Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему
— Это тебе кажется, — повторил Иван.
— Он готов нас съесть.
— А ты боишься? — Ему вдруг захотелось сделать ей больно.
— Мне нечего бояться, — голос ее стал тише. Она попробовала улыбнуться — ничего не вышло, лишь в уголках губ, словно мотыльки, тревожно задрожали морщинки. Она нахмурила брови. — Я боялась только одного — чтобы тебя не украли…
— Разве я такой маленький, что меня могут украсть?
— Теперь я знаю, что ты не маленький, — Вера внимательно посмотрела ему в глаза.
Ивану стало жаль ее.
— Мы долго в клубе не будем, — сказал он, когда Василь поставил пластинку во второй раз.
— Пойдем, как только окончится вальс.
— Василь будет крутить его, пока не рассыплется пластинка.
— Он тебя любит…
— Мы с ним сидели за одной партой… Слон и Моська…
— Тогда пожалеем его. Уйдем после второго раза.
— Хорошо.
Вера улыбалась, но глаза ее были серьезные, и в голосе улавливалась напряженность. На улице было темно и душно.
— Куда пойдем? — тихо спросил он.
— Не знаю. Пойдем по селу, — так же тихо ответила она.
У него еще слегка кружилась голова, а в ушах звенела музыка.
Впереди кто-то блеснул фонариком — раз, второй, третий… Вскоре оттуда послышался знакомый пьяный голос:
У миня такой характер,
И ты са мною не шути…
Федя шел навстречу, светя то себе под ноги, то вправо, то влево — по заборам, по окнам хат. Иван не хотел встречаться с ним и повел Веру по стежке у забора, по которой бабы носили воду из колодцев. Но Федя сам свернул к ним, секанул светом Ивану в лицо, скользнул по Вере сверху вниз и снова засветил на Ивана.
— Я думал, что это ты с Ноной прячешься… так сказать, прижимониху режешь…
— Погаси! — Иван заслонил рукой глаза. — Ты ищешь Нону? Она там, в клубе…
— Кого я ищу, того давно нет, — Федя погасил фонарик, дотронулся рукой до Вериного плеча. — Барышня, вы позволите сказать вашему партнеру несколько слов? Так скать, по секрету.
Вера взглянула на Ивана, сжала его руку. Иван кивнул головой.
— Иди, я догоню, — сам повернулся к Феде: — Ну говори, партнер… Только быстрее…
— Ломаешь осину, старик, — торопливо заговорил Федя, и Иван увидел, что он не такой уж пьяный. Больше придуривается. — На какого черта связался ты с этой офицершей? Тут, дома, у всех на глазах. Или тебе девок мало? — Федя положил руку Ивану на плечо, но тот сбросил ее. Его уже душила злость. Не хватало, чтоб каждый учил его.
— Ты куда идешь? — спросил он Федю.
— В клуб…
— Так иди. Прямо, прямо и прямо. Там увидишь. И не лезь куда не надо…
— Дурак ты, Иван, как я погляжу, совсем дурак, — искренне снова удивился Федя, разводя руками, и эта искренность снова подкупила Ивана: он не пошел, как было намеревался, задержался.
— Знаешь, сколько у него денег?
— У кого?
— У дядьки моего, у Вавилы.
— Он мне сегодня говорил…
— Говорил? У-у-у, жила. Он может сразу два «Москвича» купить. А за Ноночку он ничего не пожалеет. Дорогая дочушка. Или ты еще о любви думаешь? Брось, старик. В наши годы… Будут деньги — будет и любовь, сколько хочешь…
— Все?..
— Что все?
— Ты все сказал?
Федя какой-то миг вглядывался в лицо, потом ехидно захихикал:
— Или ты идешь по принципу: лучше синица в руке, чем журавль в небе? А? Со стопроцентной гарантией? Тогда хвалю… Тут налог твердый, безответный. Натура…
— Что-о-о?
Все, что где-то сидело у Ивана: и сила, и злость, и бешенство — бросило его к Феде. Он схватил его за воротник и так сжал, что у того глаза полезли на лоб. Какое-то время Федя стоял, хватал воздух открытым ртом, потом рванулся, прохрипел:
— Пусти, дурак.
Иван разжал руки. Его всего трясло.
— Ну и бешеный… Так и задушить можно, — вертел шеей Федя.
— В другой раз будешь думать, что говорить…
— Да уж конечно. Свату и первая чарка, и первая палка… Бешеный, ей-богу. Дай лучше свой адрес, может, когда зайду да чарку выпьем… Мы ведь уже все равно как побратались…
Федя посветил фонариком, Иван записал свой адрес:
— Вечерами я всегда дома, если не в командировке.
— Как-нибудь подгадаю. Иди уж, иди. Тебя ожидают. А с меня хватит. Пойду спать… Может, мои пустят.
