляли, тогда услышат наши. Трясущимися от усталости пальцами Райчо засовывал в гнезда горячего барабана патроны.
Мимо пробежал ополченец Леон Кудров, держа над головой неразорвавшуюся турецкую шестидюймовую гранату, крича:
— Помирать так помирать, братцы!
За ним бежали еще десятка три дружинников. Брошенная граната, ударившись головкой о камень, взорвалась. В дыму образовалась свалка сцепившихся в рукопашной людей. Отбив атаку и оставив несколько ополченцев для прикрытия, Николов вернулся в свою роту, лег за камнем. Снизу с пороховой вонью поднимался смрад разлагающихся трупов. Прерывистое дыхание возле уха заставило Райчо обернуться. Тот самый мальчишка, вытянув грязную худую шею, с любопытством разглядывал панораму боя. Николов заорал на него, отпихнул, а он лез, умолял дать посмотреть и хоть разок стрельнуть. Николову удалось его отправить с запиской в лазарет к доктору поручику Вязанкову: «Доктор, сбереги мальчишку. Николов». Но вскоре увидел и самого Вязанкова, Он вел забинтованных, ковыляющих на самодельных костылях ополченцев на помощь сражающимся.
Находившийся в командировке на «стальной» батарее артиллерийский инженер Киснемский с группой раненых батарейцев и солдат, оставшихся без патронов, ухитрился организовать тут же на позиции «поточное производство» ручных гранат из неразорвавшихся вражеских снарядов и подручных материалов. И тут же бросали гранаты на головы атакующих.
До полудня было отбито шесть атак огнем, штыками и камнями. Защитники страдали от голода и жажды. Сухари кончились, кончался и брезент палаток, которые рвали на бинты. На некоторых батареях осталась только картечь для самообороны.
Еще вчера Радецкий известил, что высылает помощь. И сейчас защитники надеялись на нее. Только один Столетов знал, что помощь подоспеет в лучшем случае к концу дня, а то и к утру следующего. Войскам предстоял путь из Габрово в 60 верст, и все в гору. Подольскому и Житомирскому полкам нужно было одолеть не менее 76 верст.
Идущие на Шипку солдаты побросали ранцы. От солнечного удара свалились полторы сотни человек. Командиры, видя измождение людей, были вынуждены в трех верстах за Габрово объявить привал… А с перевала прискакивали озверевшие казаки-ординарцы, кричали на солдат и офицеров, молили о помощи, ругались и уносились обратно. Солдаты, кто мог, поднимались и тащились в гору, останавливаясь для передышки через каждые 40–50 шагов.
На Шипке начался кризис обороны.
К пяти пополудни почти полностью кончились снаряды на батареях. Лишь у немногих солдат осталось по одному-два патрона. Некоторые ложементы были завалены трупами, и некому было защищать. Даже такой боевой командир, как полковник Липинский, прислал Столетову записку: «Скажите верно, будет нам свежая помощь? Нельзя так обманывать солдат». А что Столетов мог ответить?
Командир 4-й дружины майор Редькин приказал знаменщику оторвать знамя от древка и спрятать его под мундиром. Знаменщик долго не мог понять приказания. Потом огляделся с тоской и отчаянием и попытался оторвать полотнище, но не хватало сил. Потускневший от времени и невзгод, лев с саблей, казалось, вздрагивал, как от боли, вспыхивали и гасли буквы: «Свобода или смерть!» Ополченец подошел к товарищам, которые за камнями пытались изготовлять ручные гранаты из дополнительных зарядов, подобранных у разбитых пушек, стал запихивать их в карманы и за пазуху. Потом снова ухватился за полотнище и умоляюще посмотрел на майора. Редькин, чувствуя на себе такие же умоляющие взгляды других ополченцев, опустил голову и молча отошел в сторонку.
А по Габровскому шоссе, растянувшись, брели в гору солдаты подмоги, останавливались в изнеможении, и знойное балканское небо отражалось в их глазах звериной тоской.
По обочинам стояли беженцы, у которых не хватило сил добрести до Габрова, прижимали к себе детей, вслушивались в грозовые раскаты, катившиеся с гор, что-то шептали, увидев солдат, осеняли их крестным знамением, вместе с детьми опускались на колени, кланялись… Не то благословляли, не то отпевали…
Сгорбленный старик у нераспряженной, груженной скарбом повозки вдруг начал кричать, махать руками, подзывая солдат к себе. А они, не останавливаясь, брели мимо.