Они разошлись. Снова послышалось: «У миня такой характер…» — и это как-то обрадовало Ивана, сняло с души неприятную тяжесть.
— Что у вас было? — спросила его Вера. Она ждала Ивана возле своего дома.
— Ничего. Он попросил мой адрес. Может, когда-нибудь заглянет…
Они стояли у колодца. За ним, во дворе, была Петрова хата. Сколько лет Иван не был в ней? Последний раз забежал, идя в армию… Ему захотелось зайти, посмотреть, все ли там так, как когда-то. Для него это было очень важно. Он словно хотел сверить себя и с этим домом, и с тем, что осталось в доме и в нем самом. Он хотел возвратиться к себе тому, давнишнему…
— Зайдем? — спросил он.
Вера молчала, будто не знала, что делать, потом медленно открыла калитку.
Ее неуверенность как бы оживила тревогу и в Ивановом сердце. С какой-то грустью он переступил порог когда-то такой знакомой хаты. Но теперь хата казалась чужой, и он почувствовал себя в ней чужим. Отвык от нее.
Стол в углу, лавки вдоль стен, дальше, за дощатой перегородкой, печь…
В другой половине было просторно. Выбросили большую печь и вместо нее поставили грубку с прямым, высоким, аж под самый потолок, белым дымоходом.
Сняли пальто.
— Присаживайся где-нибудь, — сказала Вера, а сама осталась посреди хаты. Она не знала, что делать дальше. Куда-то исчезла та веселость и смелость, с которыми она зашла в клуб. Стояла посреди хаты потупившись, кусая губы, стриженная под мальчика и сама похожая на мальчишку, который залез в чужой сад, зацепился за гвоздь и порвал новые штаны. Ему очень жаль этих новых штанов, и он собирает в кулак все свое мужество, чтоб не заплакать перед отцом, который знает, где и как порваны штаны.
Иван подошел к Вере, положил руку на плечо и мягко сказал:
— Не надо.
Она резко повернулась к нему, глянула в глаза.
— Хорошо, что ты приехал. Ты даже не представляешь, как это хорошо, что приехал.
— Я давно не видел тебя…
— Ты не знаешь, сколько времени я тебя не видела… — Вера помолчала, потом тихо попросила: — Ты только ничего не думай, Иван.
— Я ничего не думаю.
— Ты знаешь, о чем я говорю…
— А ты не говори.
И все же и он, и она думали и думали об одном и том же. Оба понимали, что между ними стоит что-то такое, что не позволяет им почувствовать себя свободно, непосредственно. И оба знали название этому «чему-то». Это было Верино замужество. И еще это было время, которое стояло между ними. Вера чувствовала себя виноватой перед Иваном, и вина эта сковывала ее. И еще… Она все никак не могла поверить, что это он, Иван, тот Иван, про которого она столько передумала… Она столько времени не видела его и теперь боялась его. Задумчивые глаза. И она не знала, что он думает. Если б она знала, что он думает, ей было б легче.
Иван не узнавал себя. Он ждал сегодня Веру, обрадовался, когда она наконец пришла в клуб. А теперь вся та радость вдруг исчезла. Ну пускай она была замужем… Так что с того? Разве она стала какой-то другой? Разве она перестала быть Верой? Той Верой, с которой они когда-то решали задачки, с которой он прощался, идя в армию. Он убеждал себя, словно уговаривал, и чувствовал при этом, что чего-то важного не хватает его убеждениям.
Он взял Веру за плечи, повернул к себе. В глазах ее стояли слезы…
— Я ничего не думаю, Вера… Я не хочу думать. Ты мне нужна… Понимаешь, ты. И я тебя нашел. — И он начал целовать ее губы, щеки, волосы и почувствовал, как зазвенел, оживая, нежный голосок ручейка под весенним снегом, тот голосок, который для Ивана звенел когда-то на танцах в клубе, услышал, как этот голосок веселеет, ширится, набирает силу.
По небу плыл прозрачный, как Верина нейлоновая кофточка, молодик, и свет его тускло зеленел в хате. Этого зеленого света хватало, чтоб Иван мог видеть ее темные глаза, темные губы. Этого света хватало и на сад — чтоб ясно были видны деревья, кусты сирени и жасмина, угол хлева…
Его рука лежала у Веры на плече, и он пальцами перебирал ее короткие волосы. Они тихо переговаривались.
Говорила Вера, а Иван слушал, порой вставляя свое слово. Слушал и чувствовал, что за это время, как они вместе в Вериной хате, в нем произошел какой-то непонятный переворот. Вера перестала быть для него чужой. Она стала его, близкой и понятной. Когда только пришли из клуба, их разделяла какая-то отчужденность, какая-то стена. Теперь этой стены не стало. Теперь перед ним была Вера — не та Вера, которую он знал раньше, про которую хотя и изредка, но вспоминал в армии. Это была совсем-совсем другая Вера… Е г о Вера.
